История села Мотовилово. Тетрадь 8 (1926 г.)

– Что ты скалишься! Да и вообще-то, ты Ершов, как ни хвались, как не выставляй из себя, мне сдается, что тебя делали на бабу. И фигура у тебя похожа на бабью, и походка у тебя бабья, видно хотели сделать бабу, а получился неудачный мужик!

Оскорблённый и огорошенный такими позорными словами, Ершов опешил, он в некоторой растерянности приумолк, незаметно для себя повысунул язык, глазами притуплено устремился вдаль, едва слышно произносил: «вали, вали, – тебе идёт!». Губы его едва шевелились, звуки были едва слышны. Он был до глубины души оскорблен, его человеческое достоинство незаслуженно унижено перед сидящими здесь людьми.

– А ты не будь бабьей-то прорехой, не шепчи, а говори громче. Пошарь во лбу-то, не спишь ли! – не отставая наседал на него Смирнов.

Обиженный Ершов, сидел млея, не шевелясь и не шелохнувшись, видимо он в уме, что-то тайно мыслил и придумывал, чем бы возразить Смирнову, и он надумав, сказал:

– Как хошь меня позорь, а ко мне слова твои не пристанут, а тебя, тёзк, в дальнейшем попрошу меня не порочить. Не омрачай мою личность!

– Эх, что-то горько запахло! – встрепенулся Лобанов.

– Где-нибудь что-нибудь горит, – спокойно проговорил Ершов.

– Погляди-ка, у тебя из кармана дымит, – заметил Лабин.

Это Смирнов когда-то угодил положить Ершову в карман окурок. Потушив тление кармана, Ершов обидчиво поразинув рот, посмотрел ввысь.

– Что рот-то разинул, ай ворон считаешь!

– Вон утки летят.

Пашня и сев. Великий четверг. Выгон скота

В этот год мотовиловцы пахать выехали в понедельник на Страстной неделе. Небывалое половодье оттянуло пашню и сев. Особенно-то мужики не горевали – под яровые в этом году пришёл черед быть малому полю, между селом и лесом. Это поле в пашне и севе долго не задержит, так, что мужики не особенно спешили. А Онискино поле, за Серёжей около лесного урочища Дерябы, из-за того, что и теперь оно еще не совсем очистилось от воды, мужики решили засеять и после Пасхи.

Василий Ефимович с Ванькой допахивали широченный в 10 сажен загон за поперечной дорогой не вдалеке от леса. Солнце ласково пригревало землю, от только-что вспаханной земли тянется волнистая испарина, в поднебесьи весело напевал свою неугомонную песню жаворонок. Василий Ефимович, разувшись из лаптей, начал пахать босиком – любит он затвердевшими подошвами своих больших в следу ног, шагая по своей борозде, ощущать приятную прохладу, и не ощущал колкости прошлогодней стерни пригретой солнышком земли. Вообще, в части тепла, он имеет свою, присущую ему, манеру: любит зимой избное тепло, но лежа в постели ночью, выставляет из-под одеяла ноги, чтобы скорее заснуть, плохо переносит летнюю жару, любит летний прохладный денек, не переносит жаркую баню – никогда не парился, не любит, есть слишком горячую пищу, любит пахать босиком, но не расстается со своим стареньким, с пружинкой и с промасленным от пота пятном посередине картузом. Хотя этот его картуз и старенький (готовый отпраздновать двадцатилетний юбилей своей службы), но он и поныне надёжно прикрывает Васильеву голову от дождя и мучительного зноя. Следом за пахарями, перелетая с места на место, и громко крича, по борозде важно и хлопотливо шагали грачи. Они деловито обглядывали каждый комок только что вспаханной земли и подбирая выпаханных червей заглатывали их.

Василий Ефимович, стараясь не оставить, а как можно припахать лишнюю пядь земли к своему загону, проезжал плугом последний заезд. А кончив пахоту, лошадь подпустил к телеге, где Серый со звонким стуком груздилами о телегу, охотно принялся за насыпанный ему овес.

– Давай и мы перекусим, уж потом начнём сеять, – сказал отец Ваньке.

