Оценить:
 Рейтинг: 0

Серый котенок

1 2 >>
На страницу:
1 из 2
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Серый котенок
Иван Владимирович Кудишин

Что можно увидеть, находясь в коме после того, как вас ударили в висок колесом вставшего «на козла» мотоцикла… В результате невероятной череды приключений вам светит обзавестись серым пушистым котенком по кличке Мотор.

С. Скрынникову

«…И чтобы там ты был еще удачливей, чем здесь!»

Тост на поминках

Снег начался ранним утром, и к тому времени, как Тимоти вышел из парадного и направился к остановке автобуса, асфальт уже был здорово загажен грязной тающей массой. В кожанке без шарфа было зябко, но возвращаться домой ради утепления не хотелось: даже за пятиминутное опоздание шефиня взгреет по первое число… Со стороны он смотрелся, как олицетворение речения «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу»: на ушах его плотно сидели плеерные наушники, исторгавшие Вагнера, глаза надежно прикрывали темные очки, а губы были столь крепко сжаты, что казалось, из этого рта никогда более не вылетит ни единого звука.

Да уж, неприятности ходят стаями, подобно акулам: началось все перед Рождеством, когда шеф и главный редактор их процветавшего в те недавние времена журнала, известный авиационный фотограф Джо Гридмэн, полетел в командировку в Иран. И не вернулся: на посадке самолет с прессой врезался в гору недалеко от Исфахана.

После похорон Джо (скорее всего, закопали почти пустой гроб: класть туда было особо нечего) издание пожелала возглавить его вдова, энергичная хорошенькая дама сорока с небольшим лет, которую неплохо знали в их кругах, так как Джо везде брал ее с собой. Айрин Гридмэн «порулила» журналом всего полгода, но даже за этот короткий срок сумела развалить буквально все: при огромном личном обаянии, до бизнес-леди ей было, как до Луны. На счету редакции оставалось всего несколько сотен сэнгов, зарплата выплачивалась нерегулярно, о гонорарах вообще и говорить было не принято. На пятки наступали конкуренты, штатные корреспонденты либо искали подработки на стороне, либо вообще уходили в другие издания. А в конце лета единственный оставшийся в штате «супер-корреспондент» с мировым именем, Алек Эндрюс, несостоявшийся сэнгамонский космонавт, прошедший в свое время полный курс предполетной подготовки в Советском Союзе, свалился с обширным инфарктом. Короче говоря, впереди вырисовывался крах.

А Тимоти вот не мог уйти. Видимо, дело тут было в застарелой и немодной ныне порядочности, присущей ему: ну не мог он бросить свою горе–шефиню на произвол судьбы, вот не мог, и все тут… А ведь ему уже тридцать пять, ни семьи, ни детей, крохотная однокомнатная квартира в не самом престижном районе Сэйлема – города с откровенно поганым климатом, так несвойственным для Сэнгамона, зарплата в сто двадцать сэнгов, которой он уже, впрочем, не видит третий месяц. А впереди долгая и гнилая зима, в ящике письменного стола растет стопка неоплаченных счетов… И все чаще приходится прибегать к помощи небезызвестного Джона-Ячменное Зерно[1 - Одно из прозвищ виски]. Не спиться бы этой зимой.

…На остановке зябло десятка полтора людей; большинство из них, как и Тим, недооценили коварство октябрьской погоды, одевшись без оглядки на сезон.

И тут он увидел маленький серый комочек, притулившийся возле стены дома рядом с остановкой. Котенок. Крохотный пушистый зверек был мертв, хотя на его тельце не было заметно повреждений: видимо, он замерз еще ночью.

Тимоти пронизало острое чувство жалости: мало того, что он был неравнодушен к кошачьему племени вообще и к котятам в особенности; дело тут еще было в его родовых корнях. Их род носил шотландскую фамилию, звучавшую странновато: МакКиттен, что дословно обозначало «Сын Котенка». Когда-то, в Первую мировую войну, это имя прогремело на Западном фронте, затмив собою даже такие фамилии, как фон Рихтгофен и Гинемэр: прадед Тимоти, в честь которого его, собственно, и назвали, пошел добровольцем в Британский авиакорпус, где в течение полутора лет поднялся от второго лейтенанта до майора и стал единственным в мире асом, преодолевшим рубеж в сто побед. Прадед пережил войну, отделавшись сильной хромотой и простреленным легким. Он умер от чахотки весной девятнадцатого года, всего двадцати шести лет от роду… Все, что осталось от него на память – потускневший от времени Крест Виктории и не очень удачная фронтовая фотография. Весь остальной немаленький «иконостас», равно как и наградной серебряный маузер, небогатые потомки майора МакКиттена давным-давно снесли в ломбард.

