Любовь нужна всем

Ошеломлённая внезапным поворотом Илона втянула носом воздух, но ничего не почувствовала, и тут её взгляд упёрся в пару за последним столиком. Сдвинув стулья, они целовались, целовались чувственно, слившись в долгом поцелуе, не обращая внимания ни на кого больше. Руки молодого человека лежали на голых, еле прикрытых короткой юбчонкой бёдрах партнёрши. Эти руки заползали всё глубже, прячась под тёмной материей. И это были руки Никиты, и это Никита целовал другую, страстно, безбожно, безотрывно, взасос. Так же как он целовал Илону.

Глава вторая

1

После июня дни стали на удивление прохладными не по сезону, с конца августа и вовсе зарядили длинные, тягучие осенние дожди. Лето, за исключением одной недели оказалось серым, холодным и мрачным. Стоило солнцу выглянуть из-за облака, как тут же накатывали другие, стоило прекратиться мокрой погоде, когда казалось, ещё чуть-чуть и подсохнут наконец надоевшие лужи на тротуарах, исчезнет противная, липкая грязь в парках и во дворах, как там, наверху, снова собирались чёрно-серые тучи и снова вываливали на землю потоки холодной воды. В общем, лета не случилось, хотя где-то южнее Москвы стояли жаркие недели и месяцы, а счастливчики, свалившие по путёвкам или дикарями на черноморское побережье, возвращались тем более довольные, чем больше народ жаловался на ненастную погоду в Подмосковье, где так и не успевшие загореть дачники копали полусгнившую картошку, а в колхозах стоговали непросохшее сено. Зато грибники ликовали, появляясь в примеченных в былые годы полянках и просеках – их жатва, в отличие от настоящей, полевой, получилась невиданно изобильна.

Илона не любила грибы, особенно в этом году, и её абсолютно не привлекали длинные ряды уличных торговцев с корзинками, на показ заполненными привлекательными шляпками всех оттенков бурого и красного да на крепких белых, слегка кургузых ножках. Они зазывали прохожих, демонстрировали свои самые внушительные трофеи, и многие не выдерживали, подходили, торговались, покупали, доставая из карманов или сумочек смятые авоськи. Рядом стояли цветочницы с астрами, гладиолусами, пионами или флоксами. Илона стремилась быстрее пробегать такие места. Грибы ей незачем, а цветы напоминали о прошедшем лете, о первых настоящих букетах в её жизни, о первой любви, о Никите, которого требуется забыть. Забыть поскорее, вычеркнуть, вырвать как листок календаря. Он был, приходил и уходил, брал её тело, её любовь, пользовался ею так же, как и другими. Она для него стала лишь одной маленькой галочкой в длинном списке его безудержных приключений или, как пишут в книгах, побед. «Побед», слово какое дурацкое. Только в книжках его встречаешь в таком смысле. Как будто она сдавалась на его милость. Не сдавалась ему, она себе сдавалась. Но этот свой внутренний плен Илона ещё не совсем победила. Его только предстояло одолеть.

Он звонил, просил позвать её позвать, пытался что-то сказать, оправдаться, передавал через Павлика записки, которые Анжелка ей читала по телефону. Подруге было неудобно, она предлагала принести, на что следовало категорическое нет. И Анжела читала, она ошибалась, путала слова и буквы, запиналась, но Илона настаивала: «Читай». А когда звонил, Илона, ни слова не говоря, трубку клала сразу, как только раздавался его голос. Он звал, манил своей бархатной приторностью, оживлял в памяти минуты незабываемого блаженства, но Илона пересиливала себя. Мама заподозрила неладное. Да и как не заподозрить? Никогда раньше общения с дочерью не добивался один и тот же человек. Только Анжела, подружка. Да, бывало, звякнет кто-нибудь из одноклассников по учёбе или какому другому вопросу, мало ли их возникает? Но такого, чтобы всё тот же молодой человек просил, упрашивал, заклинал едва ли не умолял дать трубку Илоне, такого ещё не случалось.

