Жил Певчий…

Каждый вечер, когда мы смотрели кино на крыше миссии в Лубанго, обязательно недалеко летели в чёрное небо трассирующие пули. Одна, две, целые веерные очереди. Сначала пролетают красные светляки, потом уже доносится звук выстрелов. ФАПЛовцы балуются. Женщины даже не возбуждаются и не пугаются, но ощущение не из приятных.

4 мая

Привыкаю, обживаюсь, вхожу в сложные отношения маленького, отрезанного от всех коллектива, работаю, устаю. Жизнь ещё взвешенная и несформировавшаяся, как пыль на просёлочной дороге. Народ здесь сугубо военный: служат все подолгу в СА, уже прочно зацементировались.

Мои основные обязанности: естественно, перевод кому что нужно весь рабочий день, а кроме того – рация. Выход на связь 3 раза в день, как раз во время приёма пищи, так что я почти всё время опаздываю к столу. Надо зашифровывать и расшифровывать радиограммы.

Говорить по связи можно только по-португальски, цифры называть только порядковые. Первые разы рука немела, сжимая тангенту, теперь освоился.

Грязь в моём новом жилище была чисто африканская: на стенах, потолке, по углам, на окнах – паутина. Пауки разных калибров, не стесняясь, шныряют по стенам. Всё выгребал, выметал, вымывал. В моём управлении также аптечка, где есть, кажется, всё, кроме того, что нужно, и сейф без ключа.

Кроме того, в моей комнате: стол, вернее детская школьная парта, за которую, пока не отвинтил спинку, не мог даже сесть; на этом столе рация, 4 гранаты, всякая мелочь, «Вальтер» с двумя обоймами, висит мой десантный автомат, стоят ещё два с деревянными прикладами, на антресоли ящик с гранатами и почти полный цинк патрон к автоматам. Можно выдержать осаду.

При нас живёт разная живность: три обезьяны, которые прыгают сами по себе, без привязи, но не уходят, попугай «Замполит» с подрезанными крыльями, ленивый и добрый, собака Машка, кошка Мурка, поросёнок. Есть огород. Воду возят из озера. Жить очень даже можно и хочется.

5 мая

Сегодня, когда я спал после ночного дежурства, прихватывая уже неположенное время, сладко и без задних ног, в мою комнату ворвался старший, крикнул: «Иван, подъём! Тревога!» и исчез. Ещё не прочухавшись, вколачивая ноги в высокие ботинки и чертыхаясь, что это ему пришло в голову так суетиться, я услышал орудийную пальбу, 3–5 залпов. Вернее, сначала-то я решил, что это рвутся гранаты прямо в посёлке. И почему-то веселясь от того, что я выбежал из дома с автоматом (успев положить в карман брюк «Вальтер» и обойму), но с расстёгнутой ширинкой и кителем навыпуск, я столкнулся на улице с неподдельной суетой. Анголане-охранники торопились с автоматами, грудными подсумками, вещмешками к углу двора, где уже стояли наши советники, тоже приводившие себя в порядок, все как один прилаживая к ремням фляги, ругаясь и посматривая в ту сторону, где только что шла пальба. Там же рядом было отрытое убежище, по колено заполненное дождевой водой, в котором укрылась жена комбрига с двумя детьми. Никто пока не мог сказать, что произошло. Решили, что стреляли по бригаде из орудий. Бригадный дивизион дал ответный залп. Старший угнал на машине с комбригом в передовой батальон.

Ожидая известий, советники начали горячо обсуждать необходимость отрыть более надёжные укрытия, а также постоянно носить при себе перевязочные пакеты. На укрытия захотели разобрать даже только что сделанную, с большими волнениями и радостными усилиями, городошную площадку – прочные небольшие бетонные плиты. Сразу вспомнили одного недавно уехавшего офицера. Над ним посмеивались, что он в одиночку отрывал укрытие (сейчас в нём укрывалась женщина с детьми). Теперь же все заговорили о нём с уважением.

Позднее оказалось, что стреляли не по бригаде, а – из миномётов и гранатомётов – по колонне, которая вышла утром. Видимо, засада. Мы сели праздновать, и все забыли, что только что обещали в кровь стереть руки, отрывая укрытия полного профиля.

* * *

В районе боя, в 14 км от Кувелаи, в 46 от нас (а слышно было, как будто рядом) нашли две сожженные машины – ЗИЛ и УАЗ. Позднее выяснилось: трое убитых (один солдат, женщина и ребёнок), три тяжелораненых, офицер сегуранса пропал без вести (всего ехало 9-10 человек).

Присутствовал при разговоре старшего с комбригом-анголанином. Старший уговаривал его не бить солдат на людях. Идея такова: бить можно и нужно, но в углу, чтоб никто не видел, а ещё лучше давать приказ бить другим – сегурансе, например, – а потом подходить, узнавать, в чём дело, то есть быть для всех хорошим, чтобы не выстрелили в спину, да и чтоб гражданские не видели расправ. Наш щупленький старший рассказал, как за ним по танкодрому, когда он был ещё капитаном, гонялся солдат на танке, хотел раздавить. Он его потом ещё хорошенько избил, но и решил на этом завязать с битьём.

14 мая

Сделали, наконец, себе убежище. До этого каждый день наша гварда рыла рефужу на участке наших домов. Но там всё время выступала вода, почва – мелкие камушки, перемешанные со светлой глиной.

