Жил Певчий…

Мне показалось, что я весь вытеку адреналином через носки и ботинки, под мышками и сквозь фуражку…

Пилот обрушил «Птичку» до самого зеркала реки Кунене и помчался в двух-пяти метрах над водой, слегка задрав хвостовой винт, нарезая на зелёно-бурой поверхности пенящиеся круги. Нам всё равно надо было ещё километров тридцать двигаться на восток, но правее, над саванной, а ребята решили меня развлечь – вдоль реки. И ведь пушку дали по правому борту: солнце не било в глаза.

Умные цапли поднимались ещё вдалеке и, косо ложась на крыло, уходили белыми стаями над почти прозрачными, из-за опавших листьев, деревьями в стороны от реки, не дожидаясь приближения непонятного грохота. Утки же кувыркались и расплющивались крыльями, целыми выводками, в поднимаемой пене.

Стрелок ткнул меня кулачищем в плечо – ну, давай!

И я дал… У такой пушки-пулемёта две ухватистых вертикальных ручки, обнимаешь их ладонями, а большими пальцами жмешь между ними. От сильного возбуждения я вовремя не снял пальцы со спускового механизма, «гашетки», будто цеплялся за орудие, как за последний шанс в жизни. Длинная очередь, сотрясая мне локти, шла вдоль густого тростника, швыряя воду, высокие стебли и листья на прибрежные кусты, и вдруг – зелени не стало, в дверь засвистело синенькое небо. Дымящиеся длинные гильзы, не попавшие в брезентовый гильзоприёмник, звонко катились по полу и падали за другой борт. Стрелок саданул локтём мне по рёбрам, короткой очередью своей пушки выровнял вертолёт и, хохоча, обернулся. Я зажал ладони между коленями. Он раскрыл перед моим носом пятерню, не розовой, а чёрной, тыльной стороной, и указательным пальцем другой кисти быстро погладил каждый ноготь:

– Пять! Не больше! Понял?

И начался у меня восторг: пять патронов я, пять – стрелок в другую дверь, вертолёт плавно покачивался, пилот, опять вертя кулаком одной руки над головой, другой удерживая ручку управления и, чётко двигая ступнями по педалям, плавно вписывался в повороты Кунене на предельно низкой высоте.

По моему борту, где-то в километре, под невысоким глинистым берегом показалось многочисленное семейство бегемотов. Стрелок потрепал меня по плечу и погрозил пальцем: «Нельзя!»

…И вот эти обожжённые войной от макушек до пяток, весёлые, добрые, безжалостные ребята, умеющие делать свою работу, зависли сейчас над нами, как ангелы-хранители.

Я, с отрезанной штаниной и перебинтованной ногой, отдал им честь, приложив ладонь к виску – без фуражки, не по Уставу…

Свидеться бы ещё… Согласен и на десять ударов локтём по рёбрам!

Лики гражданской войны

Как-то дозорная группа нашей пехотной бригады обнаружила в кустах трёх мальчишек 8-12 лет. Было это в июле, в самый разгар сухого сезона. Ангольцы эти месяцы, когда не то, что капли дождя, а и лёгкой тучки на небе не увидишь, называют сезоном колодца. Потому что озёра и мелкие реки пересыхают, и воду можно добыть только в глубине земли. Но надо знать, где есть эти источники.

Найденные мальчишки были при смерти из-за полного истощения. А ещё три месяца назад они гоняли в футбол тряпичным мячом, ходили в школу в своём посёлке.

Солдаты УНИТА захватили их в лесу недалеко от домов и увели к себе на базу. Таких мелких и крупных баз, наверное, тысячи по всей Анголе. На некоторых из них всего два-три десятка солдат, но их густая сеть позволяет терроризировать всю страну.

Правительственные войска – ФАПЛА – проводят против них операции, но унитовцы, как правило, рассеиваются при первых же выстрелах, исчезают в мате (лесу) и через несколько дней собираются в новом условленном месте. На крупных же базах есть аэродромы, системы противовоздушной обороны, госпитали, батальоны охраны.