Александра Евгеньевна замучила дочь расспросами, кто да что да почему? Илона сначала уходила от ответа, потом раскрыла часть правды, мол, познакомилась через Анжелку, и он теперь ей проходу не даёт. Мать не то, чтобы поверила, но сопоставила факты: со школьной подругой последний месяц дочь, действительно, вроде не встречалась. Да она ни с кем не встречалась, даже на улицу не выходила, как некоторое время назад. Её уговаривали вдвоём с отцом: «Выйди, прогуляйся, подыши свежим воздухом!» А она отказывалась, дома лучше, книги, музыка, вы и Руфина, мол, ничего дороже и ближе для неё нет, а там и погода никакая, и одноклассницы все, кроме Анжелы, рассосались по разным ВУЗам. Придёт время – находится ещё, в институт, насидится на лекциях, а сейчас дайте же последнее лето детства провести так, как я сама хочу. И родители отступались. Мать, конечно, в некотором недоумении и не без сверливших мозг вопросиков. Но в конце концов и она перестала беспокоиться, тем более, что у самой забот, что называется, полон рот: надо обновить часть гардероба, а это требовало уйму времени – собрать информацию, обзвонить всех знакомых, что где почём можно достать, просто объехать все более-менее приличные магазины города, хватало хлопот и с ювелиром, он никак не мог довести до ума, то бишь до соответствия пожеланиям Александры Сергеевны новый серебряный перстень с огромным лазуритом с белыми, синими и желтоватыми прожилками, сделать так, чтобы и в глаза бросалось и чтобы без лишней нажористости, короче, чтобы ни у кого такого не было. То камень не подходил, неинтересный, то, наоборот, слишком изобиловал лишними вкраплениями, то сам эскиз не нравился. «Не всё так просто у нас! – восклицала Александра Евгеньевна, рассказывая мужу о своих мытарствах. – Ты же гордишься, что твоя жена выглядит лучше других?» – вопрошала она, разглядывая в зеркало свою стройную фигуру в новом костюме: всюду хорошо, только предплечья начинают полнеть, появляется дряблость, и таз при внимательном рассмотрении чуть широковат, но от этого не уйдёшь – природа.

Муж соглашался с женой, естественно, ему доставляло немалое удовольствие находится со своей молодящейся супругой в кругу потерявших все формы жён коллег: «Конечно, Сашенька, ты у нас молодец!» На что Александра Евгеньевна отвечала: «У нас все молодцы: Илоночка, студентка наша, ты тоже, вон договорился, и всё как по маслу!» От слова «договорился» Виктор Сергеевич морщился, тёр пальцами свой крупный нос, любое воспоминание о «договорном» процессе ему было неприятно. К тому же жене он-таки ни сном ни духом не обмолвился о реальной цене поступления Илоны, а аппетиты супруги не уменьшались. И не до конца обновлённый гардероб, и золотая цепочка, которой они поздравили дочку с первыми настоящими успехами, и тот перстень, что заказала себе жена – всё это стоило немалых денег. А их вот и не было уже! Ещё не успел расплатится с кредитом за машину, всегда держал тысячу на чёрный день, и её сожрал Коля Вершинин со товарищи. Теперь во сколько обойдётся Сашин перстень? Только небольшой задаток за него уплачен, а на остальное уже свободных рублей нет, с зарплаты едва удавалось отложить сотню, так она уже вся истрачена, опять придётся одалживать и в этот раз втайне от жены, противно! От таких мыслей голова шла кругом, а тут ещё на работе проблемы – реорганизации, пертурбации – появились слухи, что на самом верху подумывают об отмене монополии на внешнюю торговлю. В стране растёт кооперативное движение, ему тоже часть пирога подавай! Что там ещё надумают, и что будет с их министерством в этой перестроечной чехарде? Свели два года назад кучу министерств в один Госагропром, а что толку? Только масса людей места свои потеряла. Виктор Сергеевич стал осторожно прощупывать почву в МИДе на предмет перехода, благо далеко бегать не нужно – под одной крышей сидят они на Смоленской площади. И уж что-что, а это учреждение вечно. В общем, временами чувствовал себя Виктор Сергеевич, как тот богатырь на картине Васнецова, на распутье, только вместо камня на дороге у него каша в голове варилась, куда пойти – никто не подскажет, а месиво скоро начнёт закипать.

И только один обитатель их квартир не ведал забот, только у него, точнее, у неё ни о чём не болела голова. Руфина как и прежде приходила ласкаться, тёрлась о каждого обитателя квартиры, но лежать предпочитала по-прежнему рядом с Илоной. С ней она слушала битлов, к ней возвращалась с кормёжки и бегательного моциона после неё. Всё так же её любили, гладили, и она по-прежнему от одного движения рукой по тёплой пушистой головке задирала к верху свою остренькую, как будто вышедшую из-под руки знаменитого ваятеля, мордочку, закрывая от удовольствия глаза. И спала она, развалившись на кровати своей младшей, но любимой хозяйки, в невозможных позах, даже лапами кверху порой. Ничто не мешало ей наслаждаться спокойной жизнью с полной миской рыбы, в которую ей, правда, пытались зачем-то всунуть мелкие кусочки варёных овощей. Это Александра Евгеньевна подсмотрела во французских кошачьих консервах, там говорят, что полезно, и она пыталась имитировать, как могла, эту моду. Руфина с недоумением обнюхивала чужеродные вкрапления в рыбу, оставляла их нетронутыми, но порой, набросившись от жадности на свежую порцию салаки, не замечая, проглатывала несколько кусочков. И Александра Евгеньевна оставалась довольна: хоть что-то. Впрочем, кажется, из всех членов семьи Ивановых только она и была довольна, всё шло по намеченному плану в этом году. И у мужа на работе, и поездка во Францию, и МГИМО. Всё хорошо!

