Токсичный компонент

Максим опустил взгляд на свой хирургический костюм, отметил светло-коричневое пятно на правой брючине и несколько капель где-то в районе живота.

– Это, судя по цвету, бетадин, – покачал он головой. – Или соевый соус. Как я не заметил? Вот ещё приметы технаря – нет времени постирать, нет времени нормально и спокойно поесть так, чтобы всё вокруг себя не заляпать. Уверен, у моего отца на такой случай в шкафу ещё несколько костюмов было – как хирургических, так и обыкновенных.

– Ну, – Балашов задумался на мгновение, – ты можешь халат сверху надеть.

– Точно, хирургический принцип «зашьём – не видно будет» в действии. Под халатом не видно, что костюм грязный, под маской – что небрит, в перчатках – что ногти неаккуратные, в колпаке – что голову не мыл трое суток. Всё у нас продумано. Внутри ты вроде аристократ, а если всё с тебя снять…

Виталий машинально взглянул на свои руки, изучая ногти, потом кивнул головой, соглашаясь с Максимом.

– Да какой к чёрту аристократ. – Он взял кофе со стола, сделал очередной большой глоток, прикрыл глаза, анализируя вкус. – Разве будет аристократ в лицах рассказывать, как больной у него после кетаминового наркоза с ума сошёл от галлюцинаций? Чуть ли не в лицах представление устраивать. Не веришь? А было в моей жизни и такое. Не здесь, правда. Учитывая, что кетамином мы не пользуемся давно, можешь представить, сколько лет назад я этот спектакль смотрел. Там вообще анестезиолог был со странностями, если честно. Его жена реально доводила – зарабатывай, зарабатывай! Он в трёх местах работал – у нас в больнице, в военном госпитале дежурил и ещё на «скорой». Трое суток в смену, один день дома. Чтобы нормально спать, вмазывался на дежурствах тиопенталом. Мы сначала думали, на наркотики подсел – но он вовремя объяснил, а то мы его уже отстранить хотели. Так вот он всегда с наркозов приходил и чуть со смеху не падал. То у него пациенты цветы с одеяла собирают, то в самолёте летят, то на танке по болоту едут. Калипсол же так растормаживает – что угодно можешь увидеть. И нам поначалу тоже смешно было! А потом девочка молоденькая ему в любви стала на каталке признаваться и целоваться полезла. Он об этом как-то так рассказал мерзко, чуть ли не со слюнями. Я еле сдержался, чтоб в морду ему не дать. После этого случая, когда он из операционной приходил, мы себе дела неотложные находили в срочном порядке, чтобы его рассказы не слушать. А ты говоришь – аристократ.

Он быстрыми глотками допил кофе, со стуком поставил чашку на стол. Добровольский чувствовал, что воспоминания Балашову были неприятны.

Максим и сам понимал, что их разговор ушёл куда-то за закрытые двери, ближе к тёмной стороне медицины, туда, где редко бывают посторонние. Поэтому он подавил в себе желание поделиться чем-то похожим на рассказ Виталия из своей практики, хотя парочку случаев он был не против обсудить. Это ведь так же, как с анекдотами – когда кто-то рассказывает в компании анекдот, ты не стараешься просто насладиться смешной историей и посмеяться вместе со всеми. Ты судорожно ищешь в памяти что-то подобное, перебирая в памяти короткие и длинные анекдоты, похожие и не очень, сложные и простые, потому что надо подхватить волну, удивить чем-то новым. В итоге ты не слушаешь анекдот – ты ждёшь, когда все закончат смеяться, чтобы тут же вставить своё слово.

Они замолчали. Добровольский почувствовал, что немного физически устал от этого разговора. Было похоже, что Балашов, сам того не желая, поставил в их беседе жирную точку.

А ещё через пару минут Максиму привезли шальную императрицу.

