Шаг во тьму

Я остановился.

Если эта тварь настолько умна, что не набросилась на меня сразу – а кралась, подстраиваясь под мои шаги, пока не подобралась мне за спину, чтобы наверняка ударить мне в шею, в самое уязвимое место…

Если эта тварь настолько умна – что она сделала после того, как свалилась по ту сторону алтаря?

И что она делает сейчас?

И, главное, что собирается сделать?..

И что надо сделать мне, чтобы снова стать охотником, а не жертвой? Может быть, оружия у меня и нет, но руки-то остались. И голова.

Я двинулся дальше вокруг алтаря, теперь не спуская с него глаз. Уже не бочком, развернулся к нему совсем.

Тихо, осторожно… Шаг за шагом…

Уже у изумрудного края пластины. Еще шаг – и увижу все, что по ту сторону высокого пьедестала.

Я сделал этот шаг – в тот же миг упав на колено, одновременно разворачиваясь назад и вскидывая левую руку…

Колени коснулись камня еще раньше, чем я услышал движение. Даже раньше, чем ощутил это движение, его жаркое начало, – почувствовал тем особым предчувствием, что не раз спасало мне жизнь…

Левую руку пронзило болью, меня швырнуло назад. Я рухнул на каменный пол, а что-то огромное и тяжелое обрушилось на меня. Ударило в грудь, врезало прямо в солнечное сплетение, выбив из меня воздух и заткнув глотку невидимой пробкой. А левая рука – как в тисках. В тисках, унизанных шипами…

Огоньки свечей метались, решив спрыгнуть со столбиков жира. По полу прыгали тени и все вокруг вздрагивало и качалось.

В этой мешанине – два серебристых глаза. Прямо надо мной. Уставились на меня в упор. Целеустремленно – и невозмутимо. Шляпки двадцатисантиметровых гвоздей, приготовленных для распятия… Совсем близко.

Были бы еще ближе – если бы не мое левое запястье, угодившее в пасть. Клыки вжали толстую кожу плаща в руку, давя мышцы, ломая лучевую кость… Рука ниже локтя превратилась в один сплошной комок боли, и все-таки каким-то чудом я удержал эту тварь. Не дал ей вгрызться в шею, – а именно туда она целилась.

В груди онемело, хотелось глотнуть воздуха – но рот открывался и закрывался впустую, вдохнуть не получалось. Слишком сильно эта тварь врезала мне в солнечное сплетение. И слишком много она весила. Лапы давили мне в грудь как двухпудовые гири.

Я ударил ее правой рукой, попытался столкнуть с себя, – но с таким же успехом я мог бы толкать бетонную стену. В груди жгло, я не мог вдохнуть, а тяжелые лапы выдавливали из груди последний воздух.

Воздуха, хоть глоток воздуха…

Тварь нависла надо мной, навалившись на левую руку всем своим весом. И моя рука, как я ни пытался удержать ее, пошла вниз… Все ближе к моему горлу…

Я толкал тварь правой рукой, попытался нащупать ее шею, пережать горло… Сквозь плотную шерсть, под складками шкуры… Шкура подалась под пальцами, но и только. Под шкурой были мышцы. Такие, что я даже не мог схватить эту тварь за горло – мышцы были как камень. Куда уж их пережать…

Воздуха, хоть глоток воздуха!

Грудь горела, мышцы рук наполнил колючий жар. Все тело стало как чужое, едва слушается, – а серебристые глаза все ближе. Уверенные и невозмутимые. Знающие: рано или поздно рука не выдержит, упадет на грудь. И тогда придет черед шеи. Или второй руки, если успею подставить, когда она метнется к шее. Это не важно, одну руку придется перекусить или две. Все равно рано или поздно дело дойдет до шеи…

Я бы попытался воткнуть пальцы в эти глаза, похожие на шляпки гвоздей, – да только я знал, что едва перестану давить правой рукой, в тот же миг моя левая рука упадет на грудь, открыв путь к горлу.

Да и не помогло бы мне это. Тварь глядела мне в глаза – и я читал там слишком многое, чтобы надеяться, что удар в эти глаза спасет меня. Нет, даже тогда она не отпустит меня. Нет… Я могу ударить ее по глазам, могу воткнуть в них пальцы, и даже вырвать – но это ничего не изменит. Она найдет меня и слепая – по запаху, по дыханию, по ударам пульса в моих венах… Догонит еще раньше, чем я успею найти выход из этого подвала. Догонит и убьет.

Я хватал ртом воздух – но вдохнуть не получалось. В грудь не входило ничего…

Серебристые глаза совсем близко.