2

Никиту следовало избегать, сейчас, завтра и в будущем. Илона отдавала себе отчёт в том, что она ещё не совсем одолела притяжение, которое испытывала к нему. Она ощутила это накануне. Ведь с самого начала занятий она намеренно нигде ни с кем не появлялась, ни в «Молодёжном», ни в Крылатском, ни у Серёги, ни у Анжелки с Павликом. С подругой она вообще почти полностью свела общение на нет. Не поссорилась, а просто замкнулась, боялась не выдержать и расплакаться. Анжела названивала и в сентябре, но Илона не поддерживала разговор, отвечала односложно: «да», «нет», и на предложение посидеть где-нибудь отвечала – времени не хватает. Она не преувеличивала, всё съедала учёба. Илона и бывала-то только в институте, где аккуратно высиживала все лекции, от звонка до звонка, потом немало времени проводила в библиотеке. В общем, ей нравилось учиться в МГИМО. Предметы интересные, и никакой физики с химией. Никакой алгебры с геометрией и тригонометрией. Любимые ей, не любимые, нет, но предпочитаемые гуманитарные науки, оказывается, будущие специалисты по внешней политике должны постичь столько всего! И историю дипломатии, и теорию, и международные отношения и про разные страны.

Илона признавалась себе, что временами, в отличие от школы, её даже увлекали новые науки! И португальский, какой красивый язык, правда, они слишком злоупотребляют «ш» и «ж», ну прям как поляки почти. Но сколько музыки в нём, сколько мелодичности! Ей-Богу, куда красивей английского, который Илона, по большому счёту, никогда не любила. Ну надо и надо. Школа-то английская. А тут: Eu falo portugues. (я говорю по-португальски) A lingua portuguesa е bela (португальский язык красивый). Uma verdadeira amiga russa (настоящая русская подруга). И повторить – эу фалу португеш. А лингва португеза э бэла. Ума вердадэйра амига хуса. И неизбежный соединительный союз «и», хоть и пишется «е», но читается не как дурацкое «энд», зачем столько звуков для такого короткого слова? А вполне как русское «и». Но всему своё время. Наукам и языкам иностранным тоже. Заучиваться тоже неправильно. Часов в шесть, закончив работу в читальном зале, спускалась в гардероб, оттуда, не торопясь (Куда и к кому ей спешить? Разве что к Руфине?), на автобус. К счастью, маршрут прямой, но долгий: минут сорок – сорок пять в толкотне, не сесть, а если и освободится место, то его не займёшь, ведь обязательно какая-нибудь разъевшаяся бабища пнёт локтём и потребует уступить, чтобы возложить свой жирный зад на продавленное такими как она сиденье, да ещё выдаст что-нибудь вроде: «Молодёжь нынче пошла!» Кабы не толкали плечами и локтями, не пинали ногами, Илона и сама бы с удовольствием постояла, и так целый день сидишь. Кто спорит, пожилым уступать надо, многие с работы едут, отстояв восемь часов на заводе, так не пинались бы тогда! Вот в парижском автобусе даже извините сказали, когда она, не ей, а она наступила в толкотне кому-то на ногу.

И с автобусной остановки Илона быстрым шагом чешет к дому, нигде не задерживается, ни у киоска с мороженым, ни на скамейке у клумбы с последними фиолетовыми цветочками ушедшего лета. Нигде. Домой, к Руфине, маме крикнуть «Я пришла!» через распахнутую дверь комнаты. И к себе, в свой мир, отрешиться от истории и теории дипломатии, политической географии. Хватит, теперь только своё. Оставался лишь вечер, науки побоку, даже португальский. До утра, вечер – себе, вечер – свободе. Порой забегала в комнату мама со своими вечными расспросами, что да как, в институте всё ли в порядке. Илона старалась не раздражаться, поглаживая кошку, отвечала размеренно и подробно. Мать, позвав ужинать, уходила довольная. И за едой следовало поддерживать разговор, но он обычно не клеился. У каждого свои проблемы, свои головные боли: у мамы – новости и магазины, у папы – работа, у Илоны… У неё немного проблем, по большому счёту одна, но зато какая!

