Оценить:
 Рейтинг: 0

Офицеры и джентльмены

Год написания книги
2021
Теги
<< 1 2 3 4 5 6 ... 46 >>
На страницу:
2 из 46
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

– Война – большая глупость, – изрек фашист-недоучка. – Вот увидите, наши все уладят.

Гай промолчал. Ни слова, ни мысли таксиста его не интересовали. Вот миссис Гарри – та непременно затеяла бы спор. Однажды она нарвалась на этого таксиста – и потребовала остановить машину, и прошагала целых три мили по жаре, чтобы показать, до какой степени не разделяет его политических убеждений. У Гая, напротив, не было желания ни склонять на свою сторону, ни внушать, ни вообще высказывать свое мнение. Несмотря на религиозность, выражения типа «брат во Христе» не находили у него отклика. Часто Гай жалел, что не родился во времена гонений на католиков, не несет службу в Бруме – единственном оплоте истинной Веры, окруженном врагами. Порой он даже воображал, как пред концом света, в катакомбах, ассистирует последнему папе на последней мессе. По воскресеньям Гай в церковь никогда не ходил – только по будням, с утра, пока народу нет. Жители Санта-Дульчины предпочли ему Чудовище Мусгрейва; хорошо же. После развода по первости у Гая было несколько любовных связей, жалких и непродолжительных; он их тщательно скрывал. Потом стал практиковать полное воздержание, которое даже священники находили противоестественным. Собственно, Гай и не льстил себе соображением, что не принимает его одна бессмысленная чернь. А уж слушать умничанья таксиста и вовсе сил не имел.

– История – это стихия, – меж тем цитировал таксист свеженькую статейку. – Нельзя ставить в ней точку, когда вздумается, и говорить: «После такой-то даты изменений не будет». Народы – они как отдельные люди: тоже стареют. Как отдельные люди, отдельные народы живут богато, отдельные – не могут выбиться из нищеты. Почему я и говорю: наши все уладят. Если война начнется, все в нищете окажутся. Наши это знают. Они не допустят войны.

В слова Гай не вникал, на голос таксиста реагировал без раздражения. Его уже давно беспокоил только один жалкий вопросец: что делать с пирогом? В такси оставить нельзя: Бьянка с Жозефиной непременно узнают. В поезд тащить неудобно. Гай усиленно вспоминал, есть ли дети у вице-консула, с которым он намеревался обсудить некоторые детали выезда из Кастелло. Вроде есть. Решено: пирог пойдет детям.

Если не считать этой сладкой обузы, Гай уезжал налегке. Ничто не могло поколебать его счастливо обретенной уверенности – так же, как ничто не могло умалить прежнего горя. Sia lodato Gesu Cristo. Oggi, sempre. Да, именно сегодня; только сегодня.

2

Еще недавно Краучбеки процветали и славились многочисленностью; теперь ситуация изменилась. Гай был младший и, по всей вероятности, последний ребенок в семье – мать его умерла, отцу перевалило за семьдесят. Всего родилось четверо детей. Сначала Анджела, единственная дочь; потом Джарвис. Прямиком из даунсайдской католической школы он попал в полк Ирландских гвардейцев; в первый же день во Франции его настигла снайперская пуля. Джарвис погиб на месте, не успел ни обрасти окопной коростой, ни ошалеть от окопного сидения – бежал по настилу в штаб отметиться, из-под досок брызгала грязь… Айво с Гаем разделял всего год, однако они никогда не дружили. Странности в поведении, с детства отличавшие Айво, прогрессировали, и вот в возрасте двадцати шести лет он сбежал из дому. Его искали несколько месяцев и наконец обнаружили в меблированных комнатах в Криклвуде – Айво забаррикадировался, потому что вздумал уморить себя голодом. Истощенного, измученного, в бреду, Айво вызволили, но было поздно – через несколько дней безумец умер. Это случилось в 1931-м. Тогда же Гая постиг личный крах; неудивительно, что смерть Айво иногда казалась ему безжалостной карикатурой на собственную жизнь.

