Американки в Красной России. В погоне за советской мечтой

Американки в Красной России. В погоне за советской мечтой
Джулия Л. Микенберг

Гендерные исследования
В начале XX века для американских экспатов точкой притяжения стал не только Париж с его литературными кафе, но и революционная Москва. В 1920–1930-е годы советским проектом были очарованы многие американские интеллектуалы, особое место среди которых занимали независимые, образованные и решительные женщины – суфражистки, педагоги, журналистки, художницы и реформаторы. Многие из них отправлялись в Москву в надежде на наступление новой эры, в которой они не просто будут независимы от мужчин, но и станут равноправными строителями нового общества. Они спасали голодающих детей, работали в сельских коммунах в Сибири, писали для московских или нью-йоркских газет, выступали на советских сценах. Джулия Л. Микенберг в своей книге рассказывает истории этих женщин, раскрывает сложные мотивы, стоящие за их действиями, и демонстрирует путь, который большинство из них проделало от романтической увлеченности до тяжелого разочарования советским экспериментом. Джулия Л. Микенберг – историк культуры, PhD, профессор Миннесотского университета.

Джулия Л. Микенберг

Американки в Красной России. В погоне за советской мечтой

Введение

Весной 1932 года «американки в красной России» вдруг привлекли всеобщее внимание:

Москву заполонили американки, вооруженные губной помадой и зубной щеткой, пылающие неутолимой страстью ко всему странному и будоражащему. В красную столицу съехалось больше двухсот элегантных и умных молодых женщин: одни помогают строить социализм, другие ищут себе мужей среди холостых американских инженеров или романтичных русских, всегда готовых отдать должное американской красоте. Стенографистки, медсестры, танцовщицы, художницы, учительницы, скульпторши и писательницы – все они серьезно решили влиться в новую жизнь, развивающуюся здесь очень быстро. Полин Эммет – высокая, крепкая девушка из Иллинойса – бежала от светской круговерти в советскую страну и выпускает там журнал для американских рабочих, а когда ее зовут на субботники, смело берется за кирку и лопату. Фэй Джиллис, бруклинская авиаторша, надеется летать на советских самолетах. Женя Марлинг, танцовщица-босоножка и чудачка-сыроедка из Лос-Анджелеса, приехала в Москву для создания международного театра. Эти бойкие, стройные девушки с живыми глазами расхаживают в ярких американских нарядах, которые очень выделяются в советской толпе, одетой в нечто бесформенное и унылое[1 - Bennett M. American Girls in Red Russia // Every Week. 1932. May 28–29. P. 4.].

Это легкомысленное описание – выдержка из газетной статьи 1932 года. Написала ее Милли Беннет, разведенная журналистка из Сан-Франциско, одна из множества американок, которых в начале 1930-х годов потянуло в Советский Союз. К тому времени Беннет уже провела в СССР около двух лет в качестве сотрудницы Moscow News – первой в Советском Союзе англоязычной газеты, основанной в 1930 году журналисткой Анной Луизой Стронг. И Беннет, и женщины, которых она описывает здесь, принадлежали к ныне забытой группе энтузиасток.

О том, что в начале ХX века многие американки стремились попасть в Москву, сегодня почти не помнят. «Потерянное поколение» американцев, хлынувших в 1920-х годах в Париж, обросло легендами, но мало кто знает о том, что уже вскоре тысячи американцев – в том числе бывшие парижские экспаты – ринулись в «красный Иерусалим»[2 - Выражение «красный Иерусалим» взято из статьи Рут Кеннелл и Милли Беннет «Все они едут в Москву»: They All Come to Moscow // American Mercury. 1931. Dec. P. 394.]. Еще меньше людей знает об особой притягательности «красной России» для «американских девушек» – точнее говоря, для независимых, образованных и отважных «новых женщин». Страна, которая хотя бы на словах ставила во главу угла не извлечение личной выгоды, а общественное благо, уже внушала огромную надежду многим американцам (и вообще жителям Запада) – из тех, кто задумывался о пагубности социума, основа которого – промышленный капитализм[3 - Примерно то же самое наблюдалось и в Британии, особенно если говорить о популярности России среди феминисток; главной фигурой здесь являлась Сильвия Панкхерст. См. например, Connelly K. Sylvia Pankhurst: Suffragette, Socialist and Scourge of Empire. London, 2013. См. также Faurе C. The Utopia of the New Woman in the Work of Alexandra Kollontai and Its Impact on the French Feminist and Communist Press // Women in Culture and Politics: A Century of Change / Ed. J. Friedlander, B. W. Cook, A. Kessler-Harris, and C. Smith-Rosenberg. Bloomington, 2006. P. 376–389.]. И хотя многие американцы отнеслись к известию о большевистской революции с настороженностью и даже страхом, некоторые активисты, идеалисты и влиятельные культурные деятели, в том числе феминистки, восприняли эту новость совершенно иначе.

Даже спустя десятилетия после окончания холодной войны было по-прежнему трудно примириться со вспыхнувшим в 1920–1930-е годы почти повсеместным интересом к Советскому Союзу среди реформаторов, интеллектуалов и представителей художественного авангарда. Мы успели позабыть и о дерзновенном духе новой женщины, и о тогдашнем широчайшем интересе к «советскому эксперименту».