Две недели занятий ей удавался такой график. Правда, мать замечала, что с дочерью какие-то нелады, но относила всё за счёт трудностей начального этапа учёбы. Войдёт в ритм – будет легче, рассуждала Александра Евгеньевна. В общем, никто Илону не тревожил, никто, даже Анжелка нечасто появлялась на горизонте. Та сама не стремилась, ограничивалась звонками, чувствовала по ответам, что подруга не идёт на контакт, и не настаивала. Но вчера её перехватил Никита, прямо на главном выходе из института, на ступеньках подкараулил. И не увернуться. Вокруг люди, меньше всего Илона хотела скандала, тем более в альмаматер. Пришлось уступить и пройтись с ним. Предлагал завернуть куда-нибудь, поесть мороженого, выпить чая или кофе, и, хотя накрапывал мелкий дождик, Илона категорически отказалась. Никита вздохнул и принялся уговаривать Илону прямо на тротуаре, прогуливаясь по шумной улице Лобачевского. Он твердил об ошибке, уверял, что сам не врубается, как так получилось, случайно, мол, встретил одноклассницу. Убалтывать он умел, это Илона почувствовала и старалась не смотреть на него, боялась. Она уже падала во власть его чар. Поэтому только спросила:

– А у твоих родителей, на самом деле, дача есть?

Он понял, замялся, опустил глаза и признался:

– Нет, я…

Но Илона не дала закончить:

– А родители, наверное, лимитчики?

Он не смог соврать:

– Нет, то есть да, это давно они, но послушай.

– Да чего слушать? Нашёл глупую дуру из хорошей семьи, и вперёд. Думаешь, тесть на свадьбу «Жигули» подарит? – зло прошипела Илона. – Фиг тебе с маслом!

Она отвернулась и быстро зашагала в сторону. Быстрей, быстрей, прочь, прочь от него. Однако Никита не собирался так легко отпускать её. Он догнал и загородил ей дорогу.

– И что? Мне звать людей на помощь? – Илона, скривив губы от презрения, вызывающе смотрела ему прямо в глаза. – Или, может, кричать «караул», милиция?

– Не-нет, но выслушай хотя бы. Выслушай! – Никита перешёл почти на крик, куда подевались его прежние обволакивающие интонации? – Мы, мужчины, пойми, мы по-другому устроены. Мы самцы, пойми, это у нас всё не так, как у вас. Видит мужик самку и сразу её мысленно раздевает, ноги у неё такие, грудь, животик, задница круглая, упругая, а дальше, ну а дальше ты сама представляешь. И против этого никак, пойми, никак! Даже если тебе встретится такой, который примется уверять, что он только тебя хочет, что, кроме тебя ему никто не нужен, не верь! Не так это! Все мужики – самцы, всем нам лишь ваше тело надо, но кому-то только мясо, а кому ещё и душа. Вот это и есть мужская любовь, когда ещё и другая тяга есть, не только плотская, поверь, вот это любовь! И не обращай внимание на то, что я, ну не я, он, кто-то, твой избранник, скажем так, посмотрел на другую, оценивающе посмотрел. Это природа! Ничего не поделаешь! Мы так устроены. Пойми! Кабы не так было, человечество бы вымерло давно! Подумай сама, в древние, дикие времена, пока женщина плод вынашивает, мужчина ждёт что ли? Да нет! Когда ему ждать, продолжительность жизни двадцать лет! Ну все так мужики устроены до сих пор, вы женщины – иначе. Оно и понятно, вам детей рожать, семейный очаг хранить. Ну занесло меня, со всеми так бывает, поверь мне! За-нес-ло! Давай забудем, и с чистого листа, ведь меня к тебе не только тело твоё влечёт, мне с тобой хорошо! А про дачу и эти дела, да я понятия не имел, что у тебя папа крутой. Мне Анжела потом уже сказала. Вникни! Потом! Ну что ты молчишь, Илона, скажи что-нибудь, скажи! – Никита тряхнул Илону за плечи. – Не молчи!

А Илона молчала, она почти поверила, ещё немного и поверила бы совсем, уткнулась бы головой в его широкое плечо и разревелась. Но вместо этого в глаза ему вытаращилась, впилась в них, а он взгляд не выдержал, забегали глазки, как мыши по полу веранды на даче. Забегали. Она молча сняла его руки с себя, и прошипела зло:

– Случайно? Ага! Целовались вы случайно? А что же ты мне лапшу вешал, что поедешь матери на дачу помогать. Картошку, видите ли, копать! Какую картошку? В каком месте копать? Членом своим копать? Да пошёл ты!