Прежде чем странности Айво стали вызывать серьезные опасения, Гай женился на девушке не просто красивой, но яркой и своевольной – чем немало удивил родных и друзей. Вдобавок жена его не была католичкой. Гай взял долю младшего сына из сильно сократившегося семейного капитала и уехал в Кению. Поселился у горного озера, где воздух был хрустальный, а на рассвете снималась с мест стая фламинго. Сначала птицы казались белыми, потом розовыми; наконец на фоне ослепительного неба умалялись до курчавящихся теней. Здесь, как впоследствии казалось Гаю, он жил точно в Эдеме. Трудился на ферме – она стала почти доходной. Ни с того ни с сего жена заявила, что по состоянию здоровья должна уехать в Англию, примерно на год. Она писала регулярно, на ласковые слова не скупилась – и вдруг, не меняя тона, сообщила, что без памяти полюбила их знакомого Томми Блэкхауса, советовала не сердиться и требовала развода. Письмо заканчивалось так: «Милый Гай, не вздумай приехать в Брайтон „защищать мою честь“, а то знаю я тебя. Тогда мне придется расстаться с Томми на целых шесть месяцев, а его и на шесть минут из поля зрения выпускать нельзя, шалуна этакого».

Итак, Гай уехал из Кении вскоре после того, как овдовевший и разочарованный в единственном наследнике отец его покинул Брум. На тот момент собственность Краучбеков сократилась до особняка с парком и фермы. В последние годы Брум-Холл был известен как едва ли не единственная усадьба, которая со времен Генриха I наследовалась исключительно по мужской линии. Мистер Краучбек не продал ее, а сдал в аренду монастырю, сам же удалился в курортный городок Мэтчет. Лампада в брумской часовне, однако, не гасла, совсем как в старые времена.

Никто с такою ясностью не прозрел закат Дома Краучбеков, как Артур Бокс-Бендер, Гаев зять. Бокс-Бендер женился на Анджеле в 1914 году, когда будто само воинство небесное поддерживало Брум, сей незыблемый оплот традиций и ненавязчивый образчик добродетели. Бокс-Бендер был человек незнатный – родословная Анджелы вызывала его непреходящее восхищение. Одно время он думал даже изменить фамилию: вместо «Бокс» – или вместо «Бендер», какая разница, – писать «Краучбек». Тесть выслушивал эти прожекты с ледяным безразличием, жена подпускала шпильки – вот Бокс-Бендер и счел за лучшее остаться при своем, причем счел быстро. Католичества он не исповедовал и первейшим долгом Гая почитал снова жениться, предпочтительно на богатой наследнице, и продолжить род. Чуткостью Бокс-Бендер тоже не отличался и Гаевой добровольной изоляции сильно не одобрял. Гай-де должен заняться брумской фермой. Или политикой. Гай и ему подобные, при свидетелях говаривал Бокс-Бендер, находятся в долгу перед Отечеством; когда же в августе 1939-го Гай прибыл в Лондон с целью долг этот отдать, сочувствия в Бокс-Бендере он не обнаружил.

– Милый мой Гай, – осклабился Бокс-Бендер, – и когда ты только повзрослеешь.

Пятидесятишестилетний член парламента, Артур Бокс-Бендер в свое время с честью прошел службу в стрелковом полку, где теперь служил его единственный сын. В представлении Бокс-Бендера полк был что сахарная помадка или рогатка – исключительно для юнцов. Гаю до тридцатишестилетия оставалось два месяца, однако он по инерции считал себя молодым человеком. В последние восемь лет время для него не двигалось. Для Бокс-Бендера – летело.

– Нет, Гай, ты вообрази: Краучбек с воплем «За мной!» кидается в атаку. Смех, да и только.

– Уже вообразил, – отвечал невозмутимый Гай. – Собственно, именно эту сцену я всегда и воображаю.

