Великая тушинская зга

– Читал, – признавался католик. – И вы читали?

– Мне один инок своими словами, но во всех деталях пересказывал, – отвечал Евстафий и печально разводил руками. – Что тут скажешь: в наших лесах таких кактусов нет!

– Кактусы – не главное! – пытался объяснить ему суть мистического учения Мартин.

– Вот опять! – хмыкал православный архипастырь. – По мне так кактусы-то как раз и самое главное, а всё остальное вода, досужие домыслы! Всё у вас так: и папизм, и кактусы не виноваты!

Рано или поздно Мартин отказывался спорить дальше и соглашался попробовать настойку на кедровых орешках, а Евстафий вовсю угощался ликёром «Амаретто», тоже с ореховым привкусом.

Много ещё чего рассказывал Эльмар Марине Юрьевне, и чем больше он рассказывал, тем больше она ему симпатизировала. Стала носить мини-юбку и душиться «Ландышем серебристым» не так экономно, как раньше.

Эстонец это, видимо, чувствовал, потому что начинал говорить с сильным акцентом.

Марина Юрьевна уже несколько раз пыталась заманить его на чай домой, пока Серёжа был в школе, и только сегодня он наконец решился. Пришёл с цветами и гигантским карандашом, говорил опять путано и много про старый Таллин, про всемирно известные эстонские кисломолочные продукты. Марине Юрьевне пришлось взять инициативу в свои руки и поцеловать гостя первой. Эльмар о таком и мечтать не мог. Целомудренный эстонец испытал такой комплекс чувств, что на последующие действия у него просто не было ресурса. Но женщину это только вдохновило ещё больше.

Когда немного сконфуженный Эльмар ушёл и домой вернулся сын, она витала в своих грёзах.

– Ещё услышим бой часов Старого Томаса, – лепетала она.

Серёжа не очень понял, о чём идёт речь, но расспрашивать не стал, позволяя маме и дальше грезить о чём-то, видимо, очень красивом. Или что у взрослых таким красивым считается. Он отложил гигантский карандаш в сторону и открыл учебник математики. Завтра должна была быть контрольная, а с математикой у Серёжи было не очень хорошо. Да и учительница Белла Васильевна спуску никому не давала. Строгая была женщина, хотя и дружила с артистом Владимиром Высоцким, который пел песни. Во всяком случае, так рассказывала Серёжина одноклассница Катька Лютаева. Она сама видела, как артист на белой иномарке привозил Беллу Васильевну домой. Правда, не в Тушино, а на «Войковскую», в кооператив «Лебедь», за мостом. В красивые высотки, которые местные жители почему-то называли «еврейскими». У Катьки в этих домах бабушка жила.

Серёжа зевнул и захлопнул учебник. Сил готовиться не было совсем. В глазах стояло окровавленное лицо американского шпиона. Мальчик встряхнул головой, отпугивая морок, и пошёл к кровати.

В то же самое время Борька сидел в гордом одиночестве посреди пустой трибуны и следил за беготнёй хоккеисток по полю. Под грохочущую из звуковых колонок музыку оперы Рихарда Вагнера «Золото Рейна» девки, не зная устали, рвали воздух короткими кривыми клюшками, толкались нещадно и то и дело катились кубарем по траве.

Мальчик гордился, что его подруга не только ничем не уступает остальным, но даже пользуется у них авторитетом. Иногда во время атаки лицо Хольды приобретало исключительно правильные геометрические формы и глаза словно заливала ртуть, иногда она отпускала себя и звонко хохотала до колик в животе. И тогда мальчишке больше всего на свете хотелось смешить её, чтобы она вечно так смеялась.

Вот уже третий день Борис определялся с вопросом: любит ли он её или просто хочет эгоистично владеть ею, потому что круче неё он ещё девчонки не встречал. Сегодня, глядя на неё с трибун, он понял, что всё-таки любит, потому что такая красота вряд ли может ему когда-нибудь принадлежать. Оно, конечно, нелогично, но так.

Когда он думал про это, Хольда думала о Серёже и не могла понять, почему он не выходит у неё из головы. Это очень мешало ей играть. Капитанша их команды уже дважды пихала её в плечо и говорила: «Очнись!» А она не могла. Разве что под самый конец игры, когда на неё налетели сразу две защитницы и буквально выбросили её за поле. Только тогда, стирая с виска кровь от царапины, Принцесса отвлеклась от чувственных грёз.

После матча Борис и Хольда возвращались домой вдоль канала, и мальчик решительно спросил:

– Мы будем больше чем друзья?

