– Приходи в конце недели, – сказал он. – Будет работа!
Но вместо меня за будкой отлично приглядывал мой Ицка.
* * *
Восьмого числа ночью ко мне пришел Ицка, бледный, усталый, встрепанный, и сказал:
– Уф! Завтра ночью они все там будут.
– Откуда узнал?
– Ну и не все ли равно? Завтра они будут уговариваться о делах, а Мишка будет убивать на шоссе, и с Мишкой Калина. Этот Калина такой разбойник, уже четверых убил…
– Где же соберутся?
– И тут, и там.
– Ну, завтра их и переловим! – сказал я и, невзирая на ночь, послал уведомить Келчевского.
Рано утром я, Келчевский и Прудников собрались на совещание. Я изложил им свой план. Мы возьмем с собой команду в четырнадцать человек, по семь в каждую будку, из отборных людей. С одними пойдет Ицка, с другими – я. Дело сделаем ночью. Они сойдутся поодиночке в назначенные пункты переодетыми, а потом приедем мы и начнем облаву. Они согласились с моим планом.
Во главе отобранных стражников мы поставили двух силачей, городового Смирного и стражника Петрушева. Они одни могли справиться с десятком.
Наступил вечер. Мы собрались, и перед нами выстроились четырнадцать бродяг.
– Так вот, – сказал я им, – по одному, по два идите за Московскую заставу на Волховское шоссе. Ицка вам укажет места. В час ночи я там буду, и тогда уже за работу!
– Рады стараться! – ответил Петрушев, и они ушли. Прудников был бледен от волнения, Келчевский выпил здоровую порцию коньяку, и только я один, скажу без всякого хвастовства, чувствовал себя, как рыба в воде. Я верил в успех предприятия, предстоящая опасность словно радовала меня, и – теперь я могу сознаться – видел в этом деле возможность отличиться и обратить на себя внимание.
Кое-как мы досидели до двенадцати часов.
– Едем! – наконец сказал я.
Мы встали и тронулись в опасную экспедицию. Доехали до заставы и приказали ямщику нас ждать, а сами пошли пешком.
Это приключение могло бы составить несколько страниц у романиста, но я, к сожалению, не обладаю бойким пером писателя и пишу только неприкрашенную правду.
Но все-таки не могу обойтись без описаний.
Ночь была ясная, но луны не было. Шагах в шести-восьми можно было различить человека, и поэтому мы, хотя и переодетые блузниками, все-таки шли не тесной группой, а гуськом. Я повел всех не прямо по шоссе, а стороной, по самому берегу Лиговки.
На другой стороне чернел лес, кругом было мертвенно тихо, и среди этой тишины, в сознании предстоящего риска, становилось немного жутко. Мне порой казалось, что я слышу, как щелкают зубы у Прудникова, который шел тотчас за мной.
Мы зашли в редкий кустарник. Голые прутья тянулись со всех сторон и цеплялись за одежду. Вдруг прямо перед нами выросла фигура. Я невольно опустил руку в карман, где у меня всегда лежал массивный кастет. Во все времена этот кастет был единственным моим оружием.
– Это я, – произнес в темноте Ицка.
Прудников и Келчевский тотчас приблизились.
– Все готово?
– Все! – ответил Ицка. – Они все пьют, только Мишки нет.
– Не ждать же его, – сказал я. – А где наши?
– Здесь.
Ицка провел нас к самому берегу, и там мы увидели всех наших молодцов.
– Ну, за работу, братцы! – сказал я. – Помните: руки за лопатки – и вязать! Оружия никакого.
– Слушаем! – ответил Смирнов.
– Ты, Петрушев, и вы… – я указал на каждого, – идите за Погилевичем и ждите нас! А вы за мной!
Семь человек отделились и осторожно пошли вдоль берега. Я обратился к Келчевскому и Прудникову:
– Ну, будем действовать! Вы и с вами трое станете позади дома, четверых я возьму с собой. Идемте!
Мы прошли несколько саженей и очутились подле сторожки. Она стояла мрачная, одинокая, из ее двух окошек, как и тогда, падал желтоватый свет.
Я остановился и отделил четверых.
– Как только свистну, срывайте дверь, если заперта. А теперь прячьтесь!
Я подошел к знакомой сторожке и смело ударил в дверь. Она отворилась через минуту.
– Кто? – спросил Славинский, держа в зубах неизменную трубку.
– Впусти! Али своих не узнаешь? – ответил я.
– А, Колпинский! – отозвался сторож. – Иди-иди!
Я смело вошел и очутился в настоящей разбойничьей шайке. За столом, кроме хозяина с дочерьми, сидели и пили огромный Сашка, Сергей Степанов, Васильев и знаменитый Калина.
– А где Мишка? – спросил я добродушно у Стефании.
– А кто его знает, – ответил Калина. – Ты скажи лучше, откуда ты так вырядился? Ишь, гоголем каким!
На мне было все крепкое и новое, и одет я был скорее рабочим с хорошим жалованьем, чем побирушкой.
– Завел матаньку и обрядился, дело не трудное! – ответил я, замечая в то же время, что Сашка не спускает с меня пытливого взгляда.
– Ну так как же нынче? – начал Славинский.
– А так же! – заявил вдруг Сашка, хлопнув кулаком. – Выпроводи этого гуся, а там и толковать будем!
Он злобно сверкнул на меня глазами. Я решил действовать.