Технология любви

– Под каблуком он у неё.

Это правда.

– Ей бы крепкого парня с котлетой зелёных.

Ясное дело. На том разговор о брате обрывается. Чтобы не вешать неловкую паузу зову его в комнату, показать, как раскладывается диван. Он у меня с норовом: заедает правую пружину. В прошлый раз Никите пришлось повозиться. Выдаю ему пару простынок, для комфорта. Завтра я еду в больницу к брату, потом работать. Меня не будет часов десять – справится.

Подливаю ему кофе.

– Как поживает Обезьян? Цел ещё? – Никите хочется приятного разговора. Тема хорошая, ностальгическая.

– Что ему сделается? Продвигает науку в институте Высшей Нервной Деятельности. Отдельный вольер, трёхразовое питание.

Уход и внимательное отношение со стороны администрации ему обеспечен. Ещё бы – американцам заплатили за него и за его подругу по миллиону долларов. Обезьян сохраняли в целости и сохранности в надежде на возобновление программы полёта на Марс. Но сохраняли уже только их – программа была практически свёрнута.

Я интересуюсь: помнит ли он врача Тоню? Брат сейчас у неё в больнице. Никите ни имя её, ни подробное описание внешности не говорит ничего.

После передачи ключей настроение Никиты явно поднялось. Долго сидеть он не намерен. В дверях, надевая ботинки, интересуется – посещаем ли мы с братом Ботанический сад.

– Вам бы перебраться в зоологический? Там жирафы спариваются. Не видел? У меня была подружка, мы с ней по весне ходили смотреть. Её это возбуждало.

Поясняю ему, что после инфаркта зоологический сад не годится. Брату показано успокаивающее, а не возбуждающее. Он где-то вычитал, что для продления жизни, полезно следить за тем, как растут и развиваются растения. Их биотоки стабилизируют нервную систему. Дерево это молитва, направленная от земли к небу.

– Это брат так говорит, – успокаиваю я Никиту, а то он уставился на меня огорошено.

– Актёрку то он привести просит. Она не дерево, – гнёт он свою линию, – друид из него никакой не получится.

Из окна кухни я вижу, как он садится в машину. Розовощёкий, моложавый, неплохо выглядящий для сорока пяти лет, крепко сбитый мужчина. Волосы чуть длиннее, чем следовало бы – дань любви незабвенным битлам. На нем приличный кожан, новые джинсы и остроносые штиблеты, начищенные до блеска.

Никита уезжает. Располагаюсь на диване и размышляю о том, что мы говорим о любви слишком широко. Согласитесь: любовь к женщине нечто другое, чем любовь к Богу. Первобытные племена для обозначения травы или деревьев используют десятки, а то и сотни слов. У них практически отсутствуют общие понятия. Мы в другой крайности: одним и тем же словом определяем слишком многое.

Любовь к жене – развелись полгода назад; и к моей подружке – роман с ней у меня прекратился чуть позже, чувства различные и обозначить их одним словом затруднительно. Первое уверенно развивалось, дошло до высшей точки развития, и плавно снизошло. Второе – какая-то вспышка, страсть неразумная, налетевшая как шквал. Разные совсем чувства – одного слова мало.

Теперь у нас всё по-новому. Разнообразие половой жизни усиленно пропагандируется, но это дело хлопотное и требует средств. Мне всегда казалось, что неумение создать стабильную семью позорно. Оказалось, что этим можно гордиться. Мы обсуждали эту тему с Никитой, и он сказал, что с возрастом я становлюсь ханжой. Пусть так.

В основе блуда – в гораздо большей степени, чем это желают показать – лежит неумение найти то, что надо. Мои родители обошлись без взаимных измен – я уверен в этом. В Бога они не верили и не заключали союза, за который с них спросят на страшном суде. В непрезентабельной конторе Загса, неподалёку от нашего дома, им в паспорта, в присутствии ближайших родственников и друзей, настроенных на праздничное угощение с обильной выпивкой, резиновым штемпелем поставили синие печати. Расписывались они не в книге судеб, а в конторской книге с картонной обложкой серого цвета. Подписи эти предназначались районному суду, а не верховной инстанции, случись Папуле неаккуратно выплачивать алименты. Они часто ссорились. Многое вызывало у них диаметрально противоположные реакции, но вместе они прожили много лет и не жаловались.

Откуда такое постоянство? Я всегда останавливался на том, что констатировал факт – это было. Подсознательно я стремился к тому же, но у меня так ровно не получилось. Мои отношения с женщинами носили извилистый характер. У брата наблюдается то же, но в большей степени.