Помимо полчищ безымянных «американских девушек», давно преданных забвению, революционная Россия притягивала к себе многих выдающихся американок, среди которых были пламенные ораторы и защитницы идеи свободной любви – например, Эмма Гольдман, вдохновлявшаяся, по ее собственным словам, примерами отважных русских женщин, готовых жертвовать жизнью ради борьбы с царской тиранией и отвергавших привычную мораль – «отказывавшихся от брака и живших в полной свободе». Россия привлекала прогрессивных реформаторов и организаторов благотворительных учреждений. Среди них Лиллиан Уолд, чей дом помощи на Генри-стрит – заведение в шумном нью-йоркском Нижнем Ист-Сайде – в годы перед Октябрьским переворотом стал пристанищем для множества русских изгнанников и сторонников революции. Россия притягивала суфражисток вроде Элис Стоун Блэкуэлл и Кристал Истман, которые с оглядкой на русские примеры разрабатывали новые революционные подходы к женским гражданским правам и обязанностям. Она манила танцовщиц: Айседору Дункан, которая приехала в Советскую Россию в 1921 году, на закате своей карьеры, и пробыла там достаточно долго – так что успела основать собственную школу танца и выйти замуж за знаменитого русского поэта-пьяницу. А еще – Полин Конер, посетившую Россию пятнадцатью годами позже, чтобы «довершить то, что начала Дункан». В 1934 году в Москву приехала афроамериканская актриса Фрэнсис Э. Уильямс, искавшая работу, приключения и возможность узнать на своем опыте, как живется в стране, будто бы искоренившей расизм. А фотограф Маргарет Бурк-Уайт приехала в Россию в 1930 году (и возвращалась потом снова и снова), объясняя это тем, что «в России что-то происходит, и происходит с ошеломительной быстротой… Усилия 150 миллионов людей – нечто невероятное, подобного чему не знала история»[4 - Bourke-White M. Eyes on Russia. New York, 1931. P. 23; Дневник Полин Конер, 1–31 мая 1935 года, коробка 1, папка 14, архив Полин Конер, Нью-йоркская публичная библиотека (NYPL), отдел зрелищных искусств.]. Эти и многие другие женщины ехали в «новую Россию» или посвящали ей годы жизни, оставаясь далеко. Еще до большевистской революции женщины в Соединенных Штатах присматривались к России в поисках образцов для подражания.

Начиная с конца XIX века новая женщина – с высокой прической, решительными манерами, нацеленностью на оплачиваемую или творческую работу, общественные реформы или стремлением добиться, например, свободы слова или свободной любви – стала узнаваемым явлением и в реальности, и в искусстве, и в рекламе. Этот типаж олицетворял перспективы и опасности современного мира. Вплоть до окончания Второй мировой войны Россия и Советский Союз вдохновляли «новых американок» на перемены в самих себе, обществе и на достижение возможностей, которым предстояло открыться в будущем. В свой черед, такие женщины играли значительную роль в формировании образа России в глазах своих соотечественниц.

Эта глава в истории американских женщин проливает свет на темы, важные для западной феминистской мысли, для представлений о гражданских правах и обязанностях, о материнстве, любви, работе, творчестве, воспитании детей, сексе и дружбе, а также о классовой системе, справедливости и идеальном обществе. Американкам, которых влекло в Россию, хотелось стать свидетельницами или даже участницами самых захватывающих событий на мировой сцене. А еще они надеялись на то, что наступит новая эпоха возможностей: женщины обретут не просто политические права и экономическую независимость, но и равенство в любовных союзах, будут наравне с мужчинами строить новый мир и бесклассовое общество, где культура, образование и общественное благополучие будут цениться выше, чем барыши и нажива[5 - См. Feuer L. S. American Travelers to the Soviet Union, 1917–32: The Formation of a Component of New Deal Ideology // American Quarterly. 1962. 24. P. 119–149.].

История взаимоотношений нового поколения американок и новой России оказалась в равной мере и забыта, и намеренно вытеснена из сознания. После того как ужасы сталинской эпохи стало невозможно отрицать, и саму романтику революционной России, и утопические фантазии, оживлявшие эту романтику, объявили наивными, неразумными, досадными и даже опасными. Американский журналист Юджин Лайонс в книге «Командировка в утопию» описывал глупеньких иностранок, становившихся легкой мишенью советской пропаганды:

Школьные учительницы-девственницы и сексуально озабоченные жены сближались с народными массами, особенно с их мужской частью, и некоторые так впечатлялись потенцией большевистских идей, что снова и снова продлевали визы. Кое-кто из них писал потом визгливые книжки о Советском Союзе – о его «новой раскованности», о равенстве полов, об абортариях[6 - Lyons E. Assignment in Utopia. New York, 1937. P. 329–330.].

Для Лайонса описания западных женщин, которых он наблюдал в Москве, служили прежде всего средством огульно осудить всех тех, кого пленяла романтика «красной России».

В пору холодной войны и даже до ее начала свидетельства раскаявшихся коммунистов ложились длинной тенью на «романтику американского коммунизма» (если воспользоваться выражением Вивиан Горник), особенно если эта романтика была тесно связана с Советским Союзом. Уже в конце 1940-х годов большинство американцев видели в Советском Союзе «империю зла», а те, кто когда-то раньше восторженно высказывались о советском эксперименте, или брали свои слова обратно, или просто помалкивали[7 - Так за «либеральным нарративом» (по выражению Томаса Шауба) юношеского идеализма в межвоенные годы последовал «реализм» послевоенной поры. Schaub T. H. American Fiction in the Cold War. Madison, 1991. О нескольких известных примерах см. Bentley E. Out of Bondage: The Story of Elizabeth Bentley. New York, 1951; Chambers W. Witness. New York, 1952; Massing H. This Deception. New York, 1951; Counts G. S., Lodge N. P. The Country of the Blind: The Soviet System of Mind Control. Boston, 1949. «Империей зла» называл СССР Рональд Рейган в 1980-е годы, но сам этот взгляд появился раньше. См. также Gornick V. The Romance of American Communism. New York, 1977.]. По логике начавшейся вскоре холодной войны, подобные восторги только вредили феминисткам, реформаторам, журналистам и различным творческим работникам, которые хотели бы оставаться примерами для подражания. Однако этот нарратив разочарованности лишь мешает нам разобраться в феномене самой очарованности: понять истинную глубину тех интересов, надежд и увлечений, которые многие люди связывали с Советским Союзом, даже в ту пору, когда к их чувствам примешалось осознание разрыва между их идеалами и советской действительностью.