Разрезав пополам традиционную, «благовещенскую просвирку», половину отдав Ваньке, а вторую, перекрестившись съев сам. Отец приказал Ваньке открыть кошель, и они занялись обедом. Поев постно и наспех, отец, насыпав из мешка в лукошко отсортированного овса, принялся рассевать. Размеренно и широко шагая по пахоте, он размашисто махал руками, раскидывая зерно по неровности вспаханной земли, широченной горстью забирая в лукошке полные, как надутые зерна овса, он бросал их перед собой. Часть зёрен, каждый раз, вылетая из горсти, со звуком шебуршала о лукошко – каждый раз получалось: чвик, чвик, чвик….

Вернувшись с другого конца загона и обсеяв межу, отец крикнул Ваньке: «Зацепляй борону и начинай боронить».

Ванька отвёл Серого к бороне, зацепив её и расправив вожжи принялся боронить. Серый с неохотой оторвавшись от телеги с овсом, кося глазами на телегу, пережевывая остатки овса во рту, слюняво хлопал губами, роняя незаглоченный раздробленный овес. Закончив сев и боронбу этого загона, Савельевы уже собирались переезжать в другое место, на другой загон. Василий стал на этом загоне делать мету «глаголь».

Внезапно из норы выбежал суслик, врасплох Василий испуганно вздрогнул и стал гоняться за зверьком, преследуя его притопывать ногами.

– Чего делаешь, Ефимыч! – окликнул Василия, мимо проезжающий на телеге с плугом, Иван Васильевич Трынков.

– Ты разве не видишь – межу! – сохвастал Василий Ефимович.

– Ну, тогда Бог-помочь! – крикнул ему Трынков.

– Бог спасет! – с затаённой улыбкой ответил Василий.

– Ты чего на этом загоне посеял? Овёс, что ли? – приостановив лошадь, спросил Иван.

– Да, овёс! А что?

– Пора, пора, на берёзах почки распустились, пора и овёс сеять, – упомянув о народной примете, отозвался Иван, – Я еду вон к лесу, там загон у меня концом прямо в бор уперся. Думаю, тоже овсом посеять, – деловито рассуждая, тронул с места свою жеребую кобылу и поехал Иван.

Вся страстная неделя пора хлопотливой и деятельной подготовки к торжественному празднику Пасхе. Бабы отговев на Вербной неделе, всю эту неделю в работе и беготне, даже поесть некогда. Собравшись небольшими артельками, они готовят к празднику свое жилье – избу перво-наперво капитально моют внутри: потолок и стены, продирая все это хвощём с мылом, а под исход недели обклеивают стены обоями и белят печи.

У Савельевой семьи хлопот полон рот, почти вся семья занята обклейкой красивым рисунком обоями верхней комнаты. Изба обширна, стены, площадисты, ушло 12 катков.

Из-за того же, необычного, в этом году, половодья, вязкая земля оттянула и выгон скота. Коровы, стоя во дворах и хлевах, тоскуя о воле, горланисто орали, просились наружу. Выгон назначили на Великий четверг. В этот день пахать в поле не выезжали: скотину и лошадей, по традиции и по религиозным обрядам, который считают необходимым, в первый раз проводить в стадо, под водосвятный молебен. Как говорится: «С Богом все начинай, с молитвой кончай! Без Бога ни до порога! Егорий да Влас – над добром и скотиной глаз!»

С Крестным ходом, с иконами, хоругвями, под колокольный звон, на выгон скота, в Великий четверг, вышли на Главный перекрёсток, где был отслужен молебен водосвятием. Под водоокропление люди гнали свою скотину первый раз, провожая в стадо, в поле к Серёже.

Запостившись за пост, люди заметно притощали. Говенье поприжало животы. Люди заметно стали сердитые. Парни и девки и то испортились: они говели на Вербной неделе, постная еда и служба поубывили веселье и задор.

Устинья Демьянова, за пост, посердела, пожалуй, больше всех. Гоня в стадо свою козу, она ни с того, ни с сего, с руганьем обрушилась на Стефаниду Батманову.

– Куда ты прешь! Ты, рази не видишь, я козу гоню, а ты со своей коровой тут лезешь. Ты видишь твоя корова на мою козу ухмыляется, запырять хочет, а ты с ней лезешь тут! – бранилась Устинья на Стефаниду.

– Чай улицы-то всем хватит, ты козу гонишь, а я свою корову гоню – улица-то для всех сделана! – невозмутимо оправдывалась Стефанида, гоня свою корову вербой.