Если бы не продолжительность романа – почти десять лет – я бы внимания на него не обратил. Но десять лет! За это время люди рожают детей и отправляют их в школу; расходятся и опять сходятся; создают устойчивые семьи и рушат неустойчивые. А тут какое-то вялотекущее, аморфное действо – ни жены, ни детей. Брат заводил об этом туманные разговоры, но я не потрудился даже понять, к одной женщине они относятся или к нескольким. Брат намекал на то, что эта связь имеет для него какое-то особенное значение. Я равнодушно кивал головой: почему бы и нет – дело житейское. Он прерывал свои излияния.

Его болезнь многое изменила. Марина, так звали его пассию, за время его болезни стала для меня чем-то реальным: приходила к нему в больницу, брат говорил о каком-то спектакле, в котором она принимала участие. Почему бы им не жить вместе, если уж так сильна взаимная привязанность? У Брата есть комната. Пусть в коммунальной квартире, но большая двадцати метровая комната в центре города. Или сделали бы ремонт в папулиной квартире и жили бы в ней. Можно было обменять комнату и квартиру на одно большое жильё. Или, наконец, уговорить Папулю жить в этой комнате, а самим вселиться в его квартиру.

Была какая-то особая причина, мешавшая их счастливому соединению. Она не хотела этого? Я хорошо знаю брата, знаю, что все его начинания – туман прозрачный. Он всегда изображал из себя кого-то: художника, делового человека. Я не верил. Но других он умел одурачить. Возможно, она тоже догадывалась об этом и удерживала брата на определённом расстоянии. Так частенько бывает. Для властной женщины покорный воздыхатель любимое блюдо. Всегда корректен, влюблён и послушен. Всё заработанное готов тратить на неё. Что может быть лучше! Возможно брат сам, понимая, что актёрская судьба полна неожиданностей, довольствуется ролью бой-френда. Хотя его замечания о ней так трепетны. Его выдаёт волнение. Он вздрагивает при каждом телефонном звонке.

О любовном томлении крайней степени, приятнее почитать, чем переживать таковое самому. Куда лучше ровные отношения, не воспаряющие в небеса – на уровне взаимной благодарности за сексуальную близость.

Такие вот приятные, благочестивые размышления посетили меня осенним деньком, в который я устроил себе воскресенье. Однако, подошло время готовить обед. Сегодня у меня суп из курицы и картошка с копчёной колбасой на второе. Из кулинарных рецептов мне больше нравятся те, которые требуют меньше времени на приготовление. Куриный суп – хорошее блюдо. Надо почистить картошку – одновременно для супа и на гарнир для второго блюда; нарезать лук – пол луковицы осталось со вчерашнего ужина; поскоблить ножиком морковку и натереть её; промыть в холодной воде курицу; поместить всё это в кастрюлю; зажечь на плите газ и пойти смотреть телевизор. Закипит – слышно будет. Вот и все заботы. Два килограмма еды скоро будут готовы.

Через пару минут начнутся новости на канале «Россия». Их просмотр я тоже отношу к кулинарному действию. С телевидением у нас полная беда. До перестройки тоже было плохо, но на другой манер. Тогда была пропаганда и скука, а теперь реклама, пошлость, тоска сериалов с деревянными персонажами и набившие оскомину американские фильмы с непременным хеппи-эндом. Дошло до того, что иногда я тоскую о сытых физиономиях кубанских казаков и ударников коммунистического труда. Единственный плюс в том, что рекламой памперсов и прокладок меня отучили, есть перед телевизором.

Найти бы какую-нибудь научно-популярную передачу загадочного содержания, чтобы завтра было о чём поговорить с братом. Но их показывают поздно вечером. Брат беззастенчиво верит в самые разухабистые теории, например, в то, что жизнь была занесена на землю космическими пришельцами. Примитивные организмы попали на нашу планету из другой галактики. Пристойно для девятиклассника, но не в его годы.

В одиноком, а лучше сказать, самостоятельном моём существовании – бодрее звучит, сожаление изгнано – я выработал привычку готовить пищу, будучи сытым. Это важная составляющая кулинарных успехов. На голодный желудок, истекая слюной, ничего путного не приготовишь. Торопишься, хватаешь недожаренные куски, а это вредно…

Варево моё вскоре готово.