Подошел автобус, и Тимоти с облегчением влез в него: смотреть на несчастного котенка стоило ему нешуточных душевных мук, а не смотреть он не мог. Видение мертвого серенького котика продолжало навязчиво преследовать его. В голову полезли совсем уж траурные мысли: о родителях, которых он почти не помнил, об их любимом «Майнтанке», летящем в трехсотметровую пропасть, о том, как нянюшка, которая добровольно взяла на себя все заботы о четырехлетнем Тиме после их гибели, четыре следующих года говорила мальчику, что папа с мамой уехали в командировку в Штаты и вот-вот должны вернуться… В конце концов Тим все понял по разным косвенным признакам, и прямо спросил у няни: как погибли родители?.. После этого он долго утешал старую добрую леди, которая никак не могла унять рыдания. Сам же умудрился не проронить ни слезинки, считая плач проявлением слабости.

Так оно и осталось в дальнейшем, несмотря на то, что бесчувственным сухарем Тим ни в коем случае не был. Одинокий и необщительный, он привык прятать свои переживания и эмоции под маской непроницаемости на лице. Его ценили, как неплохого коллегу и добросовестного работника, никогда ничего не обещавшего, но и никогда не подводившего. Правда, и настоящих друзей у него было совсем немного.

А вот и нужная остановка. До редакции, размещавшейся в старом особняке на окраине Сэйлема, нужно было пройти еще метров восемьсот по безлюдной улице, застроенной по одной стороне пакгаузами, а с другой – ограниченной фабричным забором. «Скоро мы, наверное, съедем отсюда… Жаль…» – подумалось Тиму. Густой снег лениво сыпался вниз крупными хлопьями. Няня как-то рассказывала, что МакКиттены в свое время были богатыми фабрикантами, что вот эта самая текстильная мануфактура в конце позапрошлого века принадлежала им. Что увлечение Тима–старшего авиацией как раз от этого и произошло: фабрика выпускала перкаль для обшивки аэропланов.

…В снег иногда очень трудно определить направление, откуда исходит звук. Неожиданно белесое пространство вокруг Тимоти затопил мощный треск мотоциклетного мотора, перебивший даже увертюру к «Тангейзеру», звучавшую в наушниках. Тим заозирался, но так и не успел понять, что ревущее чудовище притаилось между двумя пакгаузами. Здоровенная «Ямаха» неожиданно вылетела прямо на него; водитель опрометчиво вздернул машину на «козла», ничего впереди себя не видя, на улице же ее повело на тающем снегу. Тимоти ударило в висок передним колесом, он отлетел в сторону и ударился головой об бордюрный камень. Наушники слетели с ушей, очки брызнули осколками.

Тим оторвал затылок от асфальта. Как ни странно, у него ничего не болело, даже голова, которой он приложился более чем серьезно. «Может быть, так оно и бывает после смерти? Но где же тогда мое бренное тело?» – подумал он, озираясь. Нет, вроде бы, он по прежнему был живехонек: кожа толстого летного реглана вполне материально заскрипела от движения, на земле не осталось никаких следов от его лежания… Впрочем, ведь они должны были остаться: шел снег. Ан нет! Асфальт был сухим, небо, серое и низкое, тем не менее, не грозило разродиться снегом. Было значительно теплее, чем утром, свет сквозь облака тек не утренний, а скорее дневной. Так, ну и где же мотоцикл, который его сбил? Тоже ни следа. Тим ощупал карманы. Н-да, и тут чудеса. Что же, он пролежал здесь несколько часов, в течение которых асфальт успел полностью просохнуть, а в это время кто-то спер его разбитые никуда не годные очки и плеер, не тронув при этом бумажник? Расскажите это вашей бабушке! Так попросту не бывает. Хотя плеера жаль, сто двадцать семь сэнгов, настоящая Япония… Ладно, продолжим путь, благо, все кости целы, и мозги остались в черепушке, а не на асфальте.

Своим обычным быстрым шагом Тим двинулся вниз по улице, по-прежнему абсолютно безлюдной. И первое, что бросилось ему в глаза, стоило лишь осмотреться повнимательнее, было состояние пакгаузов, асфальта и фабричной ограды: все они как будто помолодели, сбросили несколько десятков лет. Пакгаузы серебрились свежим гофрированным металлом на фасадах, в заборе все прутья, как будто на параде, стояли безукоризненной шеренгой, ни одного гнутого или кривого, асфальт был не старым и расколотым, а свежим, почти черным, без единой трещинки… Что это, глюк или капремонт в течение двух выходных дней? И все же, где снег?! По своему многолетнему опыту Тим знал, что если уж снег в Сэйлеме зарядит – это не меньше, чем на три-четыре дня. Ну сухо же, сухо! Ерунда какая-то!

