Бретёр

– Помилуйте, – перебил его Лучков, – помилуйте, Федор Федорович, кто осмелится трунить над вами? Я, напротив, пришел к вам с покорнейшей просьбой; а именно: сделайте милость, растолкуйте мне ваше поведение со мной. Позвольте спросить: не вы ли насильно меня познакомили с семейством Перекатовых? Не вы ли уверяли вашего покорного слугу, что он расцветет душой? Не вы ли, наконец, свели меня с добродетельной Марьей Сергеевной? Почему же мне не предполагать, что вам я обязан тем последним, приятным объяснением, о котором вас уже, вероятно, надлежащим образом известили? Жениху ведь невеста всё рассказывает, особенно свои невинные проделки. Почему же мне не думать, что по вашей милости мне наклеили такой великолепный нос? Вы ведь такое принимали участие в моем «расцветанье»!

Кистер прошелся по комнате.

– Послушайте, Лучков, – сказал он, наконец, – если вы действительно, не шутя, убеждены в том, что вы говорите, – чему я, признаюсь, не верю, – то позвольте вам сказать: стыдно и грешно вам так оскорбительно толковать мои поступки и мои намерения. Я не хочу оправдываться… Я обращаюсь к вашей собственной совести, к вашей памяти.

– Да; я помню, что вы беспрестанно перешептывались с Марьей Сергеевной. Сверх того, позвольте мне опять-таки спросить у вас: не были ли вы у Перекатовых после известного разговора со мной? После этого вечера, когда я, как дурак, разболтался с вами, с моим лучшим другом, о назначенном свиданье?

– Как! вы подозреваете меня в…

– Я ни в чем не подозреваю другого, – с убийственной холодностью прервал его Авдей, – в чем я самого себя не подозреваю; но я также имею слабость думать, что другие люди не лучше меня.

– Вы ошибаетесь, – с запальчивостью возразил Кистер, – другие люди лучше вас.

– С чем честь имею их поздравить, – спокойно заметил Лучков, – но…

– Но, – прервал его в свою очередь раздосадованный Кистер, – вспомните, в каких выражениях вы мне говорили об… этом свиданье, о… Впрочем, эти объяснения ни к чему не поведут, я вижу… Думайте обо мне, что вам угодно, и поступайте, как знаете.

– Вот этак-то лучше, – заметил Авдей. – Насилу-то заговорили откровенно.

– Как знаете! – повторил Кистер.

– Я понимаю ваше положенье, Федор Федорыч, – с притворным участием продолжал Авдей. – Оно неприятно, действительно неприятно. Человек играл, играл роль, и никто не замечал в нем актера; вдруг…

– Если б я мог думать, – перебил его, стиснув зубы, Кистер, – что в вас говорит теперь оскорбленная любовь, я бы почувствовал к вам сожаленье; я бы извинил вас… Но в ваших упреках, в ваших клеветах слышится один крик уязвленного самолюбия… и я не чувствую к вам никакой жалости… Вы сами заслужили вашу участь.

– Фу ты, боже мой, как говорит человек! – заметил вполголоса Авдей. – Самолюбие, – продолжал он, – может быть; да, да, самолюбие во мне, как вы говорите, уязвлено глубоко, нестерпимо. Но кто же не самолюбив? Не вы ли? Да; я самолюбив и, например, никому не позволю сожалеть обо мне…

– Не позволите? – гордо возразил Кистер. – Что за выражение, милостивый государь! Не забудьте: связь между нами разорвана вами самими. Прошу вас обращаться со мной, как с посторонним человеком.

– Разорвана! Связь разорвана! – повторил Авдей. – Поймите меня: я с вами не кланялся и не был у вас из сожаления к вам; ведь вы позволите мне сожалеть о вас, коли вы обо мне сожалеете!.. Я не хотел поставить вас в ложное положение, возбудить в вас угрызение совести… Вы толкуете о нашей связи… как будто бы вы могли остаться моим приятелем по-прежнему после вашей свадьбы! Полноте! Вы и прежде-то со мной знались только для того, чтоб тешиться вашим мнимым превосходством…

Недобросовестность Авдея утомляла, возмущала Кистера.

– Прекратимте такой неприятный разговор! – воскликнул он наконец. – Я, признаюсь, не понимаю, зачем вам угодно было ко мне пожаловать.

– Вы не понимаете, зачем я к вам пришел? – с любопытством спросил Авдей.

– Решительно не понимаю.

– Не…ет?

– Да говорят вам…

– Удивительно!.. Это удивительно! Кто бы этого ожидал от человека с вашим умом!

– Ну, так извольте ж объясниться, наконец…

– Я пришел, господин Кистер, – проговорил Авдей, медленно поднимаясь с места, – я пришел вас вызвать на дуэль, понимаете ли вы? Я хочу драться с вами. А! Вы думали так-таки от меня отделаться! Да разве вы не знали, с каким человеком имеете дело? Позволил ли бы я…

– Очень хорошо-с, – холодно и отрывисто перебил его Кистер. – Я принимаю ваш вызов. Извольте прислать ко мне вашего секунданта.