Покончив с ним, перемещаюсь обратно на диван. По опыту я знаю, что за один раз после ночной работы не выспишься. Приходится спать всё утро и прихватывать днём часа два три – тогда только чувствуешь себя нормально. Приятному этому настроению я не противлюсь, тем более, что есть у меня верное средство обрести блаженное забытьё. Я закутываюсь в одеяло потеплее, и беру книгу про полярные путешествия, про то, как мужественно сражаются с вечными льдами, морозами и вьюгами герои первопроходцы. Невзирая на голод, холод и непогоды, сквозь пургу и жестокий мороз, болея, теряя сознание от непосильных физических нагрузок, неуклонно движутся они к своей цели…

На улице уже горят фонари, когда я просыпаюсь. Самочувствие куда лучше, чем утром: ватной усталости нет. Нащупываю на полу пульт и включаю телевизор.

Пришла бы ко мне моя подружка, но в последнее время она появляется у меня всё реже. Горести от этого я никакой не испытываю: её исчезновение из моей жизни запланировано с самого начала наших отношений. Эту связь я считаю своим достижением.

Началось всё самым обычным образом. Она проголосовала на Лиговском проспекте, метров за триста до Московского вокзала.

– Куда тебе? – спросил я.

«Ты» я вставил намеренно, чтобы поменьше разводить сантиментов.

Ей надо прямо, как можно дальше, и бесплатно. Приятное выражение на лице. Вроде не проститутка. Поехали. Она ничего не имела против того, что я поеду направо, и налево тоже. Больше и говорить ничего не надо было. Прямо у своего дома в ночном ларьке я купил бутылку мартини польского изготовления. Там же теперь торгуют и презервативами. Сначала она показалась мне до неприличия молодой, но всё прошло гладко: ей было больше восемнадцати лет.

Начиная с той ночи, вот уже почти четыре месяца, она появляется у меня. Особая прелесть наших отношений в том, что у меня нет ни адреса её, ни телефона. В этом и состоит моё достижение: я не знаю, последняя это наша встреча или нет. Отсутствие будущего придаёт нашим отношениям некоторую свежесть. Обычно она появляется у меня вечером и исчезает утром. Пропадает на два-три дня, на неделю. Она как-то спросила у меня: не хочу ли я взять её телефон. Я ответил, что это всё испортит: она не будет чувствовать себя независимой. Она подумала и согласилась.

Однажды она долго ждала меня на скамейке у дома. Какое-то время она появлялась у меня каждый вечер. Сделалась особенно ласковою и не упускала случая напомнить мне, какой я умный и великолепный мужчина. Заявила, что терпеть не может трахаться с резинками, и что она честная девушка, а не какая-нибудь там и, что она студентка.

Скорее всего, это было правдой. В сумке у неё бывали книжки, и она по утрам заглядывала в них, сверяясь с конспектами. Пару раз, я даже объяснял ей что-то по физике, из того, что сам не забыл.

Кроме того, у неё есть мама и папа. Она прописана у них в Луге, а туда далеко ездить. Вот она и ночует у меня – время от времени. Она говорит родителям, что проводит ночь у подружек в общежитии, а летом она работала в студенческом строительном отряде. И, вообще, я такой замечательный и со мной ей так нравится, что она с удовольствием останется здесь навсегда.

Вот это – не надо.

В начале осени она звонила и приходила реже. Как-то её не было почти две недели. На мой вопрос: где она пропадала? – она ответила, что у неё могут быть свои увлечения. Я похвалил её и сказал, что повышаю её в звании: теперь она будет моим товарищем.

– Трахаться мы больше не будем? – спросила она.

– Отчего же, – ответил я, – не годится прерывать такие приятные занятия.

– Тогда я не товарищ, а хотя бы любовница.

– Нет, – сказал я строго, – ты будешь как бы моим другом, но с элементами сексуальной близости – будешь моим боевым товарищем.

– А-а, – протянула она, – так у меня ещё не было.

И продолжала появляться у меня с прежней непринуждённостью налетающего, откуда не весть, ветерка.

Сегодня она не придёт. Обычно она звонит днём и справляется: буду ли я вечером дома. Надо придумать, чем занять себя. Браться за медленно поглощаемого Пруста не хочется. Завтра разговор с Тоней, поднимет воспоминания о работе, взбаламутит гущу. Тоски по утраченному времени и без того хватает.

Варево моё примиряет меня с утратами. По-настоящему тягостно не одиночество, а страх перед ним. Многих, особенно, женщин угнетает привычное: а что скажут люди? Сидит одна и не нужна никому. И про мужика тоже подумают: слабак, сыч одинокий. Мало кого интересует другая сторона: сам себе тоже нужен.