И, неожиданно для себя, с размаху влепила ему звонкую пощёчину, с несказанным удовлетворением наблюдала как отвисла от удивления его челюсть, обнажив ряд красивых белых зубов, развернулась и побежала. Куда глаза глядят, чтобы его не видеть, сейчас, сегодня, завтра, никогда! Он уже не пытался её догнать.

Вчера она проигнорировала ужин с родителями, всё опротивело, ей нужно было побыть одной. Наплела матери, что перекусила с однокурсницами в буфете. И сегодня лежала в своей кровати, утром не пошла в институт, матери наврала про мигрень – голова раскалывается. Та лишь погладила дочь по красивым белым локонам, пробормотала что-то ласковое, принесла стакан воды и таблетки, а потом убежала встречаться с подругой. Илона лежала, смотрела в потолок и старалась не думать о нём. Сегодня он снова будет её караулить у института, но вот облом, не дождётся. Сегодня так, а завтра? Завтра – завтра, завтра будет больше сил, она выйдет с другой стороны, и бегом до следующей автобусной остановки, прочь, подальше от этого уродливого памятника эпохи развитого социализма, и от него тоже. Она уйдёт, спрячется, хватит сил.

3

Анжела тоже поступила в свой инженерно-строительный. Факультет скучнейший – строительно-технологический, Анжела станет специалистом-технологом по производству железобетонных блоков для домов-коробок. Девчонки, поступавшие вместе с ней, утешали друг друга – в цеху работа, в помещении, а не на дожде и морозе слушать мат-перемат стропальщиков и монтажников. Конечно, Анжела желала бы попасть на экономику строительства, даже документы туда подала. Но вовремя переиграла, оценила свой потенциал реально. На экономический требуется хотя бы три «четвёрки» на четырёх экзаменах получить. А как готовиться, когда у тебя любовь? Настоящая, взаимная, страстная. Когда всё свободное время готова проводить с Павликом, с любимым, болтать с ним о всякой ерунде, прижиматься к нему, отдавать ему своё тело, улетать на седьмое небо от блаженства. А когда его нет дома – ждать. Вот так – просто ждать, и вместо формул в голове одна мысль – когда он придёт? Посему с горем пополам Анжела сдала вступительные, не завалила, огребла заветную «четвёрку» по физике и увидела свою фамилию в списке зачисленных. Поступление отметили шашлыками под сладкое белое вино. Павлик постарался соригинальничать.

Учёба шла ни шатко, ни валко. Надо вставать к первой паре, аж в семь утра. Легко сказать, надо, ложились-то за полночь, и не повернувшись спиной друг к дружке как два старика. Короче, пока они угомонятся, уже час. А утром на всё про всё –минут сорок – сорок пять. Поставить чайник, помыться, в спешке заглотить чашку горячего чая с парой печенинок. Потом бежать на метро, толкаться в нём в самый час пик, хорошо хоть до ВДНХ без пересадки, потом опять в переполненном автобусе до института пробивать себе путь от дверей к середине прохода, передавать в кассу пятачки, обратно – билеты. Только возвращаясь с занятий в четвёртом часу, когда народ ещё не попёр с работы, можно забиться на сиденье и уткнуться в окно, за которым мелькали дома, деревья, люди. И не замечать, как в проходе толкаются, бранятся заполнившие салон люди, как косо смотрят телесатые тётки на удобно устроившуюся студентку с тонкой сумочкой и тубусом. Пусть смотрят! Павлик научил: «Не обращай внимания! Ты тоже заплатила за проезд, у тебя такие же права!»

За неделю Анжела умоталась несказанно. Пропускать в начале нельзя, пока не присмотрелась. И предметы сразу тяжёлые грянули – одна начертательная геометрия чего сто?ит! Радовало, что по средам английский первой парой, а там Анжела со своей натянутой «четвёркой» чувствовала себя вундеркиндом. Слабая оценка из спецшколы давала много очков вперёд «пятёрке» провинциальной выпускницы. Со временем можно будет позволить себе поспать посреди недели. Историю КПСС, к великому сожалению Анжелы, поставили второй парой – ни то, ни сё, даже не свалишь пораньше. Так же с диаматом поступили. Наверное, специально, чтобы не прогуливали будущие технари общественные науки.

