Сыграй на цитре

Тяжело дыша, я смотрю на него. В комнате темно, она едва освещена луной за круглым решетчатым окном. Я не вижу его лица и не могу прочесть его. Я слышу только его голос:

– Как странно.

– Что, прости? – Но как только слова слетают с моих губ, меня затопляет воспоминание, и в голове звучит другой голос: Неправильно! Сыграй еще раз!

Музыка прерывает воспоминания – музыка, создаваемая Вороном. Он склонился над своей цитрой, на его плечо упала прядь волос. Лунный свет поблескивает на костяшках пальцев, когда его руки кружат и кружат над струнами. Звуки обрушиваются, словно вода на камни.

Классическая горная мелодия, пусть и импровизированная. Крестьянская песня на самом деле. Я не знаю, что он пытается сделать, но через некоторое время я забываю тот, другой, голос. Мои плечи опускаются. Мои рукава задираются до локтей, когда я поднимаю руки, дотрагиваясь кончиками пальцев до струн.

Я присоединяюсь к его импровизации.

На этот раз я не думаю о стратегиях, леди или империях. Как и не играю на своих эмоциях. Мои глаза закрываются, я пытаюсь вызвать образы тумана и мха. Наши песни отбрасывают все более широкую рябь, пока музыка не выходит за пределы этой комнаты и момента. Образы заполняют мой разум. Я с Ку; мы в толпе на рынке. Она останавливается у прилавка с сахарной ватой, я знаю, какую именно ей хочется. В приюте нам не дают денег. Когда торговец отвлекается, я краду самое бесформенное его творение, и Ку улыбается, и это того стоит. Того стоит…

Моя мелодия сталкивается с мелодией Ворона, он легко гармонирует с ней. Мое горло сжимается от этого простого шага, а затем у меня перехватывает дыхание. Ворон не стремился понять мои намерения; он стремился понять меня. Я вложила в музыку свое сердце, сердце, о котором не знает даже моя леди. Жэнь всегда видела во мне только тактика, стратега.

Она никогда не видела девушку, которая подвела свою сестру.

Аплодисменты заглушают музыку раньше, чем я успеваю остановить ее. Пламя вспыхивает в жаровнях, срывая покров тьмы.

У входа в комнату стоит небольшая группа.

Ворон поднимается, чтобы поклониться им. Я не могу пошевелиться. Струны цитры впиваются в кончики моих пальцев. Миазма шагает вперед.

Я заставляю себя подняться на ноги.

– Восхитительно! – восклицает она, когда я кланяюсь, по ощущениям, мне словно заменили кости хрящами. – Какой артистизм! Какой вкус! – Ее приспешники вторят похвале. – Ты человек многих талантов, Восходящий Зефир. Скажи мне, где ты научилась играть?

– Яо Мэнци был ее наставником в течение нескольких лет, – опережает меня в ответе Ворон. Я смотрю, уставившись, на него, и он поднимает плечо, как бы говоря: А чего ты ожидала?

А чего я ожидала? Первый урок, который усваивает стратег, заключается в том, чтобы держать своих врагов близко, а нет большего врага, чем соперник. Поэтому мы запоминаем каждую их особенность, от их наставников до чая, который они предпочитают. Новички, такие как Ноябрь Цикады, опасны, поскольку их труднее считать. То же самое касается стратегов Миазмы, которых казнят так же часто, как и назначают на должность. По сравнению с тем, что я знаю о Сливе, самом долгоживущем советнике Миазмы, я почти не обладаю информацией о Вороне. Он либо новопосвященный, либо на редкость скрытный.

Я надеюсь, что первое, но подозреваю, что второе.

– В нашей жизни никогда не будет другого Яо Мэнци, – утверждает Миазма, и это, возможно, первое, в чем мы сходимся во мнении. Мастер Яо вряд ли был добр, как мой второй наставник (поэт), или изыскан, как мой третий (учитель по шахматам), или забавен, как мой последний (бывший имперский космолог). И все же, когда он играл на цитре, я могла простить его вспыльчивый нрав. Его музыка удерживала меня рядом с ним, когда его подкосило слабоумие. Он забыл Тридцать Шесть Стратагем, забыл мое имя, но он никогда не забывал свои аккорды. Мы провели много его последних вечеров на террасе, я отгоняла мух, пока он перебирал жемчужины среди песен на струнах цитры.

Но лицо мастера Яо начало исчезать из моей памяти, как и лица остальных моих наставников. Мы все настолько мимолетны. Мы живем и умираем; мы забываем, и нас тоже. Земля забирает наши тела, а нашими именами называют незнакомцев. Помнят только императриц – и тех, кто их убивает. Тех, кто разрушает империи или возвращает их законным правителям.

Жэнь – это мой путь к тому, чтобы остаться в памяти.

Эта мысль возвращает меня в настоящее.

– …завтра в час у[7 - ? wu (кит.) – цифра 5.], – говорит Миазма. – Зефир, ты присоединишься к нам.

Я моргаю, и Миазма усмехается.

