История села Мотовилово. Тетрадь 5

Василий Ефимович слазил в подпол, вылез оттуда с четверткой спирта. Усевшись за стол, он стал угощать своего товарища.

В детстве жил Николай от Василия через дом. Вместе они росли, вместе играли, вместе занимались разными детскими забавами. Их сдруживало то, что оба они имели сходные характеры и действенные наклонности, оба обладали находчивостью и живым темпераментом. В 1907 году Василий Ефимович женился, а Николай Федорович, похоронивший отца и сманенный дядьями, решил поехать с ними и поискать счастья на жительство в город Астрахань. Уезжая из родного села, он, идя за телегой, в которой находился его скарб, когда выехали из села, остановился, расстегнув пуговицы, спустил штаны и, бесстыдно выставив оголенный зад в сторону села, стал похлопывать ладонью себе по заду, приговаривая:

– Вот, вот тебе! Чтоб я обратно в тебя вернулся! – заговорщически и бессовестно заклинал он свое родное село. Село в ответ таинственно молчало, только слышно было, как где-то в дальней улице надрывно лаяла собака.

После трехлетнего пребывания в Астрахани, не прижился там. «Лучше быть в селе первым, чем в городе последним», – рассудил он. Так Николаю суждено было снова вернуться в свое село. Он с переживанием, самоосуждением и с великим стыдом приближался к родным краям, идя со станции ночком, по дороге на которой три года тому назад допустил непочтение по отношению к родному селу. И вот теперь, сгорая от стыда и раскаяния, он под благовидным предлогом остановился и, маскируясь ночным полумраком, что никто его не видит (жену он отослал вперед), со слезами на глазах, широко перекрестившись на белеющую в темноте церковь, припав на колени, наклонившись, поцеловал землю. Он взял с дороги горсть земли, положил ее в рот и клятвенно стал ее жевать. Он раскаянно плакал, всхлипывая от нахлынувшего на него чувства. Он проговорил:

– Прости меня, земля родная! Я твой раб и возвращаюсь навсегда!

Проснувшееся село манило его мигающими огоньками и петушиным криком. Озарённая церковь издали ему показалась в виде стоявших рядом двух человек: высокая колокольня – мужик, а летний храм с его широким куполом – баба. Николай, взяв в руки чемодан, веселее и увереннее зашагал к селу. Каждое дерево, каждый дом возрождали в нем воспоминание о детстве.

Село встретило его приветливо и дружелюбно. Перед ним представились все те же избы с дырами во фронтонах и подпольными окошечками. Ему казалось, что улица идёт и показывает ему свои дома. Вот дом Крестьяниновых, вот дом Савельевых, вот Федотовых, а вот и бывший мой, но не принадлежащий больше мне.

На родину Николай Смирнов вернулся не один. Он в Астрахани женился, уговорив за себя одну прелестную вдовицу, Ларису, которую он соблазнил своим приглядчивым видом, своим ухарством и еще тем, что он нахвалился перед ней, что у него в Мотовилове приличный дом, две лавки и мельница.

Пока Николай разъезжал по чужой стороне, мать его померла, а дом, в котором оставалась Николаева сестра, она продала Рыбкину Александру, а для себя приобрела маленькую избёнку.

После того, как Николай прибыл в дом сестры, его жена Лариса стала упрашивать, чтобы он показал ей лавки, о которых он так соблазнительно говорил там, в Астрахани.

– А вот они, – ничуть не возмущаясь, скороговоркой, как палкой по забору, проговорил Николай, – вот передняя лавка, на которой я сижу, а вон боковая, на ней ты сидишь. Чего тебе еще надобно? – не спуская пронзительного взгляда с оробевшей и ошеломленной жены, – пойдём наружу и мельницу покажу.

Он взял жену за руку, повел на улицу, со всей серьёзностью сказал ей:

– Вон, гляди, и мельница мелет, – указывая бородой на детскую игрушку, укреплённую на крыше халупы, которая торопливо и бойко с шумом вертела крылышками на ветру.

– Ну что, ведь не обманул я тебя, все у меня есть?

– Нет, не обманул! – с трудом выдохнула из себя разобиженная Лариса.

– Ну, ты довольна мной, ай нет? – испытующе спросил, наконец, он Ларису.

– Довольна! – ответила она, глотая слезы досады и разочарованья.

– Ну, тогда давай-ка я тебя крепко-накрепко поцелую, да и будем с тобой жить-поживать и добра наживать.