Моя левая рука опустилась до подбородка. Нос твари, верхние клыки – прямо над моим носом. Из пасти несло сырым мясом, застрявшим между зубами, смрадом изнутри глотки…

Серебристые глаза дрогнули – больше не смотрели в мои. Нацелились ниже. Туда, где моя шея, до которой осталось совсем ничего. Сейчас пасть разожмется, отпустит мою левую руку, которой я уже ничего не смогу сделать – и нырнет мне под подбородок…

Я как мог отталкивал ее от себя правой рукой, – но теперь сжал пальцы. Мышцы не продавить, но в шкуру на шее я вцепился. И из последних сил рванул тварь – над собой, за голову! И правой рукой, и левой, угодившей в пасть. Несмотря на боль, рванул и левую руку ко лбу, над собой, за голову!

Левая рука не выдержала, упала на лицо – но не к подбородку, куда жала тварь, а на лоб. Утянув пасть твари, вцепившуюся в запястье, – и заставив ее вытянуть шею. Растянуть мышцы и толстые складки шкуры, укрывавшие горло и кадык. Заставил ее открыться – всего на миг, она уже дернулась обратно…

Я рубанул туда правой рукой. Костяшками пальцев в кадык, на миг выступивший из-под растянувшихся жил…

Тварь квохтнула, дернулась обратно. Я снова увидел серебристые глаза, а мышцы на шее сомкнулись в непробиваемую броню – но это уже не имело значения. Мои пальцы пробились. Я слышал хруст! Почувствовал, как кадык нырнул внутрь. Хрящ не выдержал, треснул и вошел в глотку, в самую трахею.

Серебристые глаза расширились – может быть, от боли, а может быть, от удивления. Давление челюстей тоже ослабло. Всего на миг – но достаточно, чтобы вырвать из пасти руку.

Я снова врезал правой рукой, на этот раз по лапам, сбивая их с себя и заваливая тварь вбок. И сам перекатился туда, подминая ее.

Тело едва слушалось меня, перед глазами мутилось. Левая рука ткнулась в шерстяной бок – и безвольно соскользнула. Ниже локтя – как чужая. Лишь тупая боль и ужасное ощущение: там не рука, а огромный надувной шар, который вот-вот лопнет. Но локоть я еще чувствую. И бицепс с трицепсом работают. Что-то еще могу этой рукой…

От резких движений язычки свечей пустились в сумасшедший пляс, пасть превратилась в темный провал среди мельтешащих пятен света – но я ловил серебристые глаза, смотрел в них, ориентировался по ним. Левее и чуть выше…

Я ударил локтем левой – и попал, куда целил. Туда, где у твари было ухо.

Изо всех сил вжал локоть в ушную раковину, а правой рукой вцепился между глаз – в нос. В большой нос, мокрый и холодный. Стиснул его в кулаке – и обеими руками, как мог, локтем и ладонью, рванул голову вбок…

Четыре лапы ударили в меня снизу, швырнув вверх и назад. Тени, метнувшиеся по своду подвала… и каменный пол врезал мне в спину, выбив из груди последние крохи воздуха, затылок врубился в камень… но на миг раньше, чем лапы подбросили меня, я услышал, почувствовал под руками: позвонки твари хрустнули.

+++

Язычки свечей давно успокоились, а я все лежал на полу, свернувшись калачиком. Боль в груди пульсировала, то накатывая, то чуть отступая. Уходила медленно, неохотно. А на смену ей разгоралась боль в левой руке.

Серебристые глаза стекленели, но упрямо смотрели на меня. Жизнь по капле уходила из них, из неподвижного тела. Теперь я мог рассмотреть, что это было…

Грязно-серая шерсть. Собачья морда – слишком длинная для собаки. Мощные лапы – сейчас безвольно распластавшиеся на холодных плитах… Волк. Матерый волчара. Огромный. Больше меня, наверно. Килограммов под девяносто. Ни разу еще таких не видел.

Наверно, я должен был бы чувствовать радость – что завалил такую тварюгу… Что мне повезло, что я все еще жив…

Наверно.

Но радости – не было.

Я люблю собак. Особенно вот таких здоровых, похожих на волков. Похожих даже не по внешнему виду, не только тем, что снаружи – а тем, что внутри головы… Этот сплав независимости – и верности, преданности хозяину до последнего вздоха. Обожаю таких зверюг. Если бы у меня был тотем, моим тотемом были бы волки…

Этот был верен своему хозяину. Я видел это в его глазах – в серебристых шляпках гвоздей, нацеленных на меня… Он бы не убежал, даже если бы у меня был нож или что-то посерьезнее. Нет, этот бы не убежал. Этот за своего хозяина, за его дом, за его вещи не пожалел бы жизни…

Он и не пожалел… Только не за хозяина – за хозяйку…

Я поморщился. Ведь был же уверен, что в доме никого нет!