Девочка от неожиданности опешила, но, взглянув на бледное лицо друга, серьёзно и честно ответила:

– Не будем.

На этом и окончились их личные отношения. Будучи уже очень взрослыми людьми, однажды летним вечером они вернулись на это место и долго молча смотрели на тёмную воду, пытаясь уловить в её отблесках затухающие огоньки давних событий, пережив которые они стали сами собой.

Выросшая Хольда искренне надеялась, что на неё из прохладной темени воды взглянет она сама, шестиклассница. Но ничего не увидела. А Борис как раз ясно увидел себя и бывшего комсорга. Но не взрослыми, а детьми. Мужчина резонно решил, что спутница спишет это на последние, явно лишние стопки коньяка в гостях, и не стал ничего говорить ей.

Он не знал, что тогда, тем далёким летним вечером после матча, Хольде показалось, что на них из воды смотрели они сами, только спустя целую жизнь…

Ребята сошли с набережной на мост, по нему перешли на другую сторону канала и на углу парка попрощались, крепко пожав друг другу руки.

Для мальчика, впрочем, это прощание было больше символическим, потому что он сделал вид, что повернул и пошёл к переходу на светофоре, но на самом деле скользнул шпионской тенью вдоль кованой парковой решётки и на некотором отдалении, пробираясь сквозь кусты, проводил комсорга до самого подъезда. И только когда её милый профиль скрылся за дверью, направился к себе домой.

У трамвайной остановки он встретил деда Ваню Собакина. Тот сидел в ожидании трамвая на скамеечке с огромной медной трубой на коленях. Труба называлась туба, и дед Ваня на ней играл по работе, в духовом оркестре, приписанном к Дому культуры, но выступающем только на похоронах. Оркестр на всё Тушино был один, и всех музыкантов местные знали в лицо. А уж деда Ваню в особенности. Ну, во-первых, он был герой войны, во-вторых, имея образование фрезеровщика высшей категории, большую часть крепёжных гаек на космическом корабле выточил лично, в-третьих, имел в сыновьях Гарика Собакина – парня лихого, с гитарой, на которой он в подвале того же Дома культуры по ночам играл для таких, как он, лихих ребят, часть из которых носила в карманах ножи и кастеты.

Нельзя сказать, что кровопролитие было нормой среди тушинской молодёжи, но, как говорится, кровь не водица! С одной стороны, это отбивало охоту у посторонних людей хулиганить на районе, с другой – утверждало некоторые важные аспекты зги. Самыми распространёнными травмами были здесь повреждение брюшной полости острым режущим предметом и перелом черепно-лицевых костей тупым предметом. Обычно это случалось, если дело касалось женщин и вина. Грабежи шли отдельной статьёй и осуществлялись совсем другими персонажами. Они-то как раз к музыке интереса не имели, жили обособленно, чаще холостяками. Они звали Гарика Собакина к себе, но тот выбрал гитару и общество. Душегубы с уважением отнеслись к его выбору. Так что с дедом Ваней все старались держаться по-родственному.

– Чего так поздно, деда Ваня? – поинтересовался мальчик, присаживаясь с музыкантом рядом на скамейке.

– Цеховика одного хоронили, потом поминки. У них это всё с музыкой! Но лишних денег не бывает. Короче, перед тем, как я ушёл, «горько» кто-то кричал, – открыто поделился пожилой мужчина и похлопал Борю по плечу. – Ты-то чего в такую темень по Тушино таскаешься? Смотри! Говорят, недавно одного такого пацанёнка плезиозавр в водохранилище утащил!

– Брехня это всё, деда Ваня, – покачал головой мальчишка. – Не мог плезиозавр к нам заплыть, у нас же все каналы вручную вырыты! Да и вымерли они давно.

– Ты не забывай, – со значением поднял к небу указательный палец мужчина, – каналы при Сталине рыли. Иосиф Виссарионыч мог на этот счёт тоже своё мнение иметь. А с его мнением считались. Это не как сейчас. Вымерли!

На этих его словах подъехал трамвай, и Борька помог деду Ване втащить тубу в вагон.

– Как думаешь, Петровна, – обратился к старушке-вагоновожатой деда Ваня, – есть плезиозавр?