Хотя Лариса и разочаровалась спервоначалу, а потом пообвыкла, дело обходилось и без лавок и мельницы. Любила она Николая своим женским горячим сердцем, да и было за что любить его. Николай обладал многими положительными качествами. Живой, сызмальства смелый, боевой, находчивый, подвижный, бравый, чисто выбритый, черноватые усы лихо подкручены. Чтоб не так одолевала борода ростом, он секретно натирал ее ореховым отваром, а усы регулярно смазывал репейным маслом. Из–под лихо надетой набекрень фуражки у него свисал на лоб черноватый чуб. Он обладал и чисто акробатическими способностями. Еще в детстве он научился стоять на голове, ходить на руках, умудрялся на велосипеде ездить задом наперёд. На службе он научился виртуозно владеть и действовать саблей. Хвалился «Я саблей на лету муху разрублю. Овладел искусством верховой езды, по-казачьи скосив на бок голову. Так что есть за что его любить бабам. Недаром прозвали его Астраханский черкес. А бабы таких любят, их и хлебом не корми, только бы мужик был таким, каков Николай. Он в бабьем вопросе промаху не давал, так что, по его словам, бабы на него не в обиде.

На второй же день по прибытию из Астрахани Николай поспешил друга детства Василия Савельева навестить. Он внезапно появился в доме Василия.

– Разрешите войти! – гаркнул Николай.

– Просим милости! – Ба! Кого я вижу! Николай Федорыч, ну и ну! Гляди-ка, кому не пропасть-то! – обрадовано удивлялся Василий внезапному появлению Смирнова.

– Ну, давай скорее лапу-то! – весело улыбаясь, протянул Николай свою руку Василию для здоровления. Поздоровались. Присели к толу.

– Давно ли на сей земле? – поинтересовался Василий.

– Вчера ночью. День с хозяйством знакомился, жену в курс деревенской жизни вводил, и вот я к вам.

– Ты разве женился? – полюбопытствовал Василий.

– А как же, чай не век холостяком быть, – отшутился Николай. – Такую бабенцию себе отхватил, только ну.

– Ты что же без бабы к нам-то пришёл? – спросила Любовь.

– Да они еще с сеструхой моей как следует не познакомились!

– Где это ты столько времени пропадал да снова заявился? – продолжая расспрашивать, спросил Николая Василий.

– Как где, в Астрахани, рыбы досыта ел и с собой немножко прихватил. Вот вам астраханский подарок. – Николай вытащил из широких карманов галифе с десяток воблин, положил их на стол. – Эх, а самовар я для себя привёз, просто чудо. Называется он «Самовар–троица».

– Эт как так?

– А очень просто. В нем можно одновременно чай вскипятить, щи сварить и кашу приготовить, потому что он имеет в себе три отделения, а труба одна.

– Это интересно! Весьма!

Вот и теперь, в декабрьскую стужу 1924 года Николай не мог пройти мимо, зашёл к Василию.

Хотя и выпили Николай с Василием, но разговор у них как-то не клеился. Николай, обычно находчивый в словах, на этот раз что-то не находил слов для дельного разговора. Пока они сидели за столом и вели между собой невяжущийся разговор, Ванька тем временем с детским любопытством осмотрел Николаево ружье. Он даже осмелился потрогать рукой за резные курки, понюхал дула.

– Смотри, не взведи курки-то, да не выстрельни, оно заряжено, – предупредил Николай, заметя, что Ванька смело повел себя около ружья, а сам стал скучновато позёвывать.

– Ванек, отойди от ружья, – строго приказал отец.

Упёршись глазами в потолок, Николай без всякой надобности мысленно стал считать сучки в потолочинах, потом взором своим стал следить за полётом мухи.

– Пойду! Я и так, кажется, у вас загостился, – спохватившись, проговорил Николай. Он, встав из-за стола, взял ружье и, повесив его на плечо, направился к двери. Вдруг с улицы послышался тревожный крик, беготня и смятенье. Встревоженные, Николай и Василий поспешили выбежать из избы. Толпа мужиков и собаки гонялись за забежавшим в село волком: кто с топором, кто с вилами, кто просто с колом. Николай, сразу же оценив обстановку, сдернув с плеча ружье и подцыкнув своего Пирата, азартно включился в погоню.

– Вы бегите ему наперехват, а мы с Василием встретим его вот здесь у мазанки. Мы его живьем возьмём, он какой-то невлашной, вялый, уж не раненый ли? – командовал Николай мужиками, наблюдая, как волк, скрываясь от толпы, колченожит по освещённой луной улице. Взбаламученный толпой и собаками, волк бросился было в сторону, но там ему преградили путь другая стая собак.

Видя, что со всех сторон окружён, волк повернул обратно. Разъярённые собаки смело хватали волка за голяшки, норовя зубами вцепиться в шею. Волк, оскалив зубы, яростно отбивался от собак. Он изловчился даже рвануть какую-то не в меру осмелевшую собачонку, от которой в стороны полетели клочья шерсти. Метким выстрелом дело завершил Николай. Волк остервенело огрызнулся, подпрыгнул в воздух и рухнул на снег.