Мальчишек продержали на небольшой базе, в страхе и впроголодь, три месяца. Об охране унитовцы не заботились: бежать из незнакомой местности, идти по мате в сезон безводья – для детей верная смерть. И всё-таки маленькие узники решились.

Когда их нашли солдаты ФАПЛА, они уже восемь дней плутали по мате без еды и воды. У войны много трагических и безобразных ликов. Но страшнее вида детей, высосанных войной, невозможно что-либо представить.

Навсегда врезалась в память деталь, бросившаяся в глаза, как только я увидел этих черных призраков. Коленки. Показалось, что, помимо головы, это наиболее крупные части тела, так выделялись они, невероятно плоские и какие-то квадратные, на истончившихся до самых костей детских ногах. Широкие, будто с чужих – взрослых – ног, потрескавшиеся ступни. Струпья на исчезнувших икрах и бедрах. Печальные, безразличные ко всему глаза, с белым, спекшимся налётом в уголках. И просто потрясающее тряпьё. То замызганное и бесформенное, что на них было, нельзя назвать даже лохмотьями. У самого маленького поверх чего-то невообразимо грязного и разошедшегося на отдельные нитки был надет воротник с сохранившимся кусочком ткани на груди. Когда-то это была рубашка в бело-розовую полоску.

У этого ещё не начавшего по-настоящему жить и уже, казалось, умершего человека была в руках единственная ценность беглецов: небольшая, сохранившая остатки рисунка, но сильно поржавевшая квадратная жестянка из-под консервов.

– Зачем это тебе, малыш? – спросил я, удивляясь, почему он, обессиленный, таскает её с собой.

– Чтобы пить, – прошелестел он.

– Так что же вы пили?

– Мочу…

С комиссаром бригады Таби мы повезли их в госпиталь. Таби распорядился, чтобы достали где угодно молока, не давали детям ничего солёного и пока не кормили, только поили. Я никогда не видел комиссара – боевого, обстрелянного, резкого офицера в таком подавленном и растерянном состоянии. Заметив моё удивление, Таби сказал тихо:

– Я в 15 лет был первым комсомольцем в посёлке Кувелай. Пришли унитовцы. Спрятался. Тогда они убили троих моих младших братьев. Я видел их мёртвыми. Им было столько же лет, как и этим.

Гражданская война.

В стране всего 650 врачей! То есть почти на 14 тысяч человек – один. Из них только 153 специалиста – ангольцы. Больше 80 % врачей работают в столице Луанде и лишь 17 % – по стране, в провинциях. Каждый пятый ребёнок умирает до пятилетнего возраста. К малярии относятся как к насморку. Вспыхнула эпидемия холеры. В сельской местности не найти ни одной таблетки.

Гражданская война.

Ангола, до получения независимости в 1975 году продававшая продукцию сельского хозяйства в соседние страны, теперь не в состоянии обеспечить и 10–12 % своих потребностей в продуктах питания. Полмиллиарда долларов из ничтожного национального дохода парализованной страны уходит на приобретение продовольствия за границей. Но и оно не идёт дальше городов, доставка его в сельскую местность – это бои, бои, бои на дорогах. Поэтому голод стал нормой.

Гражданская война.

Чем же обернулась для Народной Республики Ангола борьба за власть двух партий, борьба за различные формы ещё не построенного социализма?

Страна парализована.

Все дороги непроезжие. В любой провинции, какой бы относительно спокойной она ни считалась, каждая одиночная машина или мелкая колонна рискуют попасть в засаду. Такие машины обстреливают, сжигают. Всё ценное, прежде всего продукты, унитовцы уносят с собой, а с несчастными пассажирами – по обстоятельствам: или перебьют на месте или по «своим» лесным дорогам уведут на унитовскую территорию (провинция Куандо-Кубанго и часть провинции Мошику), где на учебных базах их научат стрелять и заставят воевать против правительства. У сожжённых на ангольских дорогах машин не остаётся живых.