В Лондоне Гай обыкновенно останавливался у сестры и зятя на Лаундс-сквер. Он и сейчас с вокзала «Виктория» отправился прямо туда – и обнаружил, что Анджела уехала в загородный дом, а Бокс-Бендер вывез почти всю мебель, только собственный кабинет не тронул. В кабинете они с Гаем и сидели, дожидались, когда пора будет идти ужинать.

– Боюсь, Гай, сочувствия ты не найдешь, – продолжал Бокс-Бендер. – Эффект дежавю: в четырнадцатом году отставные полковники тоже и седину закрашивали, и в чинах себя понижали. Я сам видел. Я сам там был. Патриотично, ничего не скажешь, только на сей раз не прокатит. Все спланировано. Правительство точно знает, сколько в стране мужчин призывного возраста; знает оно, и где этих мужчин искать. Вниманием ни одного не обойдут, не сомневайся. В настоящий момент у нас ни лишних шинелей, ни винтовок нет. Конечно, людские потери могут быть, но, по-моему, в предстоящей войне люди – вообще дело десятое. Сам подумай, где нам сражаться? Мы что, сумасшедшие – линию Мажино пересекать или там линию Зигфрида? Мне так представляется: обе стороны сидят и не высовываются, пока не начнут ощущать на себе хватку экономических тисков. У немцев ведь ресурсов, считай, никаких. Как только немцы поймут, что мистер Гитлер все это время успешно блефовал, тут мистеру Гитлеру и капут. Причем они, немцы, сами с ним разберутся, без посторонней помощи. С нынешней шайкой, которая в Германии хозяйничает, ясное дело, никаких переговоров происходить не может, зато, когда немцы выберут адекватное правительство, мы с ним все и утрясем.

– Вчера мне то же самое таксист говорил. В Италии.

– Вот! А я о чем! Нужно независимое, здравое суждение – обратись к таксисту. Я сам вчера с таксистом разговор имел. И знаешь, что услышал? «Когда война начнется, тогда и будем о ней говорить. А пока не началась, чего воду в ступе толочь?» По-моему, очень здраво.

– А к чему тогда, как не к войне, ты так тщательно подготовился?

Действительно, всех трех дочерей Бокс-Бендер отослал в Коннектикут, в семью партнера по бизнесу. Из дома на Лаундс-сквер вывозились вещи, комнаты запирались. Кое-какая мебель поехала в загородный дом, остальной место на складе. Бокс-Бендер с тремя коллегами из палаты общин снял огромную роскошную квартиру; снял смехотворно дешево. Однако самым ловким ходом его был следующий – предложить дом на Лаундс-сквер в качестве хранилища «Сокровищ нации». Теперь здесь точно никого не расквартируют и помещение ни под какой, к примеру, госпиталь не займут. Бокс-Бендер только что сам похвастался. Теперь он вместо ответа включил радио.

– Не возражаешь? Я только на минутку. Может, что новенькое скажут.

Однако новенького ничего не сказали. В том числе об «улаживании». Сборные пункты для эвакуированных из густонаселенных районов работали как часы; довольные матери с детьми распределялись по новым домам, где неминуемо находили преданных и заботливых друзей. Бокс-Бендер выключил радио.

– В полдень то же самое говорили. Знаешь, нынче все только и делают, что ручки радиоприемников крутят. Я сам кручу – а раньше к этой штуковине и близко не подходил. Кстати, Гай, если действительно хочешь пригодиться родине, вот тебе идейка. Сейчас большая надобность в людях, которые языками владеют. Би-би-си они нужны – для пропаганды, прослушки и прочей белиберды. Это тебе, конечно, не взвод в атаку вести, но кто-то ведь должен и такими делами заниматься, а ты итальянский как родной знаешь.

