Конец Смуты

– Почему?

– Потому что обратно в Коломну кинулся. Прорвался бы в лес – может, и не нашли, а так…

– Как повелишь с ним государь, в петлю или на кол?

– Слушай, вот не надо этих извращений восточных… Как по мне, так петли вполне станет.

– Добрый ты, государь.

– А то! Ну чего мнешься, спросить чего хочешь?

– Государь, а что такое «извращение»?

– Тьфу ты, прости меня господи – сколь годов мужику, а он не знает, что такое «извращение»! Изыди, нечистый, иди вон у Анисима спроси, он точно знает.

Послание и впрямь было от Рюмина, он коротко сообщал, что вернулся от Густава Адольфа с хорошими вестями и личным посланником шведского короля. «Надо возвращаться», – подумал я. Вот только с этой царицей липовой надо что-то придумать.

На следующий день в собор Коломны по моему приказу привели Заруцкого и Марину в сопровождении стражи. Увидев атамана, Мнишек кинулась было к нему, но повисла на руках стрельцов.

– Не так быстро, пани, – сказал я, глядя на это, – у вас будет время.

Встречавший нас вместе с настоятелем и прочим клиром отец Мелентий встревоженно спросил:

– Что ты задумал, государь?

– Ничего особенного, святой отец: повенчай их.

– Что?!

– Повенчай, говорю!

– Но она же царица…

– А будет атаманша. Ну, делай же, что тебе царь велит.

– Грех ведь…

– Батюшка!..

Мелентий вздохнул и начал чин венчания. Заруцкий сначала попытался вырваться, но потом обмяк.

– Не можно… – хрипло сказал он, повесив голову.

– Чего тебе не можно?

– Не можно венчаться, мы уже венчаны.

Услышав это, собравшиеся ахнули, а Марина закричала: «Молчи!»

– Продолжай, – велел я атаману.

– Венчаны мы, государь, уже год как… – обреченно выдохнул он.

– А Ивашка?

– Мой сын. Не убивай его, государь.

– Поклянешься в том перед святыми образами?

– Клянусь.

– Все слышали? – громко спросил я. – Марина, ложно называвшая себя царицей, на самом деле венчаная жена казака и разбойника Ивашки Заруцкого, и сына своего от него прижила!

– Мекленбургский дьявол!.. – простонала Мнишек, опускаясь на каменные плиты пола, – проклинаю тебя, и род твой – до седьмого колена проклинаю!

– Совет да любовь, – бросил я через плечо, проходя мимо нее.

Выйдя из собора, я велел седлать лошадей, пора было возвращаться в Москву. На этот раз ехали не торопясь. Впереди опять шли татары, но сам царевич Арслан ехал вместе со мной. Заруцкого и Марину везли следом, его – в клетке, а ее с сыном – на санях, в окружении стрельцов. Вообще саней было много, на одних везли отбитое у воров добро, на прочих – взятые с собой припасы. На ночь окружали этими санями лагерь и расставляли шатры. Проезжая знакомую деревню, Анисим с Никитой вздумали было повернуть, но я сделал страшное лицо и показал им плеть. Вельяминов смутился, а стрелецкий полуголова, как ни в чем ни бывало, завел разговор:

– Эх, государь, что же за жизнь пошла такая нерадостная!

– Чего это ты так?

– Ну как же: я-то думал, хоть у воров на свадьбе погуляем, а они видишь как – венчаны уже.

– Нашел беду, – усмехнулся я в ответ, – что, сильно хочешь на свадьбе погулять?

– А чего, дело хорошее!

– И то верно; а где Корнилий?

– Здесь я, государь, – поровнял со мной коня Михальский.

– Вот что, друг ситный: ты когда свадьбу играть будешь?

– Какую свадьбу?

– Нет, вы посмотрите на него! Я ему девицу у дворян Шерстовых просватал, а он в отказ?

– А ведь и верно, – засмеялся Вельяминов, – я тоже на том сговоре был. Неужто передумал, Корней?

– Да нет, – смутился бывший лисовчик, – только за службой все недосуг. Да и у меня ни кола, ни двора, куда жену вести?

– Ну, это дело поправимое. Вон пока мы под Устюжну да под Вологду с Никитой ходили, Анисим с Климом целый острог поставили, а тут делов-то – терем! Все, решено, как воротимся в Москву, первым делом поставим тебе терем, да играем свадьбу… Не спорь с царем!

Москва встретила нас колокольным звоном и радостными толпами встречающих. Наверное, все столицы таковы – любят победителей, а мы вернулись с победой. По моему указу на всех углах глашатаи кричали о том, что называвшая себя царицей Маринка на самом деле обвенчана с казачьим атаманом и прижила своего сына в блуде с ним. Узнав об этом пикантном моменте, бояре пришли в ярость и потребовали лютой казни для самозванки с сыном и Заруцкого. Однако я этому воспротивился.

– Бояре и вы, представители земли русской! – заявил я собору, – вы выбрали меня на царство, это верно. Но верно так же и то, что я веду свой род от старшего сына Рюрика, и потому никто более меня прав быть государем всея Руси не имеет. Нет мне дела до того, от кого она прижила своего сына, ибо я государь по праву рождения! Посему велю обойтись с Мариной и ее отродьем милостиво. Саму ее, за то, что посмела называться русской царицей, будучи казачьей женкой, держать в темнице. Коли покается в грехе своем и примет православие, то быть ей, по великой моей милости, в монастыре. А я сам в тот монастырь вклад сделаю с тем чтобы содержали ее там достойно. Не захочет – что же, пусть свой грех сама в темнице отмаливает. Сына же ее Ивашку Заруцкого, по прозванию Воренок, отдать в монастырь, где он отмолить сможет вины родителей своих. Отца сего Воренка, атамана Заруцкого, облыжно именующего себя боярином, за многия его вины, воровство и разбой велю предать казни.