Великая тушинская зга

– Чуешь?! – загадочно поинтересовалась у новенького Хольда.

– Горит чего-то! – кивнул тот.

– Нет, просто прямо под нами ад! – засмеялась девочка.

– В каком смысле? – не понял Серёжа.

– В прямом! – объяснил ему Пророк. – Здесь самая граница. Метеорит пробил. Так люди говорят.

– И чего? Здесь упал? – оглядываясь по сторонам, уточнил Серёжа.

– Подожди, – уверил его Борька, забираясь на выброшенный кем-то прямо посреди воронки старый холодильник, – тут понять надо!

– Чего понять? – не понял Серёжа.

– Згу, – серьёзно пояснила девочка.

– Это что такое? Ругаешься? – огорчился мальчик.

– Я комсомолка! Мы не материмся! – гордо напомнила ему Принцесса. – Название такое дурацкое. Означает типа звездочка, огонёк, искорка. Вспышка. Слышал: не зги не видно? Вот она – зга. Как-то так… Ну, близко…

– Из песни слов не выкинешь, – вставил в объяснение Борька, – название дрянь! Но другого нет.

– Название чего? – продолжил недоумевать Серёжа.

– Нельзя объяснить. Только переживается, – как-то не совсем ясно продолжила объяснять комсорг, но, очевидно поняв, что толку от её объяснений точно не будет, предложила: – Закрой глаза, выдохни и, сколько можно, не дыши. Тогда всё поймёшь.

Серёжа зажмурился, выдохнул и замер. Поначалу ничего не случилось, но по мере того, как организм начинал томиться без кислорода, мальчик ощутил прилив необычайной любви ко всему сущему. Даже не любви, а слияния каждого атома своего тела с каждым атомом мироздания. Свою общую историю, пережитую с каждым проявлением жизни в течение всех времён, сколько эта жизнь существовала. Эта великая сопричастность и называлась местными жителями «зга». Из факта её наличия происходило бесчисленное множество условностей, которые следовало соблюдать, чтобы сопричастность сохранялась всегда.

– Ух ты! – наконец не выдержал мальчик и вдохнул воздух.

– Понял, головастый? – радостно взглянул на него Борька.

– Ещё как понял! – кивнул он. – Правда, искры в глазах!

– Из глаз, – поправила его Хольда и добавила: – Иногда от Ямы зов идёт. Тогда здесь все кошки и коты с района собираются и орут. В любое время года. А ещё у нас есть череп самого старого человека Москвы, – добавила девочка, довольная произведённым на новичка впечатлением. – Когда дамбу строили, много черепов нашли. Археологи сказали, что это ещё мамонты жили. Нам домой дедушка принёс череп, а у наших соседей аж три штуки. Их дедушка на строительстве Сходненской ГЭС инженером был.

– Да у кого этого нет! – махнул рукой Борька. – Раньше из них пепельницы делали. Такая у Лукича в котельной стоит. Может, сходим к нему? Молока отнесём. Ему для лёгких очень полезно.

– Поддерживаю, – согласилась Принцесса. – Наша комсомольская задача – не стать равнодушными. У меня деньги есть. На печенье тоже хватит.

Придерживаясь нового плана, два двенадцатилетних пионера и одна пятнадцатилетняя комсомолка зашли в ближайший продуктовый, купили пакет молока и триста грамм свежей халвы, а потом зашагали в котельную на очистительных сооружениях.

Пётр Лукич сидел на своём обычном пеньке у чёрной железной двери котельной. Легендарная пепельница из черепа стояла в ногах могучего, двух с гаком метрового старика, в прошлом бригадира портовых грузчиков, а он сам, одетый в потрёпанный спортивный костюм с эмблемой спортивного клуба «Крылья Советов», курил папиросу и напряжённо разгадывал кроссворд в газете. Вид кочегар имел опрятный, разве что спортивный костюм был немного мятый и седая щетина на лице. Не брился Лукич уже третий день, ровно с того дня, как его в последний раз жена выгнала. И выгнала-то она его не чтобы из-за баб или пьянки, а Лукич такие штуки вытворял, что даже участковый Бродягин не понимал, как их в протоколе записать. Однажды Лукич пришёл к замминистра лёгкой промышленности в квартиру на Туристской и отлупил его лыжной палкой. Тот, правда, заявлять не стал, потому что Лукич во время Второй мировой с его отцом служил. Их двое в живых-то из взвода и осталось. Но зато остановили вражеское наступление. Лилия Ивановна говорила, что замминистра взятку взял, а Лукич узнал.