Хотя мы могли бы восхищаться идеализмом главных героинь этой книги, нам не следует забывать об их заблуждениях и об ужасных сторонах советской системы – тех, что некоторые из них так и не признали, или же признали лишь с запозданием. Хотя история любви американок к России вряд ли может послужить полезным опытом для феминистов или для левых в целом, все-таки, как из всякой хорошей истории любви, из нее можно извлечь кое-какие уроки, тем более что крушение надежд и избавление от чар способны научить большему, чем просто романтика. Познакомившись с устремлениями и слабостями идеалистов из более раннего поколения, мы сможем лучше понять многое из того, что и сегодня продолжает волновать женщин.

Новые женщины, феминизм и революционная Россия

Расхожий образ революционера-бомбиста и ряд революций, случившихся в России, сильно напугали многих людей в США, поскольку олицетворяли угрозу для всякой правительственной власти. С другой стороны, вести о провале революции 1905 года, о крахе самодержавия в марте 1917 года, а затем и перехвате власти у Временного правительства большевиками в октябре 1917 года взбудоражили других американцев – тех, в чьих глазах «темнейшая Россия» символизировала и худшие злоупотребления государственной властью, и терпимость к различных грехам и изъянам – от избиения жен до нещадной эксплуатации трудящихся масс разложившимся паразитическим классом[8 - Понятие «темнейшая Россия», возможно, пошло от пьесы с таким названием, опубликованной в 1890 году и изобличавшей травлю евреев в России; само выражение так и осталось в речевом обиходе. См. Donnelly H. G. Darkest Russia (A Play in 4 Acts). New York, 1891.].

Русская революция особенно взволновала американок, симпатизировавших феминизму. Среди них были как те, кто относил себя к феминисткам, так и те, кто отказывался ставить гендерные проблемы выше экономических. Задолго до прихода к власти большевиков в 1917 году фигура русской революционерки сделалась в США чем-то почти легендарным. События в России приковывали к себе внимание американских активисток во всех областях: и тех, кто старался расширить гражданские и имущественные права женщин; и тех, кто пытался улучшить общественное обеспечение, санитарные условия, заботу о детях и сферу воспитания и образования; а также тех, кто видел в психологической, сексуальной и экономической эмансипации женщин лишь один компонент «полной социальной революции» – если воспользоваться словами одной из сторонниц феминизма начала ХX века. Цели этой революции не сводились к наделению женщин избирательным правом или всеобщему равенству перед законом. К этим целям относились и более широкие возможности профессиональной карьеры для женщин, и освобождение от ожиданий общества, и отмена двойных стандартов в отношениях между полами, и возможность для женщин одновременно растить детей и работать. По словам активистки-суфражистки Керри Чапмен Кэтт, речь шла о «всемирном восстании против всех искусственных препятствий, которые поставлены законами и обычаями между женщинами и человеческой свободой»[9 - Уиннифред Харпер Кули и Керри Чапмен Кэтт цитируются в: Cott N. The Grounding of Modern Feminism. New Haven, 1987. P. 15, 14.].

В самом деле, можно утверждать, что феминистские устремления в США во многом восходили к идеям более раннего поколения русских радикалов (а среди них особое место занимали еврейки), которые завезли в США социализм и обрели политическую сознательность, читая «Что делать?» (1863) Николая Чернышевского, где главным условием появления «новых людей» выступало раскрепощение женщин. Если для консерваторов русская революция стала главным пугалом, то в других – и в том числе во многих феминисток – она вселяла огромную надежду. Как заметила Кристина Стэнселл, говоря о радикальной богемной среде в нью-йоркском Гринвич-Виллидже, «события в России обрели злободневность, почти немыслимую сегодня», и вызвали, в самом глубоком смысле, «коллективное ощущение открывшихся возможностей»[10 - Stansell Ch. American Moderns: Bohemian New York and the Creation of a New Century. New York, 2000. P. 43, 227, 321. О пришлом характере социализма см. Michels T. A Fire in Their Hearts: Yiddish Socialists in New York. Cambridge, 2005.]. Особенно это касалось женщин.

Право участвовать в выборах, которое русские женщины получили вскоре после Февральской революции, сохранилось за ними и после Октябрьской. Но это было только начало. Большевики предлагали новые шаги к раскрепощению женщин, в том числе планы «социализации домашнего хозяйства». Имелись в виду общественные прачечные, кухни и детские ясли, которые позволили бы женщинам стать полноправными участницами рынка труда. В отличие от буржуазного общества, где женщинам приходилось «выполнять обязанности домашней прислуги и обслуживать сексуальные потребности мужчин в обмен на финансовое обеспечение», при коммунизме, как предрекалось, самостоятельно зарабатывающие на жизнь женщины будут смотреть на мужчин как на равных, и потому «семья как таковая отомрет, и женщина сможет вступать в союз с мужчиной только по любви». Женщины обретали имущественные права, официально устранялись все препятствия, мешавшие им получать образование и строить карьеру, а власти обещали оплату труда наравне с мужчинами. Дело не ограничилось созданием общественных прачечных, столовых и яслей, освобождавших женщин «от старого домашнего рабства и всякой зависимости от мужа» (как выразился Ленин). К 1918 году был выработан новый Семейный кодекс, облегчавший развод, отменявший понятие незаконнорожденных детей и предоставлявший работающей женщине оплачиваемый отпуск по уходу за ребенком (до и после родов) – независимо от того, состоит она в законном браке или нет. По словам историка Уэнди Голдман, «утвердив личные права женщины и гендерное равенство, этот кодекс породил не что иное, как самое прогрессивное семейное законодательство в мире за всю его историю»[11 - Engel B. A. Women in Russia, 1700–2000. New York, 2004. P. 142. Слова Ленина взяты из беседы 1920 года с Кларой Цеткин; см.: sfr-21.org/zetkin.html (дата обращения: 06.04.2011). Goldman W. Z. Women, the State, and Revolution: Soviet Family Policy & Social Life, 1917–1936. Cambridge, 1995. P. 51. О Декрете ВЦИК о заработной плате рабочих и служащих см.: Wood E. A. The Baba and the Comrade: Gender and Politics in Revolutionary Russia. Bloomington, 1997. P. 50. Декрет был издан, возможно, уже в начале декабря 1917-го, а в 1920 году он точно действовал (Френкель Е. П. Половые преступления. Одесса, 1927. C. 12).].