Шурин с зятем никогда в приятелях не ходили. Гай не задумывался, каково Бокс-Бендерово мнение о нем, – зная Бокс-Бендера, он не предполагал даже наличия этого мнения. Бокс-Бендер же который год ждал Гаева сумасшествия, коими ожиданиями простодушно поделился с женой. Образным мышлением он не отличался, впечатлительностью – тоже. Но Бокс-Бендер активно помогал искать Айво – и вытаскивать его из убежища. События эти запали ему в душу. Между Гаем и Айво Бокс-Бендеру мнилось зловещее сходство. Он помнил, как смотрел Айво, когда странности его, хотя и значительные, еще только балансировали на грани, еще не могли быть сочтены полноценным безумием. О нет, взгляд тогдашнего Айво не отпугивал вселенскою пустотой – взгляд был уверенный, будто Айво четко видел цель; будто он один ее и видел. Так вот, в Гаевых глазах отражалась та же уверенность в «предназначении». Гай свалился как снег на голову, сидит на Лаундс-сквер, мямлит про Ирландских гвардейцев, избегает слов «долг» и «жертва». Теперь добра не жди. Надо бы его определить куда-нибудь на радио, что ли, от греха подальше.

Ужинать они отправились в «Беллами». В этот клуб автоматически попадали все Краучбеки мужеского пола. Джарвис, например, значился в почетном списке 1914–1918 годов, вывешенном в холле. Бедняга Айво сиживал здесь в эркере, пугал прохожих застывшим взглядом. Гая записали еще юношей. В последние годы он ходил в «Беллами» крайне редко, но членство сохранял. Место было историческое. Когда-то пьяные игроки, поддерживаемые факельщиками, нетвердою поступью спускались к своим каретам. Теперь Гаю с Бокс-Бендером пришлось подниматься чуть ли не на ощупь. Стеклянная входная дверь по причине затемнения была закрашена. Между нею и вторыми дверьми помещался жутковатый вестибюльчик, еле-еле освещенный фосфоресцирующей лампой. Зато за ним уже сияли огни, шумели люди, клубился сигарный дым и сгущались алкогольные пары. Затемнение только-только ввели, проблему вентиляции пока не решили.

Клуб как раз открылся после ежегодного косметического ремонта. Если бы не война, он бы сейчас пустовал, а так народу было не протолкнуться. Гай знал многих, не дружил ни с кем. Его поприветствовали, он ответил – и услышал за спиной:

– Вы с ним знакомы? Новичок небось?

– Нет, он здесь чуть ли не с рождения числится. Ни за что не угадаете, кто это. Первый муж Вирджинии Трой, вот кто.

– Да что вы? Я думал, первый муж у нее был Томми Блэкхаус.

– Нет, этот успел до Блэкхауса. Не припомню его фамилии. Кажется, он в Кении живет. Томми отбил у него Вирджинию, потом она числилась за Гасси, а потом Берт Трой подсуетился, как раз когда у нее вышел перерывчик.

– Шикарная женщина. Я бы тоже с ней не прочь.

Клуб «Беллами» не отказывал членам в удовольствии трепать женские имена.

Бокс-Бендер с Гаем выпили, поужинали и снова стали пить, уже в компании, состав которой за вечер не раз поменялся. Разговоры велись исключительно на животрепещущие темы; Гай немало узнал о жизни военного Лондона. Говорили о приготовлениях к худшему. Гаю открылось, что лондонцы судорожно пытаются свести к минимуму возможные потери. Бокс-Бендеровы приготовления в миниатюре отражали происходящее в стране. Всюду закрывались дома, мебель отправлялась на склады, а дети – за океан, прислуга получала расчет, газоны превращались в огороды, вдовьи дома и охотничьи времянки заселялись под завязку, тещи и нянюшки обретали полномочия домоправительниц.

Четко прослеживалась мысль, что затемнение на руку криминальным элементам и просто безответственным гражданам. Некая леди после поездки на такси осталась без единого зуба. Некоего джентльмена на Хэй-Хилл оглушили и освободили от выигрыша в покер. А другого сбила «скорая помощь» – и оставила умирать на улице.