Вот и получалось, что убегала из дома Анжела аж без пятнадцати восемь, а возвращалась вся измотанная в половину пятого. И это пока, потом обещали ещё практические занятия и какие-то семинары четвёртой парой повесить раза три в неделю, да подготовки к ним в придачу. Ну тогда на любовные утехи вообще сил не останется. Ждала выходных как манны небесной. И вот на третий учебный день объявляют – в воскресенье в колхоз, на картошку. Анжела едва не взвыла от таких новостей. Какой колхоз, какая картошка? Да почти на месяц. Как же она месяц без Павлика, да ещё в грязи ковыряться? Но Павлик обнадёжил: «Положись на меня, – изрёк важно, – я всё устрою». И он устроил, на следующий день явился домой поздно, но довольный. Анжела как раз проснулась, продрыхла три часа, в первый раз отоспалась после занятий. Павлик притащил справку из КВД. При виде слов «Кожно-венерологический диспансер» она сразу назад отпрянула, мол, ты что, я такое в деканат не понесу. Но Павлик успокоил:

– Гляди сюда, – он ткнул пальцем ниже, – тут всё расписано, заболевание кожи, вот научное название, и требуется избегать контакта с мокротой, грязью и так далее, тебя даже мыть посуду в столовую, как некоторых, не имеют права отправить вместо колхоза.

– Думаешь, освободят? – с надеждой в голосе произнесла Анжела.

– А куда они денутся, справка официальная, отправят в деканат, бумажки перекладывать, там всегда дурацкой работы хватает.

Павлик к своему четвёртому курсу полиграфического института в совершенстве овладел техникой учёбы. Он чётко усвоил, куда и к кому ходить на лекции, какие практические занятия посещать, а какими можно и манкировать. Сам он редко вставал к первой паре, отсыпался, раньше второй в институте не появлялся, а то целый день мог пропустить, если хороший бизнес, как он выражался, наклёвывался. И всегда выходил сухим из воды, то нужную справку принесёт, то незаметно швейцарскую шоколадку нужной секретарше сунет. В общем институтской кухней владел и умело ей пользовался. Причём настолько хорошо, что для Анжелы напряжённый вузовский график стал неприятной неожиданностью. Она ещё весной усвоила чётко – Павлик может в любое время освободиться от учебных дел, и ей казалось: вот это и есть студенческая жизнь. Но реальность, увы, предстала перед ней в иной форме. В деканате тоже всё не так просто, как предполагал Павлик. Конечно, малейшая лазейка использовалась, чтобы попить чайку – это святое. Расставят чашки, включат кипятильник и начинается – тра-та-та, про шмотки, про мужей и детей, о чём угодно, но только не о работе. И топчутся под дверями студенты, старпреподы и даже доценты. Ждут окончания перерыва. Однако Анжеле как самой молодой приходилось не только бумаги перебирать, временами дёргали – сходи туда, отнеси это, получи то, уже через неделю она освоилась в ректорате как в своей квартире – в какую дверь стучаться, кому улыбаться, кому и так сойдёт. Тем не менее так всяко лучше, чем мокнуть под дождём на картофельном поле. «Павлик – молодец, чтобы я без него делала?» – спрашивала себя Анжела и ответа на этот вопрос не находила.

Изредка названивала матери. У родителей она ни разу не появилась с того дня, как накидала свои вещички в старенький чемодан с металлическими уголками и переселилась. Мать волновалась, рвалась наведаться, посмотреть на их житьё-бытьё, но Анжела упорно отказывалась принимать её, мол, не моя квартира, Павлик снимает, да и чего тут смотреть – живём и живём. Всё обещала сама с Павликом навестить их, да так и не собрались. В конце концов ограничилась тем, что продиктовала номер телефона, так матери спокойней, она стала названивать каждый день. Анжела, не скрывая раздражения, не маленькая ведь, сводила разговор к минимуму. Но мать быстро успокоилась, вечерами дочь у себя, дома, «уже у себя», – повторяла она, не шляется как раньше по барам, и то хорошо, может, и пора, восемнадцать лет вот-вот стукнет. Раньше уже рожали в этом возрасте.

А день рождения, действительно, приближался. Восемнадцать лет! Подумать только! Интересно, интересно бубнила себе под нос Анжела, перебирая свой скромненький гардероб, что Павлик подарит? Хорошо бы курточку демисезонную, а то в старой, которую она таскала с восьмого класса, уже стыдно показываться на людях. Типичный москвошвеевский продукт – коричневых балахончик с просиженной на одном месте подкладкой. Да и в институт, по большому счёту, надеть нечего, кроме этого полуджинсового комплекта, с нарезанной ею самой бахромой размером в полгруди. Ну не таскать же старую юбку с розовой кофточкой в жутких рюшечках, взятую в ближайшем промторге за неимением лучшего? Купили с мамой, потому что больше ничего на Анжеле не подобрать: то сиськи, её гордость, жмёт, то выше бёдер болтается. Шьют на Бог знает кого, на бочонки какие-то. Всё остальное у неё старье, большую часть даже забирать с родительской квартиры не стала. Значит, отовариваться надо, а у неё даже стипендии нет, как минимум, до февраля. Как бы намекнуть Павлику?