Решением женских вопросов занялся возглавленный большевичками-феминистками Александрой Коллонтай и Инессой Арманд Женотдел – особый отдел при комитетах коммунистической партии, созданный в 1919 году для агитации, пропаганды и организационной работы среди женщин. Уже само учреждение этого отдела говорило о том, что в данной области предстояла огромная работа. На самом деле, большевики неохотно включали в свою программу освобождение женщин: они отвергали феминизм как движение, отвлекавшее от главного – решения классовых вопросов. Целью многих из принятых ими новых законов было не собственно раскрепощение женщин, а «сглаживание гендерных различий». И все же сам Ленин с гордостью заявлял в 1919 году, что, «кроме Советской России, нет ни одной страны в мире, где бы было полное равноправие женщин»[12 - Ленин В. И. Речь на IV Московской общегородской беспартийной конференции // Полное собрание сочинений. М., 1974. Т. 39. С. 198.]. В пореволюционные годы феминистские журналы, выходившие в Соединенных Штатах, не только указывали на то, что русские женщины получили избирательное право раньше, чем американки. Издания активно подхватывали советские инициативы, призывая к учреждению общественных столовых, прачечных и детских яслей. Авторы статей обращали внимание на то, что советское брачное право нацелено на установление равноправия в браке и заключение супружеских союзов, основанных не на экономической выгоде, а на взаимной приязни. Они указывали на легализацию абортов; отмечали введение полового воспитания; подчеркивали роль женщин в советском правительстве, в рядах различных специалистов, в сфере промышленности, и превозносили «обширное и ничем не затрудняемое продвижение общественных реформ», осуществляемых в основном женщинами[13 - Engel B. A. Women in Russia. Р. 142–147; Wood E. A. The Baba and the Comrade. Р. 30–36, 51; Николай Ленин, речь на IV Московской общегородской беспартийной конференции работниц (сентябрь 1919 года). Среди феминистских журналов, освещавших события в Советской России: Hayes E. Woman, Bolshevism, and Home // Woman Citizen. 1919. № 47. Р. 1002; Rockman J. The Alleged «Nationalization» of Women // International Woman Suffrage News. 1919. № 8. Р. 110–111; As We Unfortunately Get No Direct News from the Women of Russia // International Woman Suffrage News. 1924. № 2. Р. 19; Black R. A. Women in Russia // Equal Rights. 1925. № 50. Р. 395; Russia Becoming Feminist // Equal Rights. 1925. № 50. Р. 394; An Enviable Record // Equal Rights. 1925. May 2. Р. 92; Murray E. R. Women under the Soviet // Weekly News. New York League of Women Voters. 1928. № 2. Р. 1; Enter the Woman Warrior // Modern Review. 1921. № 5. Р. 549.]. Поэтому не удивительно, что американкам из числа новых женщин не терпелось увидеть новую Россию собственными глазами.

Зов революционной России

После 1917 года американки, преисполнившись больших ожиданий, устремились в новую Россию. Мадлен Доути, изучавшая воздействие мировой войны на женщин, совершила изнурительное двухнедельное путешествие на поезде через Сибирь из Китая. В поезде «пол был усыпан окурками и пеплом. Смрад в вагоне становился все гуще и тяжелее, но окна никто не открывал». К счастью, поезд часто делал остановки. У большинства пассажиров были с собой чайники, и на станциях они бегали к огромным самоварам за кипятком. «После этого из каждого купе доносились аромат чая, дым папирос и обрывки разговоров». Эта поездка уже дала Доути некоторое представление о стране, куда она попала. На какой-то станции в поезд села сибирячка, «требовавшая, чтобы в ее город прислали одежду – в обмен на продовольствие, которое оттуда отправлялось в Петроград». «Она так и сыпала рассказами о своей деревне. В ближайшем городе побывали два дезертира и изнасиловали девушку. Тамошние женщины рассвирепели, побили этих двоих и выгнали их». Это было лишь очередное свидетельство, говорившее о том, в «какой грубый, первобытный мир, полный горячих страстей, [она] направлялась». Петроград, когда туда приехала Доути, испытывал «родовые муки [большевистской] революции». Несмотря на страх и тревогу, охватившие американку, первые впечатления вселили в нее надежду:

Повсюду я видела движение и действие, но насилия не было. Люди то и дело затевали споры. Повышали голос, сильно размахивали руками. Это был очень живой и очень смышленый народ. У каждого было свое мнение… У меня колотилось сердце… Несмотря на угнетение, люди совсем не казались холопами. Они были живыми и свободными. Все русские, которых я встречала, могли говорить. Даже те, кто не умел читать и писать, могли говорить[14 - Doty M. Z. Behind the Battle Line, around the World in 1918. New York, 1918. P. 34, 36, 40–41.].

