Отмщение

Мне приоткрылась ранее неслышимая история. Вот отчего такая негативная окраска у Димы к Неле! А может… А мог ли отказ Нели повлиять на весь исход? Что могло случиться, если бы чувства Димы были взаимны? Чего я еще не знаю? Я помню, мне даже как-то стало обидно, что я не знал эту историю, что ее предпочли никак не упоминать при мне.

– Я жалела тебя! Мне было тебя жаль. Но ты сам виноват во всей травле! Вспомни! Ты сам отгонял от себя людей! Ты сам бил по руке помощи! Ты сам вступал в конфликты! Ты хотел быть неудачником. Хотел все это терпеть.

Это было последней каплей. Дима потерял всякое хладнокровие. Иссякла способность думать. Я увидел, как изогнулись его брови, как яростью окрасились глазные яблоки, как он твердо зашагал вперед, уже тянувшись рукой к кобуре со пистолетом. В этот же миг и Неля изменила выражение лица. Ощутив угрозу, она вдруг вспомнила, что находится не в в типичной баталии внутри собственного класса, что она – мишень для Димы, что ему не составит труда ее убить. Она мешкалась, думая, как ей правильно поступить, дабы выжить. Я тоже по-особенному испугался. Какая-то вспышка щекотливого заряда пронеслась по коже. Я больше не дышал. Дима прошел мимо меня, словно сквозь призрака. Все случилось быстро. Мой поворот на Диму. Удар. Он сгибается. Второй удар. Третий удар. Четвертый. Пятый. Шестой. Я не думал. Тело само творило за меня необходимые движения. Мои казаны разбиты. Но я этого даже не замечаю. Дима лежит. Его пучок светлых волос распался. Вижу кровь на его лице. И на ее фоне особым образом горят болотистые глаза. Седьмой удар. Восьмой. Я отскакиваю назад, словно меня оттягивает другой человек. Я даже оборачиваюсь. Никого. Смотрю направо. У Никиты и Нели шок мнет лица. Они медленно отходят, но продолжают взирать. «Пистолет! Забыл про пистолет!» – думаю я. Вновь подбегаю к побитому. Девятый удар. Пытаюсь вытащить пистолет из кобуры. Не получается. Десятый удар. Получилось. Я по глупости кидаю его в сторону. Одиннадцатый удар. Снова неведомая сила оттягивает меня назад. Про нож я напрочь забыл. Смотрю на Диму. Дышу. Я дышу! Пытаюсь надышаться. Словно это моя последняя возможность вдохнуть воздуха.

Дима не ожидал, что я помешаю ему, хотя это было очевидно. Ярость заглушила думы. Дима приподнялся на локтях. Сплюнул кровь. Его волосы веником лежали во все стороны. Я точно сломал ему нос. Дима шипел от боли. Но заговорил:

– Ш-ш-ш-ш… Так все продумать… И даже не прикинуть главного: не понять, что ты защитишь эту… Ш-ш… Глупец я. Глупец! – он стукнул кулаком об мозаичный бетон. – Неудачник… Ха… Легко-легко, конечно, да… Я, кажется, все понял, Данил. Все-е-е понял… Ты защитил меня не потому, что хотел морально правильно поступить… Ты хотел покрасоваться перед телкой, – он посмеивался и вместе с этим на жалких глазах его выступали слезы; рухнуло что-то в Диминой голове, может быть, какая-то надежда, надежда о людях, что соответствуют его непонятным критериям, – Ты не особенный. Ты обычный, самый-самый обычный человек… Ха… Х-ы-ы… Я считал тебя другом-м-м! (заскрипел голос Димы). Я не убил тебя! Не собирался убивать! Ш-ш… Я хотел верить, что будет тот, кто сохранит память обо мне… Ш-ш-ш… Я был неудачником, да, был, определенно был. В восьмом классе я существовал щуплым наивным мальчиком. Боялся всего… Всего-всего! Всех (Дима кривил лицо, внимательно проговаривая каждое слово). Этакий заяц. Боялся проходить мимо компаний подростков. Всегда думал, что меня зашибут. Боялся всю эту погань! Этих будущих алкашей, всех их! Да!.. Идя в школу изо дня в день, мне… Ш-ш-ш… больно… Мне приходилось проходить мимо ряда гаражей. И подле одного гаража проживала стая дворовых собак… Они не кусали… Окружали, таскались за мной и лаяли… Но я боялся их. Сердце прыгало. А это был… единственный мой путь до школы!.. Ш-ш… Весь восьмой класс я боялся! Каждое утро для меня становилось испытанием… А потом еще и обратно идти со школы… И они лаяли вновь и вновь, вновь и вновь я боялся… Все думалось, загрызут меня… А в девятом классе, в сентябре… я повздорил с отцом перед школой, получил пощечину… Синяк внизу подбородка выступил позже… Я был зол… Изрядно зол-л… Я знал, что мне придется идти через этих псов… И тогда… тогда я взял нож… Ш-ш-ш… Канцелярский обычный ножик… Желтый, с желтой ручкой такой… (он облизнул засохшие губы, прихватив с собой немного крови). Я убил грязную псину… что погналась за мной, убил, я резанул ее, она заскулила, и я стал наносить удары… Еще, еще, еще! Оставшаяся стая тут же бросилась от меня! Как от демона! Ха… Я прозрел… Тогда я прозрел впервые… Ощутил, что такое убийство… Блаженное чувство, что в твоих руках жизнь любого (Дима вдруг поднял руки, показывая их нам), что ты способен каждого лишить жизни! Любое существо… Эта истина, что я выше… выше всех, что я могу убить… Да, в тот момент я перестал быть неудачником. В тот момент и умер прежний я… Я изменился, а чуть позже начал к тебе присматриваться, Неля… (он повернул голову в ее сторону) Но ты мне отказала, ты встала на сторону тех, кто меня оскорблял! Я в очередной раз задумался об обществе и сделал… выводы… И хорошо… О-о, очень хорошо, что через год я познакомился с Сашей… Он беспрекословно проникся и доверился мне… Отмщение… Мы задумали отмщение… Мы желали, мы собирались, мы все сделали, чтобы я стал новым Богом! Чтобы обо мне слагали легенды! Чтобы я остался в памяти!