4

Это было странное ощущение. Добровольский замечал его за собой, если в процессе хирургической работы случались казусы, требующие потом дополнительных телодвижений от медперсонала. Сейчас, когда каталку с Зиной надо было прокатить по луже крови, Максим думал не о том, что Зина, возможно, скоро умрёт, а о том, что санитарке придётся мыть пол не только в палате, но и по всему коридору, от чего ему было несколько неловко. Когда Юля, молодая сестричка из хирургии, толкнула каталку к двери, Добровольский отметил, как пара колёс нарисовала на кровавом пятне черные полосы – и они выехали в коридор.

Максим тащил каталку за собой. Юля, как могла, помогала. Колеса жалобно скрипели, каталка пыталась немного наклоняться в сторону, потому что её подъёмный механизм и подвеска были старше самой больницы. Пунктирный кровавый след тянулся за ними метров пятнадцать, становясь всё менее заметным.

Зина порывалась заглянуть вперёд, туда, где шёл Добровольский, чтобы понять, куда её везут, но шаткая поверхность и виляние колёс не давали этого сделать. Едва она поворачивала голову, как в ту же сторону начинало смещаться её тело размера «очень плюс сайз», каталка кренилась, и она в ужасе хваталась за край окровавленной ладонью.

Добровольский, как бурлак, тянул за собой Зину и понимал, что вся эта возня с кровотечением – в принципе была запрограммирована…

Он спустился в приёмное быстро, пройдя через пару отделений максимально коротким путём. В коридоре его ждал фельдшер «скорой», а в кресле – пациентка, увидев которую, Максим на секунду сбавил шаг.

Это было что-то среднее между Монсеррат Кабалье и гопницей из отдалённого района города. На Кабалье она была похожа комплекцией – оперная дива ей даже слегка проигрывала – и каким-то жутким ярко-зелёным платьем с блёстками. Максим зачем-то вспомнил слово «пайетки», хотя до этой минуты и не подозревал, что оно было в его словарном запасе. От гопницы у неё была погасшая сигарета в криво накрашенных фиолетовой помадой губах, грязные кроссовки без шнурков и взгляд, говорящий: «Есть таблетка? А если найду?» Подобный взгляд нельзя было просто так сыграть – это было записано у неё на подкорке.

Подойдя ближе, в пользу гопницы Максим записал ещё отсутствие одного зуба и дивный запах перегара. Похоже, Монсеррат Кабалье совсем недавно отмечала какой-то провальный концерт в российской глубинке. Остановившись возле пациентки, Добровольский взглянул на неё чуть пристальнее, потом спросил:

– Что случилось?

Та хотела что-то ответить, но вдруг поняла, что к её губам прилипла погасшая сигарета. Она усмехнулась и выплюнула бычок прямо на Максима, успевшего сделать шаг назад, и сигарета приземлилась в нескольких сантиметрах от его ног.

– Вот так, значит? – поднял брови Добровольский и вошёл в кабинет к медсестре приёмного отделения, чтобы поговорить с вменяемыми людьми. Внутри он застал очередную незнакомую медсестру за компьютером и какую-то бабушку, что трясущимися руками пыталась удерживать перед собой на столе листик и подписать его.

– Да вот здесь, где галочка, – раздражённо показала пальцем в бланк медсестра. – Давайте я вам ручку ткну туда, где надо расписаться.

Пока женщина выводила свою подпись, напомнившую Максиму энцефалограмму, сестра взяла со стола флакон с антисептиком и пшикнула на ту руку, которой прикасалась к бабушке. Увидев, что на неё смотрит хирург, она безо всяких «здравствуйте» пояснила:

– Подписывает согласие на госпитализацию в коридор. В терапии все палаты заняты.

Добровольский кивнул.

– А в коридоре кто? Есть документы? – спросил он. – И я, к сожалению, не знаю вашего имени, ещё не доводилось с вами дежурить.

– Люда меня зовут, – улыбнулась медсестра. – Второе дежурство всего, неудивительно.

– А я дежурный хирург, Добровольский Максим Петрович, – в ответ представился Максим. – У вас, наверное, и отчество имеется?