В совсем иных обстоятельствах, но со сходными большими ожиданиями и волнением спустя более чем десятилетие в Москву отправилась Дороти Уэст, а с нею вместе – еще двадцать один чернокожий, все специалисты в разных областях. Многие из них были представителями Гарлемского ренессанса[15 - Гарлемский ренессанс (англ. Harlem Renaissance), или Новое негритянское движение (англ. New Negro Movement), – культурное движение, возглавляемое ведущими афроамериканскими писателями и художниками, яркий период в истории афроамериканской культуры в 1920–1930-е годы. Развитие Гарлемского ренессанса привело к признанию большого влияния афроамериканской культуры на культуру США. Америка впервые попыталась избавиться от стереотипных представлений о чернокожих. Возник новый образ афроамериканца: образованного, высококультурного и равноправного члена общества. Это культурное движение избрало своим центром нью-йоркский район Гарлем. – Примеч. ред.], и в Советский Союз они ехали сниматься в фильме о межрасовых отношениях в США, а за кадром – играть самих себя, чернокожих мужчин и женщин, в совершенно новой жизненной среде. Организатор группы, Луиза Томпсон, называла страну, куда они все отправлялись, «землей обетованной»[16 - Томпсон – матери, 4 июля 1932 года, коробка 1, папка 1, архив Луизы Томпсон-Паттерсон, Университет Эмори.].

Хотя почти каждый приезжий упоминал о лишениях и тяготах, выпавших на долю русского народа, многие отмечали, что даже эта необходимость преодолевать препятствия – повод для оптимизма и надежд. Так, под конец полугодового турне по Советскому Союзу в 1935 году бывшая активистка суфражистского движения Флоренс Ласкомб завершала свой путевой дневник размышлением об увиденных контрастах – о масштабной нищете и не менее масштабных перспективах:

Я увидела людей в лохмотьях, ветхие дома, разбитые улицы. Я увидела жуткую толчею в городах, разросшихся в одночасье от появления заводов и фабрик. Я увидела работящий народ, кое-как перебивающийся с хлеба на воду.

И все же главным оказалось другое впечатление. Флоренс считала, что Запад мог бы очень многому поучиться у Советского Союза:

Я увидела верные признаки того, что все эти материальные трудности будут преодолены. Я увидела настоящие чудеса – большие успехи не только в инженерном деле и производстве, не только в области образования, здравоохранения и культурной жизни, но и в неосязаемой сфере духа.

Когда поезд, увозивший Ласкомб из СССР, приближался к польской границе, она «оглянулась в последний раз, чтобы запомнить эти широкие возделанные плодородные поля, простиравшиеся вдаль, насколько хватало глаз. Над Россией от горизонта до горизонта переливалась радуга!»[17 - Luscomb F. Russia diary. Р. 61–62, коробка 12, папка 291, архив Флоренс Ласкомб, MC 394, Библиотека Шлезингера, Гарвардский университет.]

Между визитами Доути и Ласкомб положение в России коренным образом изменилось, да и в США тоже. Сразу же после большевистской революции условия жизни в России определялись не только революцией и Первой мировой – из которой, к смятению союзников, большевики вышли почти сразу же, – но и Гражданской войной и голодом. В период военного коммунизма (1918–1921) банки и промышленные предприятия были национализированы, частная торговля почти полностью запрещена, а зерно в деревнях по всей стране изымалось для прокорма солдат в городах. Это были очень тяжелые годы, на которые пришлась и блокада со стороны Антанты в ответ на заключенный большевиками сепаратный мир с Германией, – к тому же союзники оказывали поддержку Белой армии. Летом 1921 года на обширных территориях страны разразился голод. А несколькими месяцами ранее советское правительство начало ограничивать иммиграцию, и иностранцам стало не так-то просто получить разрешение на въезд в Россию. Несколько американок, и в их числе сторонница рабочего движения и журналистка Анна Луиза Стронг, примкнули к группе, помогавшей бороться с голодом в России, – не столько из гуманитарных соображений, сколько для того, чтобы стать свидетельницами и участницами тех революционных преобразований, которые могли бы в будущем совершить юные русские, если спасти их от голодной смерти. Другие американки приезжали в ту пору в Россию, присоединяясь к общинам, организованным Обществом технической помощи Советской России (ОТПСР)[18 - Benjamin S. Shedding the White and Blue: American Migration and Soviet Dreams in the Era of the New Economic Policy // Ab Imperio. 2013. № 1. Esp. 70–71. См. также Bernstein S., Cherny R. Searching for the Soviet Dream: Prosperity and Disillusionment on the Soviet Seattle Agricultural Commune, 1922–1927 // Agricultural History. 2014. Vol. 88. № 1. Р. 22–44.]. Рут Эпперсон Кеннелл, уставшая в браке от хлопот по хозяйству, оставила маленького сына на попечение свекрови и уехала в коммуну в Кузнецком угольном бассейне в Сибири. Двухлетний эксперимент Кеннелл – с коммунальным ведением домашнего хозяйства, коллективными обязанностями и совершенно особенным моральным кодексом – наложил отпечаток на всю ее дальнейшую жизнь.