Мы с ужасом слушали откровение Димы. Когда он заговорил про канцелярский ножик, я и вспомнил о другом ноже… Мурашки бегали по мне от пятки до макушки, навертывая круги. Дима вдруг поднялся, продолжая шипеть от боли. Он сделал то, о чем я и подумал: достал нож из кобуры на ноге. Его лицо смотрело на меня с ярой ненавистью. Больше не было того змеиного взгляда; я больше не видел расчета и ясности его до предела открытых, даже выпученных глаз. Дима и вправду походил на безумца. «Я тебя ненавижу… Ты обманул-л меня» – ненавистным полушепотом произнес он. Уже через секунду Дима бежал в мою сторону. С ножом. Тут решалась моя судьба. Я выставил руки перед собой, внимательно смотря на оппонента. Когда он был достаточно близок, я схватил его за плечи, вцепившись ногтями и развернул, позволив при этом ему пырнуть меня. Лезвие вошло. Я почувствовал в своем боку что-то инородное. Но боли не было. Я скорей приложил весь вес, всю силу и разбежался, держа Диму. Шаг. Шаг. Шаг. Треск. Крик. Россыпь осколков летит на землю, а вместе с ними и мы.

Солнце. Возгласы. Кто-то все маячит. Темнота.

Эпилог.

Все расплывчатое. Какое-то ненастоящее. Глаза мои с трудом открылись. Я чувствовал больничный запах и слышал кардиомонитор: пип… пип… пип… Я не понимал, я абсолютно ничего не понимал. Тормошил черепную коробку, но просветление не приходило. Как я здесь? Зачем я здесь? Впрочем, мне это почти сразу стало не столь важно; дикая засуха горла завоевала все внимание. Мне очень хотелось пить. Словно смыслом жизни моим стало теперь сделать глоток обычной питьевой воды. Я попытался пошевелиться, но тут же вырубился.

