Книга Извращений

– Скоро – стемнеет, – скажет он, сливаясь воедино и гамбургером, – нужно уже идти – мне совсем не хочется возвращаться домой ночью.

Ты кивнёшь; допьёшь свой кофе и встанешь из-за стола. Бросишь взгляд на тёплый интерьер заведения; и без боли в сердце – навсегда распрощаешься с ним.

Дом Сержа – будет ждать вас.

Разоблачение Второе

– К тебе часто приходят меткие мысли? – спросит Серж, на что у тебя не сразу найдётся, что ответить, – когда в моей голове возникают какие-либо образы – я пытаюсь дать им логическое тело, выведенное синей пастой обязательно на офсетной бумаге.

Ты ответишь молчанием – тебе нечего будет сказать.

– Идеи – могут приходить в любое время, в любой ситуации; чаще всего – не в самые благоприятные. Моё умение в том, что я всегда нахожу средства и возможности для реализации письма. Я считаю, что это – можно назвать «настоящим искусством». Ну, по крайне мере – достойным мастерством. Ведь если хоть немного помедлить, то муза – или то, что мы ею называем – попросту испариться; и больше – никогда не вернётся снова.

Он залпом осушит половину кружки с горячим кофе. Затем, он возьмёт в руки ручку.

– А ещё, я люблю долговечные ручки. Сколько их имел – ещё ни одну из них не смог довести до конца. Всегда что-нибудь происходило: я их терял, ломал; один раз даже, случайно, я её сжег. Я никогда не мог полностью её исписать. Мне кажется уже, что когда одна из таких ручек перестанет писать, испачкав десятикилометровой линией гору бумаг, кончится – и моя жизнь. Смешно, правда?

Ещё как, месье Серж. Но ты – ничего не ответишь. Ты будешь делать вид, что случаешь его бесполезные разглагольствования. Ты попытаешь думать о своей несчастной жене и о своей пропавшей сестре; о новых картинах, в конце-то концов. Но не о Серже.

– Я помню ещё, как три года назад, как мы вместе провели лето. Помнишь, как мы тогда гуляли?

– Да.

Конечно же, ты всё будешь помнить. Но в тот момент – тебя будет одолевать невыразимая скука. Серж ещё немного будет смотреть себе в кружку; затем, скажет:

– Я всегда любил готовить кофе себе сам. Я беру джезву. Сорок секунд дожариваю в ней зёрна мелкого помола. Затем, я уменьшаю огонь и добавляю воду. Через минуту – я добавляю щепотку соли – чтобы он имел более выраженный вкус. Я взбалтываю джезву, давая кофе равномерно распространиться по воде. Спустя три минуты, я добавляю три щепотки корицы и делаю то же самое, что и после соли. Затем, ещё один раз снимаю турку с огня – спустя минут пять. После этого – жду, пока он, свистом – не сообщит мне о своём приготовлении. Мне действительно нравится этот кофе – не потому, что его готовлю я, а, скорее, потому, что мне удаётся правильно на практике применить своей опыт. Я готовлю кофе уже больше тридцати лет. Редкие гости говорят, что у меня хорошо получается. Но они – сообразили бы больше, если бы пили его, как я, на протяжении стольких лет каждый день. Я всегда говорил: вкус – приходит с опытом. Так происходит, буквально, во всём: в кофе, в сексе, в работе, в любви. Я прожил уже почти полвека – и я могу назвать себя опытным человеком во всех перечисленных отношениях. Я могу сварить отличный суп – и правильно пожарить рыбу. В своих статьях, я выстраиваю новые модели общества. В свободные от работы часы – я люблю размышлять. О разнообразии миров, о пользе и вреде гороха, о Сталине и об этом стуле.

Тебя охватит невыразимая тоска. Тебе захочется закричать во весь голос: замолчи! Дай мне побыть в тишине! Но ты не скажешь ничего. Ты будешь стараться не слышать. Но этот голос пробьётся к тебе:

– С любовью – то же самое, что и с кофе. Любовный характер человека – это не пустой нарратив, а коэффициент всей его жизни. У всех – он индивидуален – даже больше, чем отпечаток пальцев. Как не одинаковых чашек кофе, приготовленного вручную – так нет одинаковых любовей.

В дверь раздаётся звонок. Тот, кто будет стоять за дверью – войдёт внутрь. Ты обернёшься в его сторону – перед тобой будет стоять мальчик лет тринадцати.

– Это – Анри – знакомьтесь.

Ты скажешь, что рад его видеть – хоть твои чувства будут близки к беспокойству. Ты молча станешь провожать мальчика взглядом. Он же – обратит на тебя лишь мимолётное, незаинтересованное внимание – так, обычно, смотрят на муравьёв в саду. Анри снимет обувь; его ноги – будут не природно белыми. А пальцы на ногах – тонкими и чувственными. Фут-фетишист признал бы в них совершенство – но ты просто взял этот факт в общее представление о нём.

Он медленно прошагает к барабанной установки в углу; наденет наушники и начнёт играть. И хоть в этом шуме ты не услышишь ни мелодии, ни темы – один только ритм – ты подчеркнёшь, что и этого достаточно. Анри полностью погрузиться в музыку, которая будет звучать всё громче и громче. Так будет звучать мир вокруг; ты художник – ты так это услышишь.