– Давай салазки, – обратился Николай к Василию, – мы сейчас его взвалим на них и отвезём ко мне.

Мужики из толпы стали со всеми подробностями рассказывать Николаю, как обнаружили около дворов волка, как за ним погнались, как собаки сбежались, учуяв зверя, как загородили ему дорогу и не дали убежать ему в лес, как заметили, что он прихрамывает на заднюю ногу. Николай стал осматривать трофей и только сейчас заметил, что задняя лапа у волка не в целостности. Самой оконечности ноги – лапы нет. Николай мысленно прикинул, что это тот самый волк, который побывал в его капкане. В толпе мужиков был и Панька Варганов. Заметив Николая с ружьем, Панька поспешил незаметно удалиться. Он боялся Николая из-за того, что он может сейчас отомстить ему за тот случай, который произошёл весной у окна Федотовой избы (а у Николая рука не дрогнет). Он под горячую руку может не только волка убить, но выстрелом подвалить и обидчика. Он злопамятный и обиды никому не прощает. Недаром он говаривал: «Кто мне досадит, тот сам себе не рад будет!»

Николая брала досада на то, что дом после матери сестра не могла удержать и продала, пока он был в Астрахани. Он никак не мог смириться с тем, что ему приходится жить в маленькой халупе, а в его потомственном доме проживает чужой человек Александр Рыбкин. Весной этого года, вечерком, когда Николай возвращался с ружьем из леса, вздумалось ему зайти в этот дом, где протекло его детство, и поговорить с новым хозяином об условии доплаты за возвращение дома опять к Николаю. Но Александр, видимо, на переговоры ни в какую не пошёл. В результате произошёл спор, переросший в скандал с угрозами. Николай был вынужден выйти на улицу. Он, остановившись у угла соседского дома Федотовых, продолжал вести перебранку с Александром, который стоял в темноте проёма сенной двери. В разгаре спора Николай был доведен до того, что, сдернув с плеча ружье, он выстрелил по направлению Александра. Послышался визг Авдотьи и проклятья Александра. Их сын Ромка побежал к сроднику Паньке Карвайкину–Варганову и вехнул ему о случившемся.

Этот неожиданный выстрел взбудоражил вечернюю тишину, всполошил народ. Из приближенных домов стали выходить мужики – кольцом окружили Николая. В спор включились защитники Александра, а сам Александр невредимым выстрелом остался на крыльце. Он оттуда кричал, но подойти к Николаю боялся.

Панька около толпы оказался вскоре. Кто-то из толпы дружелюбно словесно с ним поздоровался, но Панька грубо оборвал его: «А ты помалкивай!» И выбрав в дровах увесистый рычажок чуть поменьше оглобли, маскируясь вечерним сумраком, подошёл к толпе вплотную. Толпа расступилась перед ним, оголив задом стоявшего к нему Николая. Панька, взмахнув рычагом, с силой ошарашил Николая по голове. Ошеломленный в неожиданности, Николай замертво рухнул на землю. Отбросив в сторону рычаг, Панька поспешил удалиться. Он свое дело сделал, ему тут больше делать нечего.

– Видать, он его совсем укокошил.

Медленно стала расходиться толпа. Все подумали, что Николай на свете отжил. Его, навзничь лежавшего и безжизненно не шевелящегося, оставили одного. Никто не поинтересовался, жив ли он, никто не подумал об оказании ему помощи. Около него валялась сбитая ударом с головы казацкая фуражка с выцветшим от времени следом офицерской кокарды. Минут десять лежал Николай в беспамятстве, потом зашевелился. Встав на ноги и надев на голову подобранную с земли фуражку, он, хотя и с повреждённой головой, но бодро зашагал вдоль порядка домов, направляясь на Мотору, время от времени поправляя на плече двустволку. Николай долго жалел, что в этот раз с ним не было собаки Пирата, он бы растерзал зубами Паньку. Но Николай и так на всю жизнь запомнил эту травму и поджидал удобного случая, чтоб отомстить Паньке. Николай редко, когда ходил без ружья, а гуляя в праздники по улицам села, часто видно было, как из кармана его синих с хромовой отделкой галифе торчало дуло нагана. После неудавшейся попытки о доплате за дом после матери, Николай, чтоб не позорить свое имя избёнкой, решил перейти на квартиру. Он переселился жить на улицу Забегаловку, где он занял просторный дом и жил в нем со своей женой Анной.

Первая жена Лариса уехала из Мотовилова в Астрахань, когда Николая взяли на военную службу накануне империалистической войны. Николай жалел Ларису за ее благородный характер и добродушное отношение к нему. С Анной же он жил так себе: старался прихватывать со стороны.