Белые стены. Яркий свет. Несколько раз я пробуждался и тут же меня вгоняло обратно в сон. Я не помню, противостоял ли я ему или нежно соглашался. Через четыре дня я наконец полноценно проснулся и бодрствовал уже больше, нежели две-три минуты. Справа от меня стояла тренога с пакетом крови. Помню, что почти сразу увидел трубки, торчащие из своего тела. Перепугался знатно. Возникла ассоциация с Дартом Вейдером в бакта-камере. «И это навсегда?», «Я теперь инвалид?» и прочее, прочее лезло отравой мне в голову. Благо, позже меня утешили и объяснили, что у меня развилось внутреннее кровотечение, что эти трубки – дренаж, с помощью которых выводили из организма лишнюю кровь. Можно было спокойно вздохнуть. Я задавался вопросами, пытался узнать, что произошло дальше, что случилось с остальными, где мои родители, друзья, Неля, но мне ничего не поясняли. Жить в неведении – это дикая мука. Горло все еще было пересохшим. Пить ничего нельзя. Сколько просил, мне отказывали. Говорили, дескать капельницы передают мне все необходимые питательные вещества. Ну-ну, а пить-то хочется. «Плевать на капельницы! Плевать на все! Воду… дайте мне стакан воды, позвольте почувствовать себя человеком» – кричал я в душе. Мой сон сделался для меня жестокой пыткой. Я просыпался раз пять за час. Голова ватная. Дискомфорт. Боль. Хочется ничего не чувствовать. Разум обезвожен. В меня что-то вкалывали. Морфий. Морфий. Морфий. Это был морфий! После него все смешивалось. Сон – реальность. Или реальность – сон. Что правда? А если Неля – сон? И нападение на школу? А если жизнь моя – также сон??? Мне в один момент показалось, что я член афроамериканской бедной семьи где-нибудь в Миссисипи. Я видел свою маму, папу. Я верил, что это мои родители. Я глядел на свою красивую сестру. Она сидела подле меня в футболке кирпичного цвета и улыбалась белоснежными зубами. Личико у нее было круглое. Глазки сияли. В руках плюшевый носорог. Я – афроамериканец. Да! Это так. А может где-то в параллельной вселенной я – это и вправду афроамериканец из бедной семьи в штате Миссисипи? Бред… бред… сплошной бред. Как такие мысли в голову лезут? Жучки ходят по коре головного мозга. Кусают. Едят. Я видел взрывы на улице. Я говорил о них. Или не говорил… Мысли путались. В один момент я даже увидел Диму и Сашу. Они нахально зашли ко мне в реанимационное помещение. С рук их стекала кровь. Смотрели злобно. Дима процедил: «Думал отделался?». Помню, что пытался кричать, мне все казалось, что во мне проделали дыру. И боль тогда вернулась. Невыносимая боль. Мне вновь вкололи дозу морфия. И снова бред. Неля. Кто-то ходит возле меня. По мне. Никита. Савва. Афроамериканцы. Параллельные миры. Неля. Это все были мои страшные дни откровенного бреда. Я медленно восстанавливался. Начинал попивать воду. Супчики. Ко мне ненадолго как-то впустили родителей. Они плакали. Я, может, тоже. Не знаю. Но я был безумно счастлив видеть хоть кого-то, кого люблю. «Все будет хорошо» – твердила мне мама.

В конце мая с меня сорвали дренажи и отправили отлеживаться в палату. Я все еще находился в полном неведении, что случилось с Нелей, с Никитой, с Саввой, с остальными; жив ли Дима, Саша, одноклассники. Что в целом происходило дальше? Но это неведение окончилось одним днем. Я пробудился тогда от до боли знакомого мне запаха. Сладковатый аромат. «Откуда? Чей он?». Она… Подле моей постели на коленках сидела Неля; она, не отрываясь, глядела на меня и по-доброму улыбалась. Неля никогда в улыбке не обнажала зубы, хотя особых дефектов не имела. Губы ее мило тянулись в такие моменты; слегка белели. Глаза сощуривались. Радость заполонила мои легкие. Я перед собой видел не ночной бред от боли и морфия, а самую настоящую Нелю. Мою Нелю! На нее падали лучи солнца. И под их светом ее черные карамельные яблоки казались несколько светлее. Светло-каряя радужка таила в себе или пустыню в параллельном мире, или цветочное поле, хаотично залитое расплавленным сыром. «Ангел, она же ангел!»

– Неля. У меня твоя заколка. – почему-то с этого я начал разговор.

– Чего-о? – в недоумении рот ее принял форму буквы «о». Она, наверное, подумала, что-то вроде: «Какая заколка? При чем тут вообще заколка? Для чего ты это говоришь?».

– Ты ее уронила. Я подобрал, но не вернул.

– А… Ничего страшного… – кротко сказала она, затем улыбнулась еще раз и я заметил только что выступившие слезы на ее глазах, – Дурачок!.. – шепотом протянула Неля и положила голову возле моего плеча.

Я, наконец, обратил внимание на окружающую обстановку. За Нелей стояли три самых обычных деревянных стула. На первом я разглядел Никиту. Он смотрел на меня с поднятым правым уголком рта. В руках держал трость-треногу. Что-то в Никите было не так… Он сбрил усы! Он сбрил усы! Мой мир развалился. На втором стуле сидел отчего-то Родион. Я не понял, почему он пришел меня навестить, ведь мы особо не общались. Да и у меня возникал вопрос: «Почему он, а не… Савва? Савва! Что с ним?! Он же жив?! Я же был прав? Он жив и он просто в больнице, да?!» Родион перебирал пальцы меж собой. Третий стул предназначался очевидно для Нели, но она сидела возле меня.

– Где Савва? – с выдохом завелся я, резко попытавшись встать.

– Лежи! – Неля аккуратно подталкивала меня лечь обратно.