– Да, да, – продолжал Авдей, которому, как кошке, жаль было так скоро расстаться с своей жертвой, – я, признаться, с большим удовольствием наведу завтра дуло моего пистолета на ваше идеальное и белокурое лицо.

– Вы, кажется, ругаетесь после вызова, – с презрением возразил Кистер. – Извольте идти. Мне за вас совестно.

– Известное дело: деликатесс!.. А, Марья Сергеевна! я не понимаю по-французски! – проворчал Авдей, надевая фуражку. – До приятного свидания, Федор Федорыч!

Он поклонился и вышел.

Кистер несколько раз прошелся по комнате. Лицо его горело, грудь высоко поднималась. Он не робел и не сердился; но ему гадко было подумать, какого человека он считал некогда своим другом. Мысль о поединке с Лучковым его почти радовала. Разом отделаться от своего прошедшего, перескочить через этот камень и поплыть потом по безмятежной реке… «Прекрасно, – думал он, – я завоюю свое счастье. – Образ Маши, казалось, улыбался ему и сулил победу. – Я не погибну! нет, я не погибну!» – твердил он с спокойной улыбкой. На столе лежало письмо его к матери… Сердце в нем сжалось на мгновение. Он решился на всякий случай подождать отсылкой. В Кистере происходило то возвышение жизненной силы, которое человек замечает в себе перед опасностью. Он спокойно обдумывал все возможные последствия поединка, мысленно подвергал себя и Машу испытаниям несчастия и разлуки – и глядел на будущее с надеждой. Он давал себе слово не убить Лучкова… Неотразимо влекло его к Маше. Он сыскал секунданта, наскоро устроил свои дела и тотчас после обеда уехал к Перекатовым. Весь вечер Кистер был весел, может быть, слишком весел.

Маша много играла на фортепьянах, ничего не предчувствовала и мило с ним кокетничала. Сперва ее беспечность огорчала его, потом он эту самую беспечность Маши принял за счастливое предсказание – и обрадовался и успокоился. Она с каждым днем более и более к нему привязывалась; потребность счастия в ней была сильнее потребности страсти. Притом Авдей отучил ее от всех преувеличенных желаний, и она с радостью и навсегда отказалась от них. Ненила Макарьевна любила Кистера, как сына. Сергей Сергеевич, по привычке, подражал своей жене.

– До свидания, – сказала Кистеру Маша, проводив его до передней и с тихой улыбкой глядя, как он нежно и долго целовал ее руки.

– До свидания, – с уверенностью возразил Федор Федорович, – до свидания.

Но отъехав с полверсты от дома Перекатовых, он приподнялся в коляске и с смутным беспокойством стал искать глазами освещенные окна… В доме всё было уже темно, как в могиле.

XI

На другой день, в одиннадцатом часу утра, секундант Кистера, старый, заслуженный майор, заехал за ним. Добрый старик ворчал и кусал свои седые усы, сулил всякую пакость Авдею Ивановичу… Подали коляску. Кистер вручил майору два письма: одно к матери, другое к Маше.

– Это зачем?

– Да нельзя знать…

– Вот вздор! мы его подстрелим, как куропатку.

– Всё же лучше…

Майор с досадой сунул оба письма в боковой карман своего сюртука.

– Едем.

Они отправились. В небольшом лесу, в двух верстах от села Кириллова, их дожидался Лучков с своим секундантом, прежним своим приятелем, раздушенным полковым адъютантом. Погода была прекрасная; птицы мирно чирикали; невдалеке от леса мужик пахал землю. Пока секунданты отмеривали расстояние, устанавливали барьер, осматривали и заряжали пистолеты, противники даже не взглянули друг на друга. Кистер с беззаботным видом прохаживался взад и вперед, помахивая сорванною веткой. Авдей стоял неподвижно, скрестя руки и нахмуря брови. Наступило решительное мгновение. «Начинайте, господа!» Кистер быстро подошел к барьеру, но не успел ступить еще пяти шагов, как Авдей выстрелил. Кистер дрогнул, ступил еще раз, зашатался, опустил голову… Его колени подогнулись… он, как мешок, упал на траву. Майор бросился к нему… «Неужели?» – шептал умирающий…

Авдей подошел к убитому. На его сумрачном и похудевшем лице выразилось свирепое, ожесточенное сожаление… Он поглядел на адъютанта и на майора, наклонил голову, как виноватый, молча сел на лошадь и поехал шагом прямо на квартиру полковника.

Маша… жива до сих пор.

Примечания

Источники текста

Отеч Зап, 1847, № 1, отд. I, с. 1–42.

Т, 1856, ч. 1, с. 49–125.