Период действия новой экономической политики (нэп) продлился с 1922 по 1927 год. Помимо того что были смягчены драконовские меры, характерные для военного коммунизма, в стране сложился более благоприятный культурный климат. Возникла утопическая атмосфера, ставились самые разнообразные художественные эксперименты, и для поездки в Россию это было самое интересное время. Из-за улучшившихся экономических условий большевики как раз начали поощрять туризм, хотя приезжать в Советский Союз отваживались еще немногие. Иностранцы замечали не только самопожертвование, с каким советские люди переносили тяготы во имя светлого будущего, но и смелые воспитательные методы, и поразительный расцвет театров – с кинетическим искусством и новаторскими постановками. Они отмечали страсть русских к учению, их «жадную тягу к новым идеям и формам», их заразительную надежду на лучшее будущее. И многие обращали внимание на новую советскую женщину, которая активно проявляла себя в общественной жизни и – благодаря «новым привилегиям и новым обязанностям» – демонстрировала «новый дух»[19 - О нэпе см.: Stites R. Revolutionary Dreams: Utopian Vision and Experimental Life in the Russian Revolution. New York, 1989; Fitzpatrick S. Rabinowitch A., Stites R. Russia in the Era of NEP: Explorations in Soviet Society and Culture. Bloomington, 1991. Отзывы путешественников см.: Strong A. L. The First Time in History: Two Years of Russia’s New Life (August, 1921 to December, 1923). New York, 1924. Р. 210; Fischer M. My Lives in Russia. New York, 1944. Р. 12, 13, 15; Mally L. Culture of the Future: The Proletkult Movement in Revolutionary Russia. Berkeley, 1990; Marx M. The New Russian Women // Nation. 1923. № 117. Р. 508–510. Цитаты – из Фишера и Маркса.].

Первый пятилетний план (1928–1932) – массированный рывок к индустриализации страны – создал дефицит рабочей силы, и большевики начали активно вербовать иностранных рабочих. На Западе почти тогда же началась Великая депрессия, и уже сам факт полной занятости в Советском Союзе привлек тысячи промышленных рабочих из США в Россию. Инженеры и простые работяги приезжали строить мосты, плотины и дома; из Детройта прибыл многочисленный контингент рабочих автопрома[20 - Например, Роберту Робинсону, который на заводе Форда в Детройте зарабатывал 140 долларов в месяц, предложили зарплату на уровне 250 долларов в месяц, оплату проезда до России, тридцать дней оплачиваемого отпуска, горничную и бесплатное жилье в Советском Союзе (Tzouliadis T. The Forsaken: An American Tragedy in Stalin’s Russia. New York, 2008. P. 39).]. Разрешения на работу в СССР оформлялись обычно через Амторг – советское торговое представительство в США, хотя многие приезжали и по туристическим визам в надежде найти работу уже на месте. В 1932 году в Советский Союз еженедельно приезжало уже около тысячи иностранцев, среди которых большинство составляли американцы. На пике индустриального развития СССР количество иностранных рабочих и членов их семей, живших в Советском Союзе, достигло приблизительно тридцати пяти тысяч. Значительную долю этой категории составляли американцы[21 - Корниенко Н. Л. Развитие интернациональных связей советского рабочего класса в годы первой пятилетки // История СССР. 1979. № 6. С. 170; Tzouliadis T. The Forsaken: An American Tragedy in Stalin’s Russia. New York, 2008. P. 35–37; Roman M. L. Racism in a ‘Raceless’ Society: The Soviet Press and Representations of American Racial Violence at Stalingrad in 1930 // International Labor and Working-Class History. 2007. № 71. Р. 1993; Журавлев С. «Маленькие люди» и «большая история»: Иностранцы московского электрозавода в советском обществе 1920-х – 1930-х гг. М., 2000. C. 29–31.],[22 - Судя по отчетным документам «Интуриста» – советского бюро путешествий, учрежденного в 1929 году для сотрудничества с иностранными туристическими агентствами, – количество иностранцев, приезжавших в Советский Союз, неуклонно возрастало вплоть до середины 1930-х годов. Из почти 25 тысяч туристов, посетивших СССР в 1936 году, 29,1 % составляли американцы (британцы оказались на втором месте, составив 13,5 %). После 1936 года количество туристов довольно резко снизилось, так как на смену советским стараниям культивировать связи с зарубежными союзниками пришел подавляющий страх перед иностранцами. Duranty W. Immigration Now an Issue in Soviet // New York Times. 1932. Mar. 14. Р. 8. О данных «Интуриста» см.: ГАРФ. Ф. 9612. Оп. 2. Д. 146.]. Мужчин среди них насчитывалось больше, чем женщин, однако «американки в красной России» все-таки были заметной группой, и эти женщины вглядывались в своих русских сестер с живейшим интересом.

В годы первой пятилетки, когда в разных отраслях промышленности возникли тысячи новых рабочих мест, простые женщины становились иногда «героинями труда»: в брошюре, выпущенной в 1930 году коммунистической партией США, прославляли «стахановку» Дусю Виноградову, называя ее «мисс СССР», хотя она по всем параметрам отличалась от «мисс Америки» любой эпохи. В ту пору большевики расширяли меры, призванные наказывать за дискриминацию женщин на рабочем месте, а также увеличивали государственное финансирование заботы о детях. В 1929 году Женотдел развернул кампанию за «культурное переустройство быта», которая, по сути, «задавала общественную повестку для государственной политики в отношении женщин в 1930-е годы». Чтобы женщинам было легче выйти на работу, семьи всячески побуждали вступать в «жилищные коммуны и артели», где воспитание детей и ведение домашнего хозяйства были коллективным делом. Возникал неписаный общественный договор, в рамках которого женщины-работницы постепенно начинали считать нормой готовность государства предоставлять социальное обслуживание, чтобы облегчить им бремя домашних хлопот[23 - Engel B. A. Women in Russia. Р. 166; Friedrich G. Miss U. S. S. R.: The Story of a Girl Stakhanovite. New York, 1930; Chatterjee Ch. Celebrating Women: Gender, Festival Culture, and Bolshevik Ideology, 1910–1939. Pittsburgh, 2002. Р. 106.].

