Camgirl. Откровенная история вебкам-модели

Шон ахнул. Эми восторженно взвизгнула.

Дебра знала, чего мы хотим. Мои четыре предварительные встречи с ней в ее кабинете вполне обрисовали нашу простую, разумную просьбу: избирательную урну для коровы, чтобы ученики могли подать голос за тот талисман, который действительно хотят. Дикие псы и орлы – это скучно. Коровы – круто. Корова была трендовым животным в среде пятого класса.

– Как ты меня назвала?

– Вы хотите встретиться, чтобы обсудить наши условия на переговорах? Наши требования невелики, Дебра.

– Я не стану вести с тобой переговоры.

Я стояла на своем.

Она схватила меня за руку.

Я развернулась и выставила мегафон прямо ей в лицо.

– МЫ ХОТИМ КОРОВУ! – завопила я изо всех сил. Она даже не поморщилась. – МЫ ХОТИМ КОРОВУ!

Она вырвала мегафон у меня из рук и сцапала за плечо, подталкивая к зданию.

– Не сдавайтесь! Не возвращайтесь! – орала я через плечо. – Чего мы хотим?!

– КОРОВУ!

Физкультурница распахнула дверь, и директор Дебра втолкнула меня внутрь. Я ухватилась за дверной косяк и снова высунула голову наружу.

– Когда мы ее хотим?!

– СЕЙ…

Их голоса заглушила тяжеленная дверь, захлопнувшаяся за нами. Учителя устремились вперед, чтобы разбить группу, которая продолжала прыгать и улюлюкать. Дебра повела меня по коридору, направляя в свой кабинет в передней части школы.

С горящим лицом, гордо задрав нос, я шествовала по коридору, как чертова мученица.

* * *

Сохранилось только одно фото со свадьбы моих родителей. На нем мама на седьмом месяце беременности мной, а папа в сером костюме. В их глазах уже проскакивают первые признаки паники. Мама утверждает, что никогда не думала об аборте, хотя всегда шутила, что ей следовало бы бросить меня на пожарной станции. Никто не знает, планировали ли они мою сестру Люси, но она подоспела двумя с половиной годами позже.

Я родилась в Санта-Монике, штате Калифорния. Мои родители бросились «делать карьеру» в Голливуде в конце 80-х и провели годы, предшествовавшие моему рождению, работая помощниками на съемочных площадках и наскребая по карманам гроши на автобусные билеты. Мы жили в однокомнатной квартирке. Я спала на матраце в кухне, она же гостиная, она же столовая, а моя сестра – в колыбельке рядом с родительской кроватью.

Мне было три года, и у родителей только-только начало получаться «делать карьеру», когда землетрясение и последовавший за ним лесной пожар разорили долину Сан-Фернандо. Мы едва не лишились дома, мама потеряла самообладание, и мы переехали в Боулдер, что в штате Колорадо. Это был городок, прославившийся либерализмом, букинистическими магазинами и наибольшим числом обладателей докторских дипломов на душу населения – бастион мамочек-алкоголичек из пригородов, «белого превосходства» и брючек для йоги по девяносто долларов.

Вскоре после переезда мои родители начали делать деньги. Настоящие, реальные деньги. Мой папа, кинооператор, получал все больше и больше заказов на рекламу с участием знаменитых актеров, а мама, визажист и гример, находила клиентов-селебрити, имена которых можно было небрежно упоминать на вечеринках. Родители хотели, чтобы их новообретенный успех был отражен в нашем с сестрой детстве, идеальном, как картинка, – из тех, что с домами в уютных тупичках и поездками в школу на велосипеде. То, что мы жили в Боулдере, означало, что родителям (в основном папе) приходилось ездить по работе по всему свету, снимая рекламу, музыкальные клипы и тот веселый ролик про жвачку Extra: Polar Ice, который я любила цитировать на переменках.

Я была таким же богатым, белым, привилегированным, избалованным, откормленным гранолой ребенком, как и все остальные в Боулдере. У нас были деньги. Если вас оскорбляет мой рассказ о том, в атмосфере каких денег я росла, можете успокоиться: все эти богатства испарились примерно к моим семнадцати годам, когда родители развелись. Да, я росла с деньгами. Но это было «нормальное среднеклассовое количество» денег, как любила уверять нас мама. Она напоминала нам, что у нас есть домработница, садовник и няньки, но, типа, они же не живут с нами, и все такое. У нас даже не было гостевого домика, а бассейн у всего нашего района был общим.

Сразу после переезда в Боулдер мы поселились в самом обычном доме на одну семью с жилым цокольным этажом и качелями во дворе. Но это было временное жилье, где мы обитали, пока родители покупали и ремонтировали намного больший и помпезный дом. В этом новом доме было целых пять этажей, зато на этаж приходилось всего по паре комнат. Головокружительно! Были в нем и другие спорные дизайнерские решения, как то: пластиковая прозрачная стена в родительской спальне и ярко-красная стена в гостиной, которая напоминала мне лифты в «Сиянии».

Наш дом с трех сторон был окружен очаровательным ручейком, где было полным-полно прозрачных паучков и мелких пресноводных раков, которые, как были уверены мы с сестрой, могли впиться в нашу плоть. Но это все равно не отвращало нас от купания в нем.

– Они отложат яйца тебе в живот, – объясняла я Люси. – А потом их молодь вылупится из твоих глаз.

Сестра с удовольствием мстила мне, пугая в ответ. Она постоянно видела призраков. Я пыталась заставить ее рассказать мне, кто они такие и чего хотят, но она меня игнорировала.