Ты признаешь в этом мальчике мастера. Музыка – так близка к живописи. Искусство музыки – её краски. И не важно: сто тысяч фанатов под героином перед тобой – или тесная, одинокая и грязная студия.

Искусство – не имеет границ – нигде.

Когда музыка смолкнет и Анри сложит вместе свои палочки: Серж начнёт громко аплодировать, улыбаясь до висков; а ты, тем временем, заметишь, что за окном – уже совсем темно. Наступит тихая и глубокая ночь; и ваша субмарина – продолжит плыть к неизвестности, вдали от радости, смирившись с философской тяготой долгих дней.

Догадайся – зачем здесь этот мальчик? Ты слишком хорошо знаешь Сержа, чтобы не думать о плохом. Ты заглянешь ему в глаза, а он, тем временем – забудет о тебе.

Тебя не будет здесь. Ты – не из тех художников, что всегда стоят в центре событий и ведут людей за собой. Ты всегда будешь призраком, который, однако, видит лучше всех остальных – насквозь. Ни одна деталь не ускользнёт от тебя – тебя не обманут – тебя даже не заметят. И ни одно из событий вокруг тебя не ускользнёт от кончика кисти, опущенного в краску и оставляющего отражение правды и идеи на холсте. Так – через невидимость и честность – ты будешь познавать мир.

Ты посмотришь на Сержа. Нет, он не покажется тебе сумасшедшим, от которого можно ожидать чего угодно. Он будет внушать окружающим уважение своим острым умом и точностью высказываний и весёлым характером. Ваша дружба – могла бы не прерываться никогда – ведь он был одним из тех людей, рядом с которым всегда чувствуешь себя уверенно. Дело в том, Серж – это Серж. Извращенец. Но он – никогда никого не принуждал – он всю жизнь, до печальной своей смерти во время революции, будет презирать насилие. Но не бояться за этого молчаливого мальчика с белоснежными ступнями – ты не сможешь. Ты почти не будешь отрывать от него взгляда. И в глубине души, ты поймёшь Сержа.

Оба начнут о чём-то перешёптываться. В конце разговора, Серж улыбнётся и подойдёт к тебе:

– Этот парень – просто чудо; он и поэт – наверное, будет не хуже Бродского. Он – сын одной студентки. Весьма неоднозначная особа.

Серж покажется тебе чем-то обеспокоенным.

– Мне кажется, он немного болен. Этой болезнью страдает 70% нашего населения.

Ты вспомнишь, как в былые, славные времена – этот человек пытался превратить своё имя в легенду. Серж однажды покажет тебе шрам от укуса собаки, который получил в Австралии во время перехода по пустыни. Но в тот миг, он покажется тебе – просто извращенцем, которым должен заплатить по всей строгости закона. Однако, как противостоять своим желаниям?!

– Эта болезнь – паталогическая неспособность чувствовать, что всё делаешь верно.

Извращения – всегда находят нас. Они лежат между двумя нижними этажами человеческой души. Первый – это саморазрушение; второй – это самопознание. Но все извращения, разрушения и познания – сводятся к одному: человеку нужна любовь; правда, человек – не всегда нужен любви. Поэтому, так много извращений.

– Я знаю, о чём ты думаешь, дружище, – он посмотрит на тебя.

Ты подумаешь, что ему следовало бы добавить: «Пожалуйста, пойми меня».

– Пожалуйста, пойми меня, – скажет он, – в этом нет ничего отвратительного. У любви – не бывает возраста; главное в ней – близость душ.

Ну, разумеется. Любое извращение – лишь вопрос вкуса.

– Прости, мне нужно выйти, – и он уйдёт.

Ты положишь нога на ногу и станешь глядеть в окно от жизненной. Такова она жизнь – на борту субмарины.

Ты попросишь Анри подойти к тебе.

– Почему ты здесь.

Он сядет.

– Не твоё дело, бомжара.

– Ты знаешь, вообще, что этот человек – немного не в себе. Ты что – собираешь здесь ночевать?! Ты его совсем не боишься?! Ты, вообще, знаешь, к чему это может привести?! Где твоя мама.

Он будет смотреть на тебя, как на последнего идиота.

– Ты нормальный?!

Когда этот вечер вновь возникнет в твоей памяти уже через много лет у самого конца твоей осени, ты не вспомнишь, кто сказал эту фразу: Анри или ты. Но в тот момент – вы будете одинаково безумными. Так что, это и не будет иметь значения.

– Моя мать, наверное, сейчас в какой-нибудь канаве, – ты подумаешь, что этот мальчик немного преувеличивает, – да я – хоть неделю могу дома не появляться – ей будет наплевать. Она этого даже не заметит. Она выгнала из дома моего отца – и я не знаю, где он теперь. Она никогда не бывает дома по вечерам – он вечно нигде нет. Я ненавижу её. Я вообще терпеть не могу девчонок – они все такие.

А кто твои родители?

– Почему я должен быть любящим сыном с такой матерью?! Я не просил себя рожать.