Выгоняла жена старика обычно ненадолго, и у неё тут же на квартире собиралась компания строгих женщин со всего района. Они закрывались на квартире и чего-то делали. Ходили слухи, что они молились.

– Здравствуйте, дедушка Петя! Мы вам молока и халвы принесли! – издали поприветствовала его комсорг.

– Привет, Принцесса! – улыбнулся Лукич. – Зря вы деньги тратили! Лучше бы на глобус накопили.

– У нас есть в классе глобус, Лукич, – сообщил Борька, присаживаясь рядом со стариком. – Вот, – он показал на Серёжу, – у нас новенький. На прошлой неделе к нам из деревни переехал.

– Деревенский, значит? – с любопытством взглянул на мальчика Пётр Лукич. – Хорошо, что деревенский. Быстро у нас приживёшься. Мы тут тоже деревенские. По сути. По прописке – коренные москвичи, кореннее некуда. – И старик потушил окурок папиросы об пепельницу из доисторического черепа. – Вот тому живое подтверждение – самый старый житель Москвы.

– Папа говорит, что самый старый у нас на шкафу стоит! – не согласился Борька.

– А разница какая? – махнул рукой Лукич. – Сто лет туда, сто лет обратно… Когда счёт на сотни тысяч. Масштаб стирает разницу!

Кочегар взял из рук девочки пакет с молоком, надорвал зубами край и принялся пить.

– Дедушка, а вы чего-нибудь сегодня жечь будете? – спросила Хольда.

– Да не собирался, – оторвался от пакета Лукич. – Вы бы в среду зашли. Я мёртвых кошек из ветеринарной больницы жёг.

– Фу! Кошки! – брезгливо сморщилась девочка.

– Зря ты так! – мудро наставил её старик. – Взгляни на это иначе: государство не на свалку гнить животных отправило, а по самому высшему разряду – на антраците! По зге! – Он повернулся к Серёже и спросил: – Ты бы как хотел, чтобы тебя похоронили?

– Не знаю, – растерялся мальчик.

– Так подумай, – посоветовал Пётр Лукич. – В Священном Писании говорится: никто не знает сроков. Нужно к этому мероприятию по-пионерски ответственно подойти. Стих прощальный, предположим.

Рисунок голубя мира на слепленной своими руками тарелке.

– Подумаю, – пообещал ребёнок.

– Не затягивай, – одобрительно погладил его по голове шершавой ладонью Пётр Лукич и обратился к Борьке: – Папка из запоя вышел?

– Уже второй день, – кивнул тот. – Кефиром восстанавливается. Ему долго пить нельзя. Он космический корабль делает. Уволят, если пьющий.

– Какой космический корабль? – поинтересовался у него Серёжа.

– Известно какой – для полётов на Марс! – гордо ответил тот. – Вот приехал бы ты на полгода пораньше. Перед майскими участковый всех обошёл и предупредил, что в полночь на улицу из окна смотреть не рекомендуется. Само собой, никто и не уснул раньше. И видели – огромный такой! На толстый самолёт похож! Не труба, в которой Гагарин летал. Три тягача волокли платформу.

– «Буран» называется, – подтвердила его слова девочка.

– Ух ты! – восхитился Серёжа. – Можно потом будет на него посмотреть?

– Само собой! – пообещала Хольда. – Лучше в воскресенье вечером. Охраны меньше. Иначе застрелить могут. Хотя вряд ли. По ногам обычно сначала стреляют.

– Ладно, – согласился на воскресенье мальчик, но спросил: – Ведь можно незаметно посмотреть?

– Как повезёт, – пожала плечами комсорг.

Лукич прикурил новую папиросу и сказал:

– За молоко, детки, спасибо. Халву с собой забирайте. Халва для моего желудка тяжеловата будет. Сами покушайте. И по вечерам на Лодочной поосторожнее, опять какой-то хрен по крышам бродит. Идите с Богом!