– Вы можете проникнуть внутрь через окно первого этажа, если хотите, – говорила она, обращаясь к ним. – Только в подпол не лезьте – там пауки.

Мои родители были кем угодно, только не нормальными родителями. В то время как все остальные папы ходили в носках и сандалиях, мой щеголял в кроссовках от Prada. В конце 2000-х он снял клип для Пинк и приехал домой с мелированием волос. И красовался этими выбеленными кончиками. Мои подружки называли его «горячим папиком» и всегда спрашивали, будет ли он дома, собираясь ко мне в гости. Он нормально относился к травке и к парням, и у меня никогда не было комендантского часа. Это он позволял нам с сестрой полуночничать и в канун Рождества возил нас за слашами[3 - Десертный напиток, фруктовый или ягодный лед, измельченный в кашицу.] в 7-Eleven. Когда мы на лето ездили в Италию к его родственникам, он ловил осьминогов голыми руками, а потом за ужином выбешивал нас, громко обсасывая щупальца. Он всегда советовал нам не бояться жизни и нередко говорил, например, такие вещи: «не волнуйтесь, наверное, они не ядовитые» и «ты не утонешь – вероятнее всего».

Ему приходилось уезжать из города на долгие недели, а возвращаясь, он привозил экзотические подарки – резные фигурки животных из Южной Африки, рубины и жемчужные ожерелья из Индии. Я часто хвалилась папиной работой. Я хвастала тем, что он знаком с Хилари Дафф. Я хвастала дисками с автографами исполнителей, которые он мне дарил. Я хвастала тем, что в нашей семье мы проматываем матчи Суперкубка, потому что папе надо изучать рекламные ролики.

Мой папа подбивал нас на авантюры, иногда в самые неожиданные моменты.

– Ну что, девчонки, хотите поехать в горы, посмотреть метеоритный дождь?

Или:

– Я покупаю нам билеты в Коста-Рику!

Однажды он встретил нас после уроков с клубным щенком – крохотным американским эскимосским шпицем, которого я назвала Стейнбеком.

У папы также была привычка исчезать в спальне на цокольном этаже и отказываться выходить оттуда днями напролет – что, как мы впоследствии узнали, было одним из симптомов тогда еще не распознанного биполярного расстройства. В те времена мы называли это просто «папочка не очень хорошо себя чувствует». Он устраивал себе нору в постели гостевой спальни и прятался в ней с головой. Казалось, место отца занимает маленький ребенок. Начиналось обычно с того, что его голос становился тихим и каким-то далеким. Мы спрашивали папу, все ли у него в порядке, а он бормотал в ответ что-то вроде «оставьте меня в покое». А потом вообще переставал реагировать. Мы с сестрой по очереди прокрадывались на цыпочках вниз по лестнице, чтобы проверить, жив ли он там еще. Примерно к средним классам школы у нас сложилось нечто вроде стандартного протокола. Сестра низко наклонялась над постелью, повернувшись ухом к его лицу.

– Еще дышит, – изображала она одними губами.

– Па-ап? – окликала я, стараясь делать это как можно тише. – Хочешь чаю?

Он не шевелился.

– Па-ап? – чуть громче повторяла Люси.

– Заткнисссь! – шипела я, не желая, чтобы она его рассердила. В итоге мы сдавались и поднимались по лестнице к матери.

– Девочки, оставьте отца в покое, – выговаривала она нам. – Он слишком эгоистичен, чтобы обращать на вас внимание.

Моя мать была энергичной, говорливой женщиной с широким кругом друзей и особым талантом: она умела заставить любого почувствовать себя особенным. Она ездила на темном BMW, носила дизайнерскую обувь на каблуке, имела идеальный маникюр и поддерживала индекс массы тела, равный восемнадцати. Она дружила со Стингом и Робином Уильямсом. А однажды, когда я училась в седьмом классе, во время вечеринки на яхте Пола Аллена ее поцеловал Джастин Тимберлейк. Мама коллекционировала знаменитых и богатых друзей, и повсюду, где бы она ни оказалась, ее окружала орда обожателей, молодых и не очень.

Ей нравилось притворяться итальянкой, и итальянская фамилия отца, вероятно, была тем единственным, что ей в нем нравилось. Мама учила итальянский, одевалась как итальянка, пересыпала свою речь хитрыми легкими намеками, используя слова чао вместо «привет» и «пока» и бачи – вместо «целую», и при встрече непременно расцеловывала знакомых в обе щеки. Она часто вздыхала о том, как тоскует по Италии, и все, кто входил в ее круг общения, медленно, но верно пришли к выводу, что она – итальянка, как и отец. Хотя она ни разу не солгала об этом в лоб, у нее на лице появлялась этакая особенная улыбка, когда кто-нибудь представлял ее, к примеру, «Мэрилин из Флоренции» – на что она всегда отвечала: «ах, вы имеете в виду Фиренце».

Мать почти ничего не рассказывала о своем настоящем происхождении, и мы никогда не встречались с ее родственниками. Год за годом мы с сестрой пытались выпытать у нее факты – иногда для заданного в школе фамильного древа, иногда для того, чтобы удовлетворить собственное жгучее любопытство. Однажды мы узнали, что ее детство прошло в глубокой нищете и что иногда ее семья питалась мукой, жаренной на масле, когда не хватало денег на продукты. Мы живо представили себе, как она жмется к сиротливому очагу в соломенном шалаше с земляным полом. Впечатлились и принялись донимать ее вопросами.

– А какая она, твоя мать? Откуда ты родом? Сколько у тебя братьев и сестер?

– Слишком много.

– Это понятно, но сколько?

– Слишком много.

– Мам, мне нужно знать, сколько, потому что я составляю фамильное древо!