Побег из детства

– Нет, что ты! Ничуть не устал, – торопливо откликается Лешка. И они дружно вышагивают по краям тропинки, великодушно уступив ее ведру, которое плывет, чуть-чуть покачиваясь над ней, как над извилистым ручейком.

Дома бабушка встретила их хорошо знакомой сердитой фразой:

– Ну, знаете, милые, вас не за водой, а за смертью посылать надо. Тогда можно не беспокоиться – долго жить будешь.

Она замолчала, удерживая в губах черную проволочную заколку, привычно укладывая на затылке серебристый жгут волос. Цветастый передник ее был почему-то завязан наизнанку – так, что белые нитки виднелись.

– Ба, а что это у тебя передник по новой моде надет? – не удержался Лешка.

Бабушка еще чаще заморгала ресницами и даже руками всплеснула:

– И правда! Ну, теперь жди сюрприза! Примета есть такая в народе. Я не раз убеждалась в ней, – бабушка не на шутку расстроилась и стала развязывать непослушными скользкими пальцами тесемки передника. – Замаешься тут с вами: чуть не каждый день – стирка.

Будто лохматое облако, висит над корытом пар. Бабушка почти тонет в этом тумане, но Лешка все же отчетливо видит ее руки, которые сердито комкают, трут на ребристой стиральной доске отцовские брюки. «Сколько же у нее зла на всю эту грязь, – думает он, – если чуть ли не каждый день стирает!» И ему вдруг жаль становится своей худенькой бабки, столько пережившей и перевидевшей, но так и не уставшей, удивленно моргая, всматриваться во все вокруг. А она уже кричит ему, не поднимая головы:

– Ле-шень-ка! Ты там возьми на кухне хлеб с подсолнечным маслом. Солью посыпь. Кипяточек в кастрюле. – Бабушка с наслаждением выпрямляется и повторяет одну из любимых пословиц: – Хлеб да вода – богатырская еда! Вот так-то, внучек.

Лешка приоткрывает фанерные двери своей комнаты и почти испуганно смотрит на часы, угрюмо тикающие над колченогим, устланным все той же пожелтевшей газетой столом. Без пяти минут два! Обождет его эта богатырская еда, от которой еще больше жрать хочется! Осталось пять минут, а этого времени хватит не только добежать до сорокового дома, но и по всей Березовке промчаться… Однако Лешка еще медлит, цепляясь взглядом за гири, свисающие с часов, за бамбуковую этажерку с книгами, а потом гулко хлопает дверями, будто обрубая свою нерешительность.

В гостях

Едва Лешка нажал щеколду, как массивная калитка понеслась всей тяжестью в глубь двора, увлекая за собой и его. Огромная лохматая овчарка грузно брякнула цепью и залилась каким-то приглушенным басистым лаем. Она изо всех сил тянула к Лешке клинообразную голову с черной разинутой пастью. Но цепь была хитро укорочена кольцом так, что овчарка не могла дотянуться не только до Лешки, но даже до вымытого недавно, еще влажного крыльца веранды. Собственно, этой веранды с резными крошечными стеклышками, из которых было соткано почти полстены, Лешка испугался даже больше, чем самой собаки. Он вспомнил, как однажды они играли в «цука» здесь, на посыпанной песком дорожке. Сенька Аршунов, Венька Вишин, Серега Шивцев и он. Правда, овчарки тогда почему-то не было. Здорово они играли! Бросишь цук вроде совсем не сильно, а он по песочку к самой стопке монет подъезжает. Только Сереге не везло – все под крыльцо швырял. Но копеек у него хватало, хоть и проигрывал. Бодро держался. А потом вдруг ни с того, ни с сего заревел, опустил голову и, покачиваясь, пошел к дому.

Вот тут-то и появился Серегин батя. Сенька, правда, успел крикнуть «шухер», но убегать было уже нельзя. Серегин батя в одной незастегнутой нательной рубахе, которую распирала на груди черная с проседью щетина, в каких-то полосатых брюках на резиновых подтяжках надежно припечатал своим телом калитку. Он смотрел на них маленькими выпуклыми глазками, которые казались даже крохотными на его обрюзглом красном лице, и, молча приглядываясь к ним, посасывал кончик изогнутых порыжевших усов. Потом медленно, словно нехотя, разжал губы и хрипло приказал:

– Серега, марш в хату! А вы, мальцы, ко мне по одному. Отдадите гроши – и тоже марш по хатам. И ты давай, – схватил он за руку извивающегося Сеньку.

Так и вытолкал их без единой копейки за калитку, успокоив словами:

– А насчет домашней трепки – не бойтесь! Я не выдам, что в денежки «цукали». И вам не советую языками молоть. Ну, ать-два! Топайте, топайте!