Но намекать не понадобилось. Перед третьими сентябрьскими выходными Павлик принёс домой свёрток и, загадочно улыбаясь, передал его Анжеле. Сердечко забилось неровно – неужто сам понял. Она медленно развернула магазинную бумагу и глазам не поверила – дутая куртка с совершенно сумасшедшей расцветкой: белые плечи аж до груди, в которые вклиниваются толстые жёлтые полоски, а ниже – красные и синие вставки. Ни у кого такого нет! Отпад! Она приложила к себе дутик – и по размеру угадал. Молодец! Расцеловала своего любимого, сразу внутри всё загорелось, запылало, аж дыхание перехватило, но остановилась вовремя – а примерить? И понеслась к зеркалу. А потом, все выходные, они провели в московских магазинах – прежде всего, конечно, в ГУМе, ЦУМе и «Детском мире» на площади Дзержинского. В нём как раз повезло больше всего – выбросили джинсы-бананы, и Анжелка успела занять очередь, пока продавщица ещё раскладывала товар на проходе. В ЦУМе «прикормленная» Павликом тётка, всего за два червонца сверху она вынесла из закромов югославские кроссовки Анжелкиного размера. Беленькие, с полосочкой под «Адидас». Красота! Значит, вопрос с гардеробом успешно решён. Теперь не стыдно и перед Илонкой покрасоваться. А встретиться надо, день рождения всё же! С Павликом собрались тряхнуть стариной и посидеть в «Молодёжном», а вот потом с подругой, ведь каждый год вместе отмечали. А теперь почему нет? Ведь всё так здорово!

4

Илона едва не пропустила Анжелкин день рождения. Совсем вылетело из головы, хотя после той самой встречи с Никитой, разговор у подруг всё-таки сложился. Илона выдавила из себя всё, наболело, нужно с кем-то поделиться. А с кем ещё? Однако от встречи отказалась, не готова пока. Но вот на следующее утро, когда автобуса ждала в институт, её осенило – сегодня ведь! А чуть не пропустила! Вечером насилу дозвонилась до её нового жилья. Анжелка ответила лишь в пол-одиннадцатого, голос был довольный, он сладко урчал как у кота Матроскина из «Простоквашино». Тёплые звуки лились из глубины будто смазанные сахарным сиропом удовольствия от жизни и ожидания телесной услады. Естественно, они только вернулись из «Молодёжного», Анжелка смотрела на всё легко и просто:

– Ну, конечно, давай, встретимся, да! Завтра? Зачем ждать, день рожденья-то сегодня! Давай щас приезжай! У нас в загашнике всегда бутылочка вина найдётся! А, Павлуша? Ведь найдётся! Вот и Павлик говорит, найдётся. Чё, Павлуша? Пжди, тут Павлик мне чё-то сказать хочет. А-а, ну да. Нет, Илоночка, не надо сичас, сичас Павлик говорит не надо, ой щекотно, Павлуша, уймись, погоди, дай я с подругой договорю. Вот, сичас, Илон, не получится, завтра, сичас у нас тут другие планы, – Анжелка игриво хохотнула, – немного другие, не получится, короче. А завтра – самое то, погода, правда, не очень, Но мы с тобой ведь большие девочки! Мы же можем зайти и хлопнуть по шампусику. А, Павлуша, мы ведь с Илоной большие девочки, можем себе позволить? Вот и Павлик тут подтверждает, можем. Он ведь у нас главный распорядитель сумм и средств. Ну давай, завтра. Во скока? В шесть? Хорошо, в шесть, у входа в парк Горького, идёт? Лучше в семь, ну в семь. Ну, Павлик, пжди, не гони лошадей! Я же с подругой разговариваю! Вот, ой, ну пока, Илонка, мне сейчас…