Дальше, дальше по улице. Ого! А что это за вычурный странный особняк справа за изгородью? Вот уж его точно в пятницу не было…

А меж тем, за оградой высился вполне барский домище в два этажа, с овальными окнами в стиле модерн, обрамленными декадентскими завитушками, с нависающими полукруглыми козырьками, весьма нелишними, учитывая особенности местного климата. Вот под этим козырьком вполне себе можно устроить праздничек персон на десять, выставив во двор пару скамей и стол…

– Мак?![2 - Традиционная шотландская реплика, обращение к близкому другу] Это ты, брат?!..

Эта реплика застала Тима врасплох; он уставился на того, кто произнес ее, сначала просто с недоумением (братьев у него не было, да и быть не могло), а потом, рассмотрев собеседника – и с ужасом!

У калитки, ведущей в неведомый дом, которого не было раньше, стоял, опираясь на палочку, человек в английском военном френче горчично-зеленого цвета, унизанном орденскими колодками от груди буквально до пояса. Слева на груди незнакомца красовалась сияющая шитая золотом эмблема британского Королевского военно-воздушного корпуса с георгианской короной.

При выдохах из груди приветливо улыбавшегося незнакомца доносилось явственное сипение. Но самое ужасное состояло в том, что жизнерадостная, хотя и очень нездоровая, пылавшая пунцовыми пятнами румянца физиономия его, как две капли воды, походила на ту, которой любовался Тим МакКиттен ежедневно в зеркале при бритье.

– Мистер… МакКиттен? – выдавил из себя Тим. «А не сошел ли я с ума?! Или это все бред угасающего сознания? Впрочем, встретить даже в бреду собственного прадеда – это совсем даже неплохо… Что ж, побредим еще немного!»

– Да, да, Тим МакКиттен собственной персоной! – человек во френче экспрессивным жестом отшвырнул окурок сигары – Слушай, Мак, если тебя не видели столько времени, это не значит, что тебя забыли! Прости ты меня, братишка, пожалуйста, не смог я найти тебя раньше – занят был немного! Ты ведь и есть Энди МакКиттен? Ты же меня ищешь?

– Д-да… – на всякий случай ответил Тим. «Господи, что же это все-таки? Жаль, если кто-то очень богатый и законченно психованный исключительно ради моей скромной персоны задумал закатить подобный костюмированный карнавал. А, может быть, я действительно провалился в прошлое?!»

– Вот он, (кххе-кххе-кхе!!!) лучший подарок на день рождения! Ну, Мак, братишка, сделай милость, зайди уж на огонек! В конце концов, брат ты мне или не брат?! Ну что делать, совершали наши папа с мамой ошибки… Пойдем! У тебя есть багаж?

Сказавши это, Тим МакКиттен – прадед ухватил Тима – очень младшего за руку, не приемля возражений, и, хромая на правую ногу, потянул за собою в калитку. Правда, по пути его скрутил приступ сильнейшего кашля, и вместе со слизью на песок дорожки выплеснулся сгусток крови.

– Извини, Мак, фронтовая привычка. Как немцы говорят: «В руку – и об стену!». В Европе мне сказали, ЧИхотка! Ерунда, братец Энди! Это всего лишь простреленное легкое! Ну, виски пьешь?

Тим – младший все еще не мог, не смел осознать создавшейся ситуации; правда, его рацио не желало сдаваться, твердя, что этого не может быть, но, с другой стороны, все окружающее смотрелось столь реальным и подлинным, что не принимать его во внимание тоже казалось сущей глупостью. Майор Тимоти, несмотря на болезнь, имел железные сухие пальцы, ничуть не утратившие силы.

– Простите, Тимоти, а повод-то какой?

– Энди, старик! Во-первых, ну-ка перестань «выкать»! Сразу (кхе-кхе) видно, что ты воспитывался далеко отсюда! Кстати, где? (кхе-кхе) У меня же сегодня день рожденья! Вот, вернулся из Европы, празднуем, а тут еще и дата. Двадцать шесть, как-никак!

«У прадеда день рождения был где-то в апреле… Стало быть, жить ему осталось около месяца.» – трезво подумал Тим, которого почему-то называли Энди (Кто такой Энди? В жизни не слыхал!) – и смирился с происходящим.