Революционный туризм, политические паломники и советские методы гостеприимства

Хотя «советские люди рассчитывали… изменить не только взгляды, но и мировоззрение иностранных посетителей», сами иностранцы, приезжая в СССР, руководствовались собственными мотивами. Это можно ясно понять на нескольких примерах из ВОКС – Всесоюзного общества культурной связи с заграницей, учрежденного в 1925 году для организации визитов зарубежных художников, просветителей, ученых, кинорежиссеров, спортсменов и других видных деятелей, а также лиц, связанных с советскими «обществами дружбы»[24 - David-Fox M. l. Showcasing the Great Experiment: Cultural Diplomacy and Western Visitors to the Soviet Union. New York, 2011. Р. 16.].

В 1926 году Люси У. Уилсон, директриса средней школы для девочек из Южной Филадельфии, попросила о возможности посетить в СССР школы и другие образовательные учреждения, встретиться с преподавателями и ознакомиться с какими-нибудь полезными материалами, которые могли бы помочь ей в написании работы о советской системе образования. Американская танцовщица и танцевальный критик Эдна Окко хотела, чтобы ей помогли достать билеты на танцевальные представления. Барбара Суит, студентка Стэнфордского университета, встретилась в начале своей двухмесячной поездки с представителем ВОКС и сообщила о желании побольше узнать о коренных народах в Советском Союзе. Двадцатидевятилетняя психолог из Филадельфии спрашивала, сможет ли она посещать больницы и госпитали, и упоминала о своем желании собирать сведения, которые опровергали бы «ложь о советских учреждениях, распространяемую в американских газетах». Ф. Блэкуэлл, афроамериканка, работавшая библиотекарем в Нью-Йорке, заявила о готовности выполнять похожую работу в Советском Союзе[25 - Отчетные документы ВОКС: ГАРФ. Ф. 5283. Оп. 3. Д. 39. Л. 146 (1927); Ф. 5283. Оп. 3. Д. 1003. Л. 14, 30, (1937); Ф. 5283. Оп. 3. Д. 1001. Л. 11 (1937).].

Что объединяло всех туристов, американцев, приезжавших с официальными визитами, и иностранцев, подолгу живших в Советском Союзе, – это интерес к советским попыткам изменить саму суть работы. По идее, у советских рабочих, осознанно трудившихся в дружном коллективе, не происходило того отчуждения труда, которое характерно для капиталистического общества с его наймом рабочей силы. Для новой женщины, считавшей главным в своей жизни работу (а не роль жены или подруги), поездка в Советский Союз, как правило, сопровождалась еще и решением каких-то профессиональных задач. Модельер одежды Элизабет Хоуз, не желая оставаться «просто туристкой» во время поездки в СССР в 1935 году, заранее встретилась с представителем советского консульства в Нью-Йорке, чтобы договориться о возможности показать образцы своей работы советской швейной фабрике. Корнелия Кэннон, которой посчастливилось съездить в Россию благодаря тому, что ее муж, выдающийся ученый, получил приглашение выступить с докладом в Ленинграде, придумала себе дело: изучить советскую систему контроля над рождаемостью. Кэтрин Бауэр, представительница «нового курса», градостроительница и одна из главных в Америке специалисток по строительству доступного жилья, явно считала чуть ли не своим долгом попутно изучить жилищные условия и состояние градостроительного дела в СССР[26 - MacCannell D. The Tourist: A New Theory of the Leisure Class. Berkeley, 1999. Р. 7; Hawes E. Fashion Is Spinach. New York: Random House, 1938. Р. 292; Diedrich M. Cornelia James Cannon and the Future American Race. Amherst: University of Massachusetts Press, 2011. Р. 219–220; Storrs L. R. Y. The Second Red Scare and the Unmaking of the New Deal Left. Princeton, 2013. Р. 38–40; Oberlander P. H. Newbrun E., Meyerson M. Houser: The Life and Work of Catherine Bauer. Vancouver, 1999. Р. 146–147.].

Даже в сознании женщин, не имевших профессии, посещение Советского Союза часто связывалось с мыслью о том, что работа любой женщины – «по-матерински заботиться о мире», то есть постоянно задаваться вопросами: как сделать мир человечнее? Как улучшить систему социального обеспечения? Эта мысль об усовершенствовании мира не ограничивалась только опекой над социальной сферой и перетекала к метафизике: можно ли изменить романтические отношения – так, чтобы покончить с двойными стандартами? Могут ли люди эволюционировать – и поставить взаимодействие выше соперничества, а великодушие – выше эгоизма? Какие формы культуры могли бы поспособствовать такой эволюции?

Несмотря на различия в интересах, иностранцы, как правило, посещали одни и те же места, или, точнее, одинаковые по назначению места. Помимо обязательных к посещению заводов, фабрик и колхозов, иностранцев обычно водили по паркам, театрам, музеям, картинным галереям, яслям, школам и учреждениям народного здравоохранения: больницам, родильным домам и «профилакториям», где, предположительно, перевоспитывали бывших проституток. Многие туристки упоминали о посещении Института защиты матерей и детей и Дворца материнства, «где вели научное изучение и клиническую проработку всех вопросов, касавшихся здоровья и благополучия матери и ребенка», о «планах борьбы с болезнями и смертностью; обучении врачей, акушерок, педиатров, медсестер; об образцовых учреждениях» и экспонатах – таких, например, как изображение «румяной крестьянки со здоровым младенцем на одной руке и с книжкой – в другой». Бывшая активистка суфражистского движения Ребекка Рейхер, побывавшая в СССР в 1919 году, посещала образцовые школы, приют для бывших проституток, роддом и здравницу, а еще встречалась с представительницами Женотдела. В своем дневнике она упомянула о том, что фабрика, на которой она побывала, предоставляет своим работницам социально-бытовое обслуживание, отметила, что в яслях «приятные, светлые, просторные комнаты», и записала замечание сотрудницы Женотдела: «Первым делом мы – граждане, и уже потом – женщины»[27 - Fitzpatrick S. Foreigners Observed: Moscow Visitors in the 1930s under the Eyes of Their Soviet Guides // Russian History / Histoire Russe. 2008. Vol. 35. № 1–2. Р. 224–225; Smith J. Woman in Soviet Russia. New York, 1928. Р. 166 («научное изучение» и «румяная крестьянка»); Reyher R. Russia/Palestine diary, коробка 12, папки 3+4, архив Ребекки Рейхер, Библиотека Шлезингера, Гарвардский университет.].