– Ивановна, – смущённо добавила Люда. – Да я как-то… Можно и…

– Людмила Ивановна, так что по даме в коридоре?

– Сейчас, – забарабанила пальцами Люда. – Куда же я положила… Вот!

Она протянула сопроводительный лист со «скорой», паспорт и полис Монсеррат Кабалье. Добровольский взял, прочитал диагноз «Острый панкреатит», рефлекторно поморщился, чётко понимая его происхождение. Потом открыл паспорт.

– Зинаида Дмитриевна Руднева, одна тысяча девятьсот… Какого года рождения? – удивился он несоответствию того, что прочитал, увиденному в коридоре. Зинаиде было сорок лет. Выглядела она на все пятьдесят, а фиолетовые губы накидывали ещё пяток сверху.

– По прописке всё правильно? – уточнил он маршрутизацию.

– Да, это чудо точно наше, – кивнула Люда. – Так, бабушка, – отвлеклась она на предыдущую пациентку. – Сейчас вас в отделение сопроводим, – говоря это, она поглядывала искоса на хирурга. – Вещи есть кому отнести?

Из коридора вошёл пожилой мужчина, помог бабушке встать.

– Я маму отведу, – сказал он медсестре. – Но если можно, ей бы на кресле…

– Тут близко всё, лифт прямо в фойе, – сказала было Люда, но внезапно встретилась глазами с Добровольским, который удивлённо смотрел на неё. – Хотя ладно, в кресле же проще. Маргарита Сергеевна! – крикнула она санитарке куда-то вглубь недр приёмного отделения. – Прикатите ещё кресло сюда, нам до терапии доехать!

А потом сказала сыну:

– Сейчас сделаем, – и посмотрела на Добровольского в ожидании одобрения, но тот уже был поглощён мыслями о Рудневой. Он выглянул в коридор, чтобы ещё раз оценить её габариты, потом посмотрел на кушетку, где собирался выполнить осмотр, и засомневался в том, что она сама переберётся туда, а он сможет ей в этом помочь.

– Глаза боятся… – шепнул Максим себе под нос. Санитарка тем временем прикатила кресло, усадила бабушку, на пальцах объяснила сыну, какие кнопки на лифте нажимать и куда потом двигаться. Добровольский дождался окончания инструктирования и сказал санитарке:

– Давайте даму из коридора поближе к кушетке перемещать. Пришло время совершить подвиг.

Зинаида Дмитриевна была не очень согласна с тем, что её куда-то увозят. Она что-то промычала, очень неразборчиво, но явно агрессивно, и попыталась махнуть рукой себе за голову, чтобы достать санитарку.

– Сиди уже! – рыкнула та в ответ совсем не женским прокуренным голосом. Кресло вступило в неравный бой с излишним весом Зинаиды, ехало плохо и совсем не по прямой, но всё-таки продвигалось к цели.

Возле кушетки Добровольский обогнал их и встал перед Рудневой, но на некоторой дистанции, памятуя о неадекватности пьяной пациентки.

– Надо попытаться встать и перебраться сюда, – он указал на расстеленную одноразовую простыню. – Я живот посмотрю, а потом ЭКГ сделаем и анализы возьмём.

Зинаида посмотрела на него затуманенным взглядом, вздохнула. На высоте вдоха поморщившись от боли, оперлась руками о подлокотники – и встала, довольно сильно пошатываясь. Добровольский рефлекторно подошёл ближе и ухватил её за локоть. У него сложилось впечатление, что до падения остались считаные доли секунды. Зинаида тут же вцепилась в него другой рукой – цепко, больно, с каким-то щипком.

– Да что ж ты делаешь! – не сдержался Максим. – На кушетку давай!

Он властным движением, не отпуская локтя, направил пациентку туда, куда ему было надо. Она сделала несколько шагов, упёрлась в кушетку, отпустила Добровольского и схватилась за неё обеими руками.

Максим чувствовал, как наливается синяк на плече.