– Я лично жертва! – живо откликнулась та. – Дело было на моих выпускных. Мы с девками пошли после гулянки купаться. Без парней. Чтобы хоть голяком нормально поплавать. Целый день парились в бальных платьях! И что ж ты думаешь?! Пока мы купались, этот чёртов плезиозавр всю нашу одежду сожрал. Его рыбак в двух шагах от себя видел. Вот мы натерпелись тогда. Голяком! Через весь район! Ещё нас ребята увидели, когда мы дорогу перебегали! Сраму было! Со своим-то благоверным я тогда первый раз перемигнулась. Есть плезиозавр! Хи-хи!

Может показаться странным, что подавляющее число тушинцев знало такое научное слово, как «плезиозавр». Но данный парадокс был обусловлен личностью руководителя почтового отделения – Радькова Вениамина Васильевича. Этот удивительно деятельный человек приложил гигантские усилия, чтобы слово «плезиозавр» было в устах новорождённых тушинских младенцев вторым после «мамы».

Позже выяснилось, что Вениамин Васильевич страдал эксгибиционизмом, посещал положенного специалиста в психдиспансере на улице Свободы и всё свободное время шарахался по Алёшкинскому лесу перед выходящими туда окнами тушинского родильного дома. Едва какая-нибудь молодая мать подходила к окну и начинала неосторожно любоваться видами природы, как Радьков с чёрным чулком на голове стремительно выскакивал из кустов и рвал на себе длинный болотный плащ, в котором ничего, кроме белого голого тела Вениамина Васильевича, не было. Десятки раз разгневанные отцы устраивали на Радькова облавы и засады, но опытный извращенец ни разу не попался им в руки. Участковый Бродягин, реагируя на многочисленные жалобы рожениц и их родственников, только разводил руками и говорил: «Нет никаких доказательств, пока не поймаешь с поличным или хотя бы сфотографируешь. А так?! Что тут поделаешь? Неуловимый он, таинственный, как Хиро Онода или как плезиозавр в озере Шотландии или в нашем водохранилище».

Эту фразу старушки у подъездов передавали как тайное каббалистическое знание, смысла прямого не имеющее, но способное вызывать разные мысли, в том числе из-за «хироноды» и деликатные.

Стеречь Радькова у квартиры или работы тоже смысла не было – а вдруг это и не он в маске своим плезиозавром перед роженицами шлёпал? Не было у людей полной уверенности. Так бы, конечно, давно прикончили.

И с некоторых пор слово «плезиозавр» как-то синонимизировалось в сознании местных жителей с чем-то постыдным и смешным, но чего нельзя зарегистрировать известными методами, как пуканье в переполненном автобусе.

Окончательное разоблачение Вениамина Васильевича произошло, когда он на своих «Жигулях» разбился в аварии и был найден знаменитый плащ, а также выяснилось, что он, помимо извращений, ещё был почётный донор РФ да, как овдовел, стал переводить ровно половину своего жалованья в больницы, где рак лечат. И к неуловимому, постыдному и смешному ещё грустная, светлая нотка добавилась.

Таким многослойным было понимание местными жителями слова «плезиозавр».

Так, довольно часто можно было услышать, как молодые матери, сажая своих малышей в тёплую ванну, приговаривали: «Всё Сашеньке помоем – ручки, ножки, ушки, плезиозаврика. Чтобы он рыбкой не пах. Он же морское чудовище как-никак!»

Наконец трамвай притормозил на остановке у дома. Борис уважительно попрощался с дедой Ваней и пошёл к родителям.

Их он застал в необычном возбуждении. Александр Анатольевич и Полина Ивановна сидели на кухне в пижамах и зачарованно смотрели на лист белой плотной бумаги, лежавший перед ними.

– Что это такое? – тихо поинтересовался мальчик у родителей.

– Сынок! – дрожащим голосом сообщил отец. – Ты увидишь настоящий Ледовитый океан! Баренцево море! Северное сияние!

Мама тут не выдержала и в голос заплакала. Столь неожиданная реакция произошла у милой женщины от пережитого в Тушино после двадцатилетнего замужества за Александром Анатольевичем. Когда схлынула первая волна влюблённости и оголтелое счастье перестало застить глаза, Полина Ивановна обнаружила себя с ребёнком на руках, рассматривающую в щель между разъехавшимися плитами в квартире, как мимо их дома грохочет трамвай и сильно издёрганный, выжатый жизнью, как половая тряпка, Александр Анатольевич едет на нём до ломбарда на Туристской, чтобы заложить там её золотые серёжки и на вырученные средства купить себе определённой прибор для космической промышленности. А она – дочь генерала авиации, всё детство и юность с родителями прожившая в пансионатах Мисхора, – уже третью неделю не ела ничего, кроме огурцов и гречки. Конечно, она хотела наконец увидеть северное сияние!