Главная улица и Мотора загрудились скотиной. Село огласилось горластым коровьем мыком, пронзительным визгом поросят, блеянием овец и коз, жалобно призывным блеянием ягнят-глупышей, которые отбившись в общей кутерьме от взрослых овец и потерявши своих матерей, бестолково носились по улице отыскивая матерей. Коровы, после зимнего застоя, недоверчиво обнюхивая друг друга – знакомились. Некоторые агрессивно пробовали пыряться. Телята голосисто мычали, глупо взбрыкивая, бегали взад-перед мимо торжествующей толпы, где происходил молебен. Сводить под водосвятное окропление лошадь, Василий Ефимович поручил Миньке. Выведенный из хлева, отстоявшийся за ночь, сытый Серый гулко затупотал копытистыми ногами, по чисто выметенному двору, а выйдя на улицу, втянув в себя весенний воздух, самодовольно всхрапнув в полголоса игогокнул, весело зашагал за молодым хозяином, который вёл его вповоду. Как бы пробуя свою силу, Серый, временами пружинисто поднимал кверху голову – поводом оброти отрывая Миньку от земли. Откуда ни возьмись, Митькин «Барбос» внезапно бросился на Серого с лаем. Серый испугавшись взбрыкнул ногами, зафыркал, обеспокоенно бросившись в сторону, старался вырваться из рук Миньки, чуть не свалив его с ног, но Минька устойчиво на ногах удержался и ещё крепче вцепился в поводок. Дойдя до Лабиных, видит Минька, как из ворот их двора, Яша тоже выводит своего Карего с гордо изогнутой сытой шеей, с густой раскинутой на обе стороны гривой. Яша, пристроившись к Миньке, вел своего Карего следом за Серым. Серый, чуя близость себе подобного, успокоился, пошёл мерным шагом. Минька с Яшей, смиренно и гордо, провели своих лошадей вблизи священства. Поп Николай, зная обоих их, из каких они семей, с особым усердием, деловито взмахнув кропилом, обильно обрызнул святой водой и Миньку с Серым, и Яшу с Карим. Минька с Яшей, после окропления, повели своих лошадей домой к своим дворам, а около священства, проходили все новые и новые сопровождающие лошадей, и коров. Поп, размахивая кропилом, старался добрызнуть до отдаленно проходящей скотины.

Последними под благословение и окропление священника, подошли пастухи, они из села скотину погнали на гон. Гон – это широкая прямая дорога, проложенная от села до леса, специально предназначенная для гона мелких и крупных табунов скота к реке Серёже и в лес. А, чтобы скотина не уходила на посевы, гон с обоих сторон огорожен изгородью пряслами.

Вечером, в тот же Великий Четверг, проходила служба с чтением двенадцати евангилиев. Облачая, бывшего ученика Иисусова, Иуду в чудовищном предательстве за тридцать серебряников своего учителя, на хорах запели уныло, жалобно и скорбно: «Алилуиа! Алилуиа! Алилуиа! Егда Славний ученицы, на умовении вечери просвещахдся. Тогда Иуда зло честивый сребомобием недугови омрачахуся. И беззаконным судиям тебя правденого судию предает!..»

Далее в чтимых Евангелиях, подробно излагается об осуждении Иисуса на Крестную смерть, за то, что он открыто и всенародно учил народ истине, называл себя царем Иудейским, сыном Божиим и обещал разрушенный храм в три дня воздвигнуть другой нерукотворный. Задумав погубить Иисуса, иудеи, прибегнув к лжесвидетельству, потребовали от правителя Пилата, осуждения Иисуса на смерть. Иисуса распяли на кресте, где он и умер. С креста его сняли и похоронили во гробе, высеченном в скале. Великая Пятница и великая Суббота, у людей были посвящены целиком особому посту и деятельной подготовке к Пасхе.

А у Савельевых стены верхней комнаты они обклеили красивыми обоями: по голубому тону цветы белой лилии, подобие расставленных по столу на блюдцах чайных чашек. Заканчивалась обклейка стен в избах обоями, а в субботу заканчивались последние приготовления: побелка печей, развешивание занавесок, картин и разного рода украшений внутренностей избы.