Илона повесила трубку. Счастливая Анжелка! Павлик от неё без ума, даже квартиру снял. Денег куры не клюют. Опять, наверное, просадили на коктейлях целую студенческую стипендию. Всем бы так! Илона закусила губу, зачем завидовать, у каждого человека своя жизнь, зато у неё МГИМО и перспектива. «Перспектива, – вздохнула она, – она и есть перспектива». Сзади неслышно на своих мягких лапках подкралась Руфина и провела всем своим мягким пушистым тельцем по правой ноге. Один раз потёрлась, развернулась – второй раз. Илона наклонилась, погладила белую головку. Кошка привычно задрала мордочку к верху, раскрыла наполовину розовый ротик, мурлыкнула. Казалось, чем больше назад задирается шея, тем больше обнажаются белые зубки. «У-ти моя хорошая, – прошептала Илона, – пойдём проверим, что там у тебя в мисочке, не подложить ли рыбки перед долгой ночью да поразмыслить, что Анжелке подарить?» С подарком сложно, читала бы Анжелка почаще, было бы проще. Но она летом еле осилила три тома Дюма, поэтому, кроме лёгкого чтива дарить ей что-то другое бесполезно, а всё лёгкое – в дефиците. Хотя кто его знает? Может, что другое подойдёт. Но что? Вспомни Илона заранее об этом дне рождения, могла бы папу попросить достать по его каналам. Но не за один день ведь. Даже заводить разговор не сто?ит, тем более, они уже вроде улеглись, а утром не до разговоров, оба спешат. Но время подумать, покопаться мысленно в подарках ещё есть.

Утром Илона, когда чистила зубы, вспомнила о колечке – простеньком колечке с искусственным камешком рубинового цвета. Дешёвенькая безделушка, купленная на парижском рынке франков за сорок, но ведь из Парижа! Она сама его ещё не надевала, засунула в верхний ящичек стола и так оставила его там. Зачем покупала? Очень захотелось, мама сквозь зубы убеждала, не надо, не надо, а вот пригодилось! Пальцы у них примерно одной толщины, так что вот и подарок!

Довольная тем, как легко и быстро покончила с мучавшей её весь остаток вчерашнего вечера проблемой, Илона в несколько глотков опустошила чашку с чаем, организм требовал дежурную чашку кофе, но его варить в турке, стоять, колдовать над ним. Чай – другое дело, мама кинет пакетик и позовёт через пару минут. И закусить его парой печенинок (манную кашу она почти победила уже, используя свой статус студентки, – «Мам, ну ты меня до пенсии этим кормить будешь? Представляешь, что будет, если я на факультете случайно проболтаюсь, что сегодня утром, например, я объелась кашей?»). Затем оделась и понеслась на остановку. День предстоял насыщенный: английский, история дипломатии, португальский, подготовка к завтрашнему семинару по теории дипломатии и, наконец, Анжелкин день рождения.

Вечером они с Анжелой устроились в том самом кафе, где почти три месяца назад Илона впервые попробовала коктейль. О прогулке по ЦПКиО речь даже не шла – капал мелкий противный дождик. Гонимые ветром капли секли лица подруг холодными крупинками воды. И хотя казалось, что не промокнешь сильно, но уже за те десять минут, что они двигались от метро, ноги выше колен почувствовали мерзкую влажную слизь. Джинсы прилипали к коже. С тем бо?льшим удовольствием девушки повесили потяжелевшие куртки на спинки стульев и устроились за пустым столом в дальнем углу кафе. В такую погоду посетителей почти не было, и от этого заведение, оформленное в жутком совковом вкусе какими-то квадратиками и кружками в грязно-коричневых тонах, казалось мрачнее обычного. Официант не заставил себя ждать. Однако на просьбу Анжелы принести два бокала полусладкого, он состроил печальную физиономию и грустным голосом сообщил, что в отсутствие публики, на виду у всех (заведующий в зале!) не может принести им спиртное. Анжелка как-то странно улыбнулась и сунула ему рубль: «Тогда сооруди нам два сока и два коктейля, коктейли мы сразу хлопнем и будем потягивать сок». Проблема была решена, сохраняя полное достоинство в лице и в походке, официант без промедления принёс им заказанное. Анжела только усмехнулась:

– Смотри-ка как он идёт, не идёт, а плывёт. Совсем как в той детской песенке: «Будто я совсем не с двойкой, а с медалью золотой!». Противный народ эти халдеи, как бы я жила с таким. Даже представить себе не могу. – Анжела прикурила от зажигалки.

Илона кивнула. Она обратила внимание на то, как переменилась Анжела – она стала ещё более уверенной в себе, вон, пожалуйста, разрулила такую ситуацию, Илоне бы и в голову не пришло подобное, и смелости бы не хватило. И на одежде подруги, только-только встретились, взгляд затормозился сразу: куртень моднявая, джинсики супер, бананы сейчас очень в стриме – Илоне нравилось это, принесённое из института словечко – и джемпер, плотно облегающий её привлекательные формы, не то, что та розовая дурацкая кофточка. Павлик денег на подругу явно не жалел.