– Дед… То есть, Тимоти, братишка, с удовольствием! Паршивая погода тут, не так ли? Жил я до четырнадцати в приюте в Метрополисе (это было святой правдой). А теперь вот тыкаюсь туда-сюда…

– А чем кормишься?

– Пописываю в газеты. – не соврал Тим.

– Молодец, Мак! Ну что ты упираешься, как неродной? Идем-идем! Молодец, наконец-то вернулся к корням. А я вот тут, (кхе-кхе) видишь, праздную на полную катушку. Правда, из гостей – одни родственники.

– Сколько ты германцев-то сбил?

– Как, не слыхал, газетер? Сто семнадцать! (Кхе-кхе-кхххе!!!)

Цифра была правильной, и, несмотря на то, что она была широко известна, подействовала на Тима-младшего, как таз холодной воды за шиворот. Майор, тем временем, стесняясь, еще раз сплюнул в траву. Тим снова увидел краем глаза кровь в мокроте.

– Идем, старина, идем! Наконец-то! Ты где воевал сам? – спросил, походя, майор, чем в очередной раз поставил Тима перед необходимостью солгать.

– На Восточном фронте, под Ливнами.

– О-о! Ну, расскажешь, как оно там, нынче в России!

Помня в общих чертах историю революции в России, Тим ответствовал:

– Там сейчас одному Богу ведомо, что творится… А тогда – ну что, фронт как фронт. Я-то в окопах сидел…

– Понятно. Скучная была, наверно, жизнь, не то, что у нас, летунов! – прокомментировал Тимоти–старший с нотками снобизма в голосе – Ну ладно, (кхе-кхе!) пошли, я тебя, наконец, семейству представлю! – сказав так, майор отворил перед Тимом зеркальную дверь. За ней оказалась небольшая гостиная, обставленная легкой плетеной мебелью, полная народу. В углу пылал камин.

У Тима зарябило в глазах от одежд, которые можно было увидеть, разве что, в исторических мелодрамах: мужчины во фрачных парах, в сюртуках, в смокингах, женщины в пышных платьях – воланах без кринолинов, вышедших из моды в Сэнгамоне как раз во втором десятилетии прошлого века. Хе, вон у той рыженькой очаровашки, стоящей в профиль, под платьем, никак, турнюр одет! Не может попка так зазывно торчать сама по себе. А вот эта старушенция, с неприятным выражением на крючконосом ведьминском лице, явно носит парик… Тим – младший озирался вокруг, стремясь углядеть хоть какое-то минимальное несоответствие эпохе, которое бы выдало ПОСТАНОВОЧНОСТЬ действия. Картина или фото с современным пейзажем, деталь мебели, ваза, чашка, телефон – ну хоть что-нибудь, выпадающее из образа! Тим знал, что хоть в одной мелочи прокалываются даже постановщики сверхдорогих исторических фильмов. Но вокруг себя он не видел ни единой зацепочки! Ни-че-го! И потом, в пятницу за забором был захламленный пустырь, там не суетились киношники, не велось ничего похожего на работы по возведению бутафорского дома. Теперь же вместо пустыря он ясно видел за окном лужайку с аккуратно подстриженной травкой и гаревой дорожкой, обложенной розовым бордюрным камнем. Да и дом отнюдь не производил впечатления бутафории. Применив бритву Оккама, получаем вывод: либо все окружающее – глюк, либо Тим действительно очутился в прошлом.

– Разрешите представить вам моего вновь обретенного старшего брата, Эндрю МакКиттена! – помпезно произнес майор, беря Тима под локоток. За их спинами неслышно нарисовался лакей, деликатно хмыкнул, и Тим понял, что пора снимать реглан и кепку. Разоблачившись, он передал одежду лакею, и, сопровождаемый прадедом, стал обходить полукруг своих давно опочивших родичей. «Сюр… Не может же быть, чтобы это происходило на самом деле! И потом, что я буду делать, если объявится настоящий Энди? Хотя, это вряд ли… Неизвестное имя в нашем роду! Ну, ладно, маскарад или не маскарад, а вести себя следует куртуазно!» – решил про себя Тим.

Родичи глядели на его коричнево-зеленый однобортный пиджак, черные запачканные штаны и темно-синий галстук поверх белой рубашки, с легким осуждением. Грязные ботинки тоже не укрылись от их внимания, вызывая недоуменный взлет бровей. Такое, пожалуй, не сыграешь. Н-да, влип в высшее общество, нечего сказать!
1 2 >>
На страницу:
1 из 2