Говорили и о службе. Многие были в военной форме. Для совместного проведения войны собирались группки, как для бильярда или пикника. Например, собралась уже группка эстетов под рабочим названием «батальон светских львов» – «львы» нацеливались на прожекторный дивизион территориальной армии. Биржевые маклеры с виноторговцами имели виды на штаб Лондонского военного округа. Кадровые военные пребывали в двенадцатичасовой боевой готовности. Яхтсмены вырядились в форму Королевского добровольческого морского резерва и стали отращивать бороды. Гай почувствовал себя чужим и никчемным.

– Мой шурин хочет поступить на службу, – произнес Бокс-Бендер.

– Поздновато спохватились. Все уже при деле. Конечно, когда рванет, сразу и вакансии появятся. Подождите, мой вам совет.

Засиделись допоздна – каждому претила сама мысль о том, чтобы выйти в темноту. На автомобиле приехать никто не решился; такси не поймать. В итоге в группы стали собираться те, кому было по пути. Гай с Бокс-Бендером двинулись к Белгравии в составе такой группы. На нетвердых ногах они сошли с крыльца. Темнота обескураживала, дезориентировала в пространстве и во времени. Будто Гай и Бокс-Бендер перенеслись на две тысячи лет назад, будто Лондон – снова кучка лачуг над рекою да частокол, будто под ногами болотная хлябь, а на расстоянии вытянутой руки – густая осока.

* * *

Следующие две недели Гай, можно сказать, провел в «Беллами». Ночевал он в гостинице, сразу после завтрака, словно клерк в контору, отправлялся на Сент-Джеймс-стрит. Там он писал письма. Устраивался в уголке малой столовой и строчил, строчил, день ото дня совершенствуясь в подобострастии.

«Уважаемый генерал Каттер, прошу простить за беспокойство, доставляемое в столь нелегкое время. Надеюсь, в Вашей памяти, как и в моей, жив тот счастливый день, когда Брэдшоу привезли Вас ко мне в Санта-Дульчину, мы отправились на морскую прогулку, во время которой весело и тщетно пытались пронзить острогой…»

«Уважаемый полковник Гловер, я пишу к Вам потому, что Вы служили с моим братом Джарвисом и были ему другом…»

«Милый Сэм, хоть мы и не видались с тобой после окончания школы, я следил за твоими успехами с восторгом и гордостью оттого, что мы столь коротко знакомы…»

«Дорогая Молли! Да, я отдаю себе отчет в том, что мне этого знать не полагается. И все же: Алекс служит в Адмиралтействе, и он там большая и сверхзасекреченная шишка. А еще мне известно, что Вас он боготворит. Поэтому, умоляю, станьте моим добрым ангелом, замолвите словечко…»

Гай положительно сделался профессиональным просителем.

Как правило, ему отвечали – приходила напечатанная на машинке записка или раздавался телефонный звонок секретарши или адъютанта, назначалась встреча на нейтральной территории или территории предполагаемого благодетеля. Однако ничего утешительного Гаю не говорили.

– Костяк у нас сформирован еще во времена Мюнхена. Полагаю, мы будем расширяться, как только станет известно, каковы наши задачи, – примерно так начинали разговор в гражданских учреждениях. – Согласно последним распоряжениям, нам не рекомендуется раздувать штаты. Буду иметь вас в виду. Лично прослежу, чтобы вам сообщали о переменах в кадровой политике.

– Пушечное мясо нам пока не нужно, – без обиняков говорили в учреждениях военных. – Мы хорошо усвоили урок 1914 года, больше генофондом разбрасываться не намерены. До сих пор последствия расхлебываем.

– Из меня генофонд сомнительный, – возражал Гай. – Я только на бойню и гожусь. Семьи у меня нет. Никаких знаний или ценных навыков – тоже. А главное, я старею. Отправьте меня в бой. И вообще, следует призывать тридцатипятилетних, чтобы молодые успели завести сыновей.

– Боюсь, власти на этот счет другого мнения. Буду иметь вас в виду. Лично прослежу, чтобы вам сообщали о переменах в кадровой политике.
<< 1 2 3 4 5 6 ... 46 >>
На страницу:
2 из 46