Фрэнсис Э. Уильямс – из-за того, что ее родная мать с пятилетнего возраста работала прачкой, – находила чрезвычайно трогательной советскую заботу о детях:

Здесь дети всегда могут пойти в школу, и даже детские сады и ясли строятся поблизости от фабрик, что очень удобно для работниц… Опять-таки, не нужно копить деньги и заводить полезные знакомства, чтобы устроить детей в колледж и потом всю оставшуюся жизнь выплачивать долги[28 - Williams F. E. To Hell with Bandanas, интервью с Карен Энн Мейсон и Ричарду Кандида Смиту, 1992–1993, расшифровка, pp. 236–237, UCLA Oral History Program, Библиотека Бэнкрофта, Калифорнийский университет в Беркли. URL: https://archive.org/details/tohellwithbandan00will (дата обращения: 21.10.2015).].

Широко прославились советские «методы гостеприимства», призванные направлять заезжих иностранцев в такие места, которые власти желали им показать (и заодно отвлечь их от других, которые показывать не следовало), и на них часто указывали как на доказательство того, что огромные успехи, рекламировавшиеся большевиками на весь мир, были просто выдуманы для одурачивания ничего не подозревавших «политических паломников». Сколь бы тонкими ни были работы, написанные на эту тему, в них обычно преуменьшается значение мер, действительно способствовавших общественным преобразованиям в Советском Союзе, и это мешает нам по-настоящему понять тех женщин и мужчин, которых влекло в те годы в СССР[29 - Hollander P. Political Pilgrims: Travels of Western Intellectuals to the Soviet Union, China, and Cuba, 1928–1978. New York, 1981. Р. 141; Fitzpatrick S. «Foreigners Observed»; David-Fox M. «The Fellow Travelers Revisited: The ‘Cultured West’ through Soviet Eyes» // Journal of Modern History. 2003. Vol. 75. № 2. Р. 300–335; David-Fox M. Showcasing the Great Experiment; Stern L. Western Intellectuals and the Soviet Union, 1920–40: From Red Square to the Left Bank. New York, 2006.]. Учреждения, демонстрировавшие внимание советской власти к женщинам и детям, становились главными туристическими достопримечательностями не только потому, что советские руководители желали похвастаться своими достижениями в этой области, но еще и потому, что путешественники находили эти места чрезвычайно привлекательными.

Всех посетителей естественным образом манили те стороны советской системы, которые были созвучны их собственным интересам. Писательница Санора Бабб приехала в Россию в 1936 году на Московский театральный фестиваль, но еще ее интересовало сельское хозяйство, и поэтому она посетила колхоз. И это посещение стало одним из самых ярких впечатлений ее поездки. Она сделала поразительные фотопортреты крестьянок – крепких, сильных, явно гордых своей работой – и записала:

Работы в колхозе невпроворот, но отношения между этими людьми теплые, добрососедские. Наверное, тут нужно какое-то новое слово, потому что старые слова слишком истерлись, а здесь видны новые и очень здоровые отношения[30 - Babb S. There Are No Fences in Russia: Collective Farm (машинопись). Р. 3, коробка 30, папка 14, архив Саноры Бабб, Центр гуманитарных исследований Гарри Рэнсома, Техасский университет. Фотографии: коробка 68, папки 7–8. В книге Бабб «Чьи имена неизвестны» (Whose Names Are Unknown, написана в 1930-х, но опубликована только в 2004 году) подробно рассказано о тяжелой жизни фермера-мигранта в Америке.].

Анна Рочестер и Грейс Хитчинс поехали в Советский Союз туристками, но, будучи феминистками, сообща приложили усилия к тому, чтобы увидеть, как именно повлияла революция на жизнь женщин, – причем, следует отметить, этот вопрос поднимали почти все женщины, побывавшие в стране Советов и оставившие об этом свидетельства. Собственно, книга Рут Грубер «Я побывала в советской Арктике» (1939) и задумывалась как исследование роли женщин в советской Арктике, но, как выразилась автор, «их деятельность наверняка привлекла бы внимание любого иностранца. Они разительно отличались от всех женщин, которых я видела в большинстве стран Европы». Грубер обнаружила, что женщины по всей Арктике занимают руководящие должности, а еще они выполняют такую физическую работу, которая обычно считается мужской: «Они мостили улицы, строили дома, пилили дрова, валили лес и грузили корабли, трудясь бок о бок с мужчинами»[31 - Allen J. Passionate Commitments: The Lives of Anna Rochester and Grace Hutchins. Albany, 2013. Р. 120–123; Gruber R. I Went to the Soviet Arctic. New York, 1939, цит. в: Nekola C., Rabinowitz P. Writing Red: An Anthology of American Women Writers, 1930–1940. New York, 1987. Р. 236.].