По приказанию отца Ванька Савельев, выкрасил имеющиеся три дивана, выволочив их на улицу на солнышко, вымазал дегтем всю семейную кожаную обувь и подмёл около своего дома. Под вечер семья Савельевых вымылась в бане – работа закончилась.

– Вот и опять до «Святой» дожили – завтра Светлое Христово воскресение – Пасха Святая! Разговеться! Целую неделю праздновать будем, – благоговейно объяснила бабушка Евлинья своим внучатам.

А мать, Любовь Михайловна уже хлопочет о завтрашнем пасхальном тесте. Из творога готовит сладкую пасху, варит в луковичной скорлупе яйца, чтоб окрасились. Скоромный запах разносится по всем избам, соблазнительно раздражает нюх, особенно у ребятишек, которые с наслаждением полакомились бы скоромной пищей, но взрослые строго напоминая им, останавливают их от соблазна:

– Сегодня пост, грех, вот завтра Пасха, разговеется! Все это будем есть за столом.

И ребятишки, слушая назидательные слова старших, слушаются их и не помышляют нарушить традиций христианства, разумных законов религии, терпеливо ждут завтрашнего дня, самого радостного, весёлого и светлого дня Святой Пасхи.

Пасха. Обзор с колокольни. Звон

В одиннадцать часов ночи, после традиционного оглушительного и потрясающего взрыва, который обычно производят Сергей Лабин с Санькой Лунькиным, над селом властно и призывно загудел большой колокол. В избах засветились огни. После недолгих сборов люди выйдя из домов, направляются в церковь. В вязкой теми пасхальной, обычно непроглядной ночи, по улицам слышны тупые и гулкие шаги спотыкающихся о неровности дороги идущих людей. Предусмотрительные, зажёгши фонарь, или с зажжёнными смолевыми палками, освещая себе путь-дорогу, идут уверенно, обходя лужи с водой и неровности. Иные же, идут наугад, на ощупь, идут в одиночку и небольшими артельками. Между шедшими слышится переговор: «Эх, вот ноченька-то! Темнотища-то, хоть глаз выколи! – В Пасху-то всегда так, пасхальная ночь светлой не бывает, потому-то Пасха-то и не в числах 2-го мая – с Луной. В прошлом году была 19-го апреля», – вторит ему из темноты другой голос, – «А на будущий год она будет 24-го апреля», – чей-то осведомленно начитанный голос. «Ну, а темень! Как в дегтю – звания не видать. Надо бы смолюшку в дорогу зажечь, а я и забыл. – Ты что же? – С вечера-то и приготовил, а как идти, так и невдогадь, из головы выпало. – Ну и так дойдем, теперь уж близко, вот она, церква-то!»

В церковной ограде, около сторожки горит костёр, вокруг него стоят мужики и парни, ожидая начала торжественно-ликующего пасхального Крестного хода вокруг церкви встречая Христа.

Внутри Храма идет деятельная подготовка к началу Крестного хода. «Волною морскою!» хоры пропели, и вся «Полуночница» с катавасиями уже окончена. Народ, шумно передвигаясь по обоим отделениям храма по Зимнему и открытому в честь Пасхи летнему отделению, разбирают святье. Бабы парами берут иконы, мужики хоругви, крест и фонарь. В алтаре священство: поп с кадилом и крестом, с дьяконом и со своими послушниками Серёжкой Дадоновым и Ванькой Савельевым, облачившись и со свечами в руках, выжидают время, когда наступит 12 часов ночи. И вот время наступило. Священство торжественно запело «Воскресение твое Христе спасе, ангелы поют на небеси и нас на земли сподоби чистым сердцем! Тебе славити!». Хоры подхватив тоже запели эту ликующую божественную песнь. Толпа народа шумно вошла в движение, с зажжёнными свечками в руках люди двинулись к выходу. Крестный ход начался.

С колокольни, во всю окрестность разносился торжественно-ликующий трезвон, искусно выводимый церковным сторожем Иваном Васильичем Трынком. Вокруг церкви на деревьях зажглись факела, любители иллюминаций в воздух начали пускать разноцветные ракеты у входа в церковь. Зажглись красочные фонарики. А хоры, да и весь народ, от переполнивших душу чувствах радости, торжествующе поют «Воскресение твое Христе спасе!», а в небо, беспрестанно, все вновь и вновь взвиваются разноцветные ракеты, создающие величественное зрелище.