Что-то мелькнуло во взгляде Никиты. Его брови нахмурились. Я, приподнявшись, сразу стал себя морально готовить к чему-то ужасному, но все еще при этом отбрасывая вариант со смертью. Никита подтолкнул плечом Родиона, тот растерялся, застыл, словно памятник, но после Никитиного «Ну» заговорил:

– Савва… он, он гег’ой. Мы все тог’опились пг’ыгнуть с окна, сбежать, а он стоял и делал все, чтобы вас пг’едупг’едить об опасности. Позвонил – не ответили, написал. Но это не конец. Потом он тоже не пг’ыгнул. Он напал на Сашу, пытаясь отобг’ать у него ог’ужие. Когда он понял, что не спг’авится, то обег’нулся и стал пг’осить помощи у меня. Никогда не забуду его глаза. Он умолял. Он так умолял!.. А я – испугался. Я пг’ыгнул, оставив его умиг’ать. Он был убит, но был убит гег’оем! Клянусь. Это я тг’ус. Это из-за меня он умег’. Я должен был ему помочь, но испугался! Я не знаю, сможете ли вы пг’остить меня. Я виноват. Честно ви…

– Довольно. – сурово отрезал Никита.

– Пг’осто… знайте. Он говог’ил мне в тот день, что не хочет быть бесполезным, он считал себя не таким важным сг’еди вас тг’оих. Пг’осто знайте, что он хотел быть полезным… Пойми меня, Данил…

– Я сказал: довольно! Ты не понимаешь? – Никита был особо строг; особо зол, но не кричал, он никогда не кричал, – Уходи отсюда.

– Пг’ос…

– Убирайся.

Мой взгляд растекся. Я смотрел то на Нелю, то на парней и даже не дышал. Мне было больно. Умер! Мой друг умер! Умер героем! Точно умер? Точно?! Я разбился в тот момент. Сквозь слезы я наблюдал, как уходит Родион, постоянно оглядываясь и пытаясь что-то сказать. Никита грозно стрелял ему вслед, подгоняя, если тот начинал медлить. Когда дверь закрылась, то Никита молча посмотрел мне в глаза. Я так же молча посмотрел в ответ. Нам не нужно было слов. Мы и так все понимали. Я тогда даже и не обратил внимание, что Неля крепко держит меня за руку, поглаживает.

– Я пока тоже выйду. – сказал Никита, – Поговорите вдвоем, потом я зайду. Рад видеть, что хоть один друг у меня жив

– Останься. Поговорим все вместе.

– Нет уж. На телячьи нежности смотреть не буду. – сомкнутыми губами он лениво улыбнулся.

Никита встал, опираясь на трость-треногу. Похрамывая, добрался до выхода. Каждый его шаг сопровождался громким стуком треноги об деревянный пол. Никита кивнул мне и Неле, а затем вышел. В моей палате мы остались с Нелей наедине. Больше ни единой души.

– Я люблю тебя. – ласково пролепетала она, все еще поглаживая мою руку.

Я поднял радушные глаза, которые доселе наблюдали за Нелиными поглаживаниями. Корпус мой повернулся в ее сторону. Мне столько всего хотелось сказать, выразить, но на душу давила боль. Я взял Нелю за руку, слова мои были искренними:

– Я тебя тоже.

– Мне жаль, что так получилось.

– Пока все равно не верю. Я пропустил похороны, да?

– Никита тоже.

– Саввка… дурак! Не важен он… Да мы все любили его! Он выделялся в классе особым образом. Все шутки крутились вокруг него. И это были добрые шутки. Потому что его ценили!.. Да мы же ведь…

Я сжал руку Нели и застыл, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не разреветься. Неля поняла мою реакцию. Она обняла меня и прижала к себе:

– Тише, тише…

Я прижался к Неле.

– Почему он не прыгнул?! Он мог спастись! Он был бы сейчас с нами!

Все навалилось. Больше нельзя было сдерживать себя. Я казался в то мгновение маленьким мальчиком, хоть и плакал настолько тихо, насколько мог. Мне не хотелось, чтобы Неля слышала мой плач. Ее крепкие объятия меня успокаивали. Я напрочь растворился, уткнувшись лицом в плечо Нели.

– А Дима… – спросил я чуть позже, – С Димой что?

– В больнице тоже. Его ждет наказание. Кстати, все разлетелось по новостям. О тебе писали в пабликах, по телевизору говорили, что ты остановил стрелка. К тебе пресса даже рвалась в палату. Их повыгоняли всех! Может быть, тебя чем-нибудь наградят даже. Кто его знает!

– Пресса? Правда? А в «Рифмах и Панчах»?

– Там тоже! – просмеялась Неля.

– Ох, предвкушаю тамошние комменты. Даже заходить не буду.

– Они типичны.

– А Гамбаров?

– Его снайпер снял. Он умер на месте.