Александра Анатольевича перевели на научно-исследовательскую базу в районе Териберской губы. Переводили со значительным повышением оклада. Такого успеха и такой чести ему удалось добиться благодаря разработанному им особому космическому изобретению, для испытания которого он и направлялся на Крайний Север. Полина Ивановна понимала уровень накала чувств своего мужа и до самого отъезда ни на шаг от него не отходила, чтобы не позволить губительному пристрастию изобретателя помешать ей увидеть северное сияние. От такого усиленного внимания Александр Анатольевич стал болезненно нервным и крайне пессимистично настроенным. Однажды Боря слышал, как его отец кому-то по телефону сказал, что хочет застрелиться, но не имеет для этого пистолета. Из этого же разговора мальчик узнал, что отправка «Бурана» на космодром произойдёт ровно через неделю, о чём на следующий день сообщил своим друзьям на футбольном поле за школой.

– Судьба всё сама решила! Полярная звезда осветила наш путь! – очень значительно отреагировала на это известие Принцесса. – Будем готовиться! В первую очередь нам потребуются сухари, тушёнка, вода и кислород. Сухари и прочее – чтобы питаться, а кислород – чтобы дышать в космосе, в котором этого кислорода нет. Кислород можно взять на стройке у Химинститута, я знаю, где сарай с баллонами стоит.

Химинститут был отдельной областью тушинского бытия. Точнее, даже не сам Химинститут, а долгострой на пересечении улиц Фомичёва и Героев Панфиловцев. Круглое здание из красного кирпича десятилетиями пялилось пустыми оконными проёмами и обрастало среди местных жителей легендами. С одной стороны, здание было довольно перспективное в плане вопиющей бесхозности, проявленной руководством учебного заведения. При желании оттуда можно было тоннами тащить разного рода материалы, в том числе цветные металлы. С другой стороны, люди это делать боялись. Словно невидимой стеной отгораживалось это строение от случайного интереса. Как-то не хотелось людям знать, что там внутри. И не зря, наверное. В «лихие девяностые», когда страну захлестнула волна организованной преступности, здание часто использовалось злодеями для кровавых расправ над другими злодеями-конкурентами. Хотя, конечно, ситуация с преступностью была далеко не однозначная. Тушино удивительным образом отторгало организованную преступность, как здоровый организм отторгает просроченные продукты. Банды одна за другой сменяли друг друга, и, казалось, что вот-вот либо «солнцевские» сменят «люберецких», либо их сменят чечены, а их «подольские», и наступит долгожданное равновесие, но нет. Как только очередная банда вытесняла другую, брала под свою небескорыстную опеку владельцев частных фирм и предприятий, а бывшие боевики переодевались из спортивных костюмов «Адидас» в костюмы от Армани и заводили офис, обязательно откуда не ждали появлялся местный неказистый хулиган, который то в этот офис гранату кидал, то из отцовской двустволки «решал» уже расслабившихся гангстеров и сотрудников их офиса. Причём обычно всё происходило спонтанно, без предварительного сговора и какого-либо намёка на привычную корысть. Примерно так: гангстеры случайно нарушали привычное течение жизни простых тушинцев, предположим загораживали своими иномарками проход к подъезду, баба Зина или баба Клава брала банку ею же «накрученных» малосольных огурцов и шла с жалобой на чужаков к местному хулигану. Обращение такого порядка вполне соответствовало духу настоящей зги и делало местному хулигану большую честь. Отчего тот, особо не задумываясь, хватал первое самое надёжное, что под руку попадалось, и отправлялся вершить справедливость. И хорошо, если это было ружьё или ещё что-либо, приемлемое бандитскому рассудку, но случались и бензопилы, и даже колбы с неизвестными реактивами, от которых гангстеры в буквальном смысле растворялись, как леденцы в кипятке. Это пугало самых серьёзных авторитетов. Они не хотели растворяться, а как этого избежать при отсутствии централизованного управления злом, не знали. Проклиная реликтовый менталитет тушинцев, гангстеры без сожаления покидали этот дикий, по их же мнению, район и селились ближе к Садовому кольцу или зажористой Рублёвке. Так никто в итоге не остался. Впрочем, тушинцы о таких тонкостях бандитского бытия не задумывались. Их наследственная память таила такие бездны опыта сосуществования со злом, что десяток-другой алчных душегубов воспринимался как случайная нелепость, про которую даже бабушки ленились сплетничать.