– Посмотрите на нее, – говорит она своему отряду. – Она думает, что я приглашаю ее в ад! – Мне же она говорит: – Гони прочь свои тревоги. Какими бы дикими ни были Южные земли, ты получишь только самое лучшее. Еда, развлечения – все, что ты пожелаешь во время путешествия, у тебя будет. Мое слово – кремень.

Приглашение. Путешествие. Южные земли.

Миазма зовет меня стать частью делегации на юг.

Это именно то, на что я надеялась, но мой взгляд мгновенно обращается к Ворону. Как бы это ни задевало мою гордость, не верю, что убедила его в том, что я на стороне Миазмы. Если я направляюсь на юг, будет ли он…

– Вы с Вороном вместе поплывете на джонке[8 - Джонка – традиционное китайское парусное судно для плавания по рекам и вблизи морского побережья.], – говорит Миазма, сняв дальнейшие вопросы. – Вы двое будете представлять интересы империи при Южном Дворе.

Затем она жестом приглашает меня и только меня.

Осторожно я приближаюсь. Она кладет руку мне на плечо, как делала с борцом. К счастью, у меня нет мускулов, которые можно было бы сжать, и Миазма лишь легко похлопывает.

– Ты, вероятно, привыкла править балом в качестве единственного стратега, – говорит она, понизив голос. Она так близко, что я чувствую запах вина в ее дыхании, вижу дельту вен, бегущих под ее прозрачной кожей. Человек, я думаю. Не бог. Чтобы убить ее, не потребуется много усилий. Облако могла бы это сделать. Лотос тоже. Стратегам не положено марать руки, но могу ли я высмеивать Облако за то, что она отпустила Миазму из-за какого-то кодекса военной чести, если я сама придерживаюсь своего собственного?

– Но когда дело доходит до интересов империи, – продолжает Миазма, не замечая, как медленно опускается моя рука, – я хочу, чтобы ты подчинялась Ворону.

– Да, леди. – Мой мизинец задевает перья моего веера, и Миазма хмурится.

– Ми-Ми, – укоряет она, а затем отступает назад.

Такой шанс упущен. Я прячу свою влажную ладонь под локоть. Ворон подходит ко мне, и Миазма переводит взгляд с меня на него. Она улыбается.

– Вы двое, кажется, поладили. Только будь осторожна, – говорит она мне. – Мы бы не хотели, чтобы ты что-нибудь подхватила.

Я уже привлекла внимание Ворона, и мне не нужен врач, чтобы сказать, что без него мне было бы гораздо лучше. Когда мы покидаем комнату – а затем друг друга, – его слова эхом отдаются в моей голове.

Как странно.

Я останавливаюсь на полпути.

Неправильно! Сыграй еще раз! В памяти щелкает переключатель, и я вздрагиваю. Моя игра никогда не нравилась Мастеру Яо. Я всегда упускала в ней что-то за пределами моего восприятия. Порванная струна, лагерь Жэнь – все это отговорки. По правде говоря, я перестала играть много лет назад. Горький привкус снова появляется у меня во рту, и я хмурюсь.

Все остальные навыки, приличествующие стратегу, я усовершенствовала. Я заслужила свое прозвище и веер.

Но цитра? По словам Яо Мэнци, я так и не овладела ею.

Возможно, какая-то часть меня нарочно оставила ее.

* * *

Лошади Жэнь уже мертвы к рассвету. Я узнаю об этом от служанок, которые приносят бронзовый умывальный таз после шестого удара гонга. Они не разговаривают со мной, пока я умываю лицо и ополаскиваю рот горячим чаем, и быстро уносят одежду для сна, даже ни разу не взглянув на меня. Но в тот момент, когда они оказываются за бумажной ширмой, их головы сближаются, а голоса звучат недостаточно тихо.

Они перешептываются обо мне, «стратеге из глуши», которая думает, что она лучше всех (они не ошибаются); о «Мастере Вороне», который поддался моим лисьим чарам (меня сейчас стошнит); но в основном – о полном и сокрушительном уничтожении кавалерии Жэнь. Эта новость облетела весь лагерь. В ту ночь пятьдесят жеребцов Жэнь неожиданно упали с пеной изо рта и умерли. А я, ее доверенный стратег, была тем, кто устроил это.

Идеально. Пока они обвиняют меня, значит, никто не поймал Турмалин на том, что она подмешала листья тиса в корм. Я завязываю свой конский хвост высоко и туго. Воины могут сражаться вместе, но стратеги работают в одиночку. Элемент неожиданности невозможно переоценить; планы должны храниться в секрете.

Они будут поклоняться мне, когда все будет сделано.

Звучит седьмой удар гонга, когда я надеваю свежие бежевые одежды. До отъезда нашей делегации остаются считаные часы. Я засовываю ноги в свои не самые чистые ботинки, открываю двери и замираю.

Сразу за порогом лежит сложенный комплект белой одежды. Ткань прохладная на ощупь. Шелк. Я бросаю взгляд вверх и вниз по коридору. Ни души. Его могли оставить горничные, но – снаружи? И почему белый?