Сегодня старший договорился, и к нам пришёл бульдозер «Suzuki» или «Kamatzu» и за полчаса вырыл отличный ров. Потом перетащил найденный нами в 1,5 км от дома, около кимб посёлка куаньяма, корпус бронетранспортёра. Зарыли его, теперь вычистить всё внутри, и можно играть в шашки во время любого арт- или авианалёта.

* * *

Черви здесь проблема. Гварда, когда ей приказывают, умудряется накопать десятка полтора, но они тоненькие, как ниточки. Наш навозный червь по сравнению с местным – просто анаконда.

* * *

В посёлке куаньяма костёр горит прямо в кимбе. Дым выходит через солому, покрывающую её сверху, и через щели между круглым корпусом этого шалаша и кровлей.

* * *

В саванне и мате здесь травы по колено, по грудь, местами выше человеческого роста. Во дворах же её не увидишь. Голая красновато-серая земля, как на спортивной площадке. Может быть, специально вырывают её.

Сейчас время созревания трав. Это настоящее бедствие. Если пройти по ней в кедах и носках, и не в ФАПЛе, а в трико, то потом каждое движение будет неприятным из-за зудящего покалывания сотен острейших семян с цепкими же ниточками. По полчаса потом дома уходит на выдёргивание их из одежды.

* * *

Мой приятель, начальник штаба бригады, избил солдата. Самого битья я не видел, но услышал разговор наших офицеров: «Что это за боец там лежит?» – «Да начштаба сейчас бил», и обратил внимание на лежащего, как оказалось, без сознания солдата. Это здесь, видимо, в порядке вещей, никто из других солдат и не думал вздыхать или возмущаться – дисциплина.

Аугушто небольшого роста, худенький кимбунду с маленьким, тонким, немного курносым носом и печальными глазами.

24 мая

После обеда все наши курят в кимбе перед входом и быстро расходятся спать. А вот после ужина рассаживаются (у каждого есть свое место, ящик, скамеечка) и начинают болтать.

Бабочки и вертолёт

Вот так позорно и закончился бой. Уже несколько минут тишины и полного отупения. Ненасытное гудение мух, живущих нашим грязным войском.

Повылазили из люков на броню, мокрые до трусов, закурили. Я и Борис бросили фляги с водой вниз, в любимый БТР, чтобы старший помыл задницу и переоделся. Семёныч потом приберёт. Гаврилов отстегнул свою флягу, плюнул и пристегнул назад.

Спрыгнули на траву, в тенёк, ближе к земле: ощущение опасности не отпускало.

Серёга выглянул из левого переднего люка:

– Триплекс заклинило, командиры! Будете теперь из башни мне подсказывать: «Налево, Серёженька, а вот сейчас, пожалуйста, направо».

Этот жилистый парень, майор с жестоким взглядом, встав по пояс в люке, посмотрел на солнце, зажмурился и со всей силы ударил кулаком по нашему защитнику-дому. Зелёная майка аж черная от пота. Упёрся ладонями в горячую броню, выругался и, как всегда лихо, перевернувшись через голову, прочно встал на землю. Шутник…

Замполит возник вроде бы ниоткуда и, как за ним водилось, не глядя никому в глаза, завздыхал.

Семёныч, прищемив ноздрю, очень по родному сморкнулся. Негритята нехотя начали поднимать и перетаскивать ближе к дороге раненых, в основном – контуженых.

Сучок хрустнул метрах в трёхстах.

После гула боя, когда уши ещё болят, а глаза слезятся, такой звук неожиданно сильно слышен.

Бабочки уже опять плавно и густо рассаживались по кустам, а тяжёлая пуля ударила в Борю под левым глазом, разорвала на вылете правое ухо и звонко щёлкнула о броню.

Не сучок, оказалось, хрустнул.

Красавец-молдаванин не упал сразу, а начал складываться. Руки вытянулись вдоль тела и оказались длиннее, чем нужно, потом подогнулись колени и стали расходиться в стороны, скривилась спина… из губ выпала дымящаяся сигарета.

Серёга животом по броне метнулся назад в люк, ногой откинул старшего и запустил левый движок. Борька ещё только ткнулся лбом в красную землю и стал заваливаться в жёсткую жёлтую траву, а сизый дым уже с рёвом рванул вверх.

Гаврилов, согнувшись пополам, коленями ко лбу, вскочил в бронетранспортёр. Башня начала разворачиваться влево, к деревьям.

В рёве мощного мотора я, прижимаясь к дрожащей земле, всё равно услышал, как прищёлкнулся к огромному пулемёту короб с патронами.

Сине-белые бабочки опять взлетели, будто снег пошёл снизу вверх.

В клубах дыма за кормой БТР побежали пять или шесть негритят нашей охраны.

Все сто пуль, каждая толще пальца, легли длинными очередями на небольшом расстоянии, где мог быть снайпер. Деревья, треща корой и ветвями, валились, как скошенная трава. Гулко плюнули два миномёта с нашей стороны, мы опять залегли – очень уж близко. Мины противно, как зубная боль, вымотали саксофонным надрывом нервы, разорвались. БТР, проломив кусты, уже был под деревьями, метрах в трёхстах. Негритята сильно отстали.