Суверен

– Полагаю, цель моего приезда вам известна. Вы получили письмо милорда архиепископа? То, в котором он сообщает, что я послан сюда, дабы заботиться о благоденствии сэра Эдварда Бродерика?

– Да, – кивнул Редвинтер. – Хотя, откровенно говоря, в этом нет никакой необходимости. Вне всякого сомнения, архиепископ – великий человек, наделенный несравненными добродетелями. Но порой он бывает склонен к безосновательным тревогам.

– Надеюсь, сэр Эдвард пребывает в добром здравии?

– Не совсем, – склонив голову, проронил Редвинтер. – Дело в том, что после ареста королевские дознаватели обращались с ним… не слишком учтиво. Это было еще до того, как архиепископ принял решение доставить узника в Лондон. Видите ли, наружу вышли некоторые обстоятельства, – добавил он, многозначительно вскинув бровь. – Обстоятельства весьма секретного свойства.

Вне всякого сомнения, Редвинтер знал, что я, так же как и он сам, не осведомлен об этих секретных обстоятельствах; наверняка архиепископ упомянул об этом в своем письме.

– Насколько я понял, до вашего приезда в Йорк узника пытали?

– Да, – кивнул тюремщик. – Именно поэтому сейчас он чувствует себя не лучшим образом. Но тут уж ничего нельзя сделать. Что касается условий, в которых он содержится ныне, то любой заключенный может только мечтать о таких. Вскоре Бродерику предстоит путешествие в Лондон, и, думаю, там его здоровью будет нанесен весьма серьезный урон. Король намеревается подвергнуть его допросу с пристрастием, а в Лондоне есть люди, которые изрядно поднаторели в подобных делах.

До сих пор я гнал от себя прочь мысль о том, какая участь ожидает моего будущего подопечного по прибытии в Лондон, и слова тюремщика заставили меня содрогнуться.

– Не желаете ли пива, сэр? – любезно вопросил Редвинтер.

– Нет, благодарю вас. Прежде всего я хочу повидаться с сэром Эдвардом.

– Разумеется, вы увидите его безотлагательно, – с готовностью заявил тюремщик. – Сейчас достану ключи.

С этими словами он направился к громоздкому сундуку и открыл его. Я тем временем бросил взгляд на бумаги, лежавшие на столе. По большей части то были различные приказы и записки, написанные мелким круглым почерком. Что касается книги, которую до моего прихода читал тюремщик, ею оказалась «Покорность христианина» Тиндейла, сочинение, излюбленное реформаторами. Стол стоял рядом с одним из узких окон, откуда открывался превосходный вид на город. Подойдя к окну, я увидел множество остроконечных шпилей и огромную церковь без крыши, вне всякого сомнения принадлежавшую уничтоженному монастырю. Вдали расстилались болота, за которыми блестело озеро. Посмотрев вниз, я увидел ров, который на этой стороне замка был гораздо шире. Берега его густо поросли тростником. Около рва сновало множество людей с большими корзинами.

– Местные жители приходят сюда за тростником. Они делают из него светильники.

Вкрадчивый голос Редвинтера раздался за моей спиной так неожиданно, что я невольно вздрогнул.

– Есть у них и еще один промысел. Вон, видите?

Редвинтер указал на женщину, которая отдирала что-то, прилипшее к ее ногам. До меня донесся приглушенный крик боли.

– Они нарочно заходят в воду босиком, чтобы к их ногам присосались пиявки, – с улыбкой пояснил Редвинтер. – А потом продают пиявок аптекарям.

– Стоять в грязной воде, ожидая, когда эти твари присосутся к ногам, – довольно неприятное занятие, – заметил я.

– Да уж, – согласился Редвинтер. – Ноги у любителей подобного промысла сплошь покрыты маленькими шрамами. – Он повернулся и добавил, глядя мне прямо в глаза: – В точности так тело Англии покрыто шрамами, оставленными ненасытными римскими пиявками. Идемте посмотрим, как дела у нашего друга Бродерика.

И, не дожидаясь ответа, он направился к дверям.

Прежде чем поспешить за ним, я взял со стола свечу.

* * *

Редвинтер проворно поднялся по лестнице на следующий этаж и остановился у массивной двери с маленьким зарешеченным окошечком. Предварительно заглянув внутрь, он отпер дверь и вошел. Я последовал за ним.

Камера оказалась тесной и сумрачной, ибо свет проникал сюда сквозь единственное крошечное оконце, зарешеченное, но лишенное стекол. Распахнутые ставни пропускали в камеру прохладный ветер. Холодный спертый воздух насквозь пропитался сыростью, циновки у меня под ногами были склизкими и грязными. Звон цепей, донесшийся из угла камеры, заставил меня повернуться. На деревянной койке лежал исхудалый человек в грязной белой рубахе.

– К вам посетитель, Бродерик, – сообщил Редвинтер. – Из самого Лондона.

Голос его оставался ровным и спокойным.

Узник сел, зазвенев цепями. Двигался он медленно и с явным усилием. Я решил, что передо мной пожилой человек, однако, вглядевшись в бледное, покрытое грязными разводами лицо, убедился, что заключенному нет еще и тридцати. При других обстоятельствах это узкое, удлиненное лицо, несомненно, было очень привлекательно, но сейчас его уродовала неряшливая клочковатая борода. Волосы арестанта, густые и белокурые, висели свалявшимися сальными прядями. Этот изнуренный человек отнюдь не показался мне опасным, но устремленный на меня взгляд налитых кровью глаз сверкнул откровенной яростью. Длинные цепи, продетые в кандалы, болтавшиеся на тонких запястьях, были прикреплены к стене над кроватью.

– Из Лондона? – Голос узника был хриплым, но по произношению в нем нетрудно было узнать джентльмена. – И зачем вы приехали, позвольте спросить? Вас привело сюда желание узнать, по нраву ли мне, когда в меня тычут раскаленной кочергой?

– Вовсе нет, – мягко возразил я. – Я приехал сюда, дабы заботиться о вашем здоровье и безопасности.

Ярость, сверкавшая в глазах узника, нимало не погасла.

– Значит, королевские мастера пыток не желают, чтобы кто-то отбивал у них хлеб? – усмехнулся он. – Им подавай целую и невредимую жертву.

Голос его сорвался, и он зашелся приступом кашля.

– Ради бога, господин Редвинтер, позвольте мне утолить жажду.

– Я прикажу принести вам воды лишь после того, как вы повторите строфы, которые я задал вам вчера.

– О чем идет речь? – спросил я, недоуменно воззрившись на тюремщика.

– Я решил, будет полезно заставлять Бродерика каждый день заучивать наизусть десять строф из Библии, – с улыбкой пояснил Редвинтер. – Надеюсь, слово Господне, которое он прочтет на своем родном языке, просветлит его душу, погрязшую в папистской ереси. Вчера он пренебрег своим уроком. Я сказал ему: он не получит ни капли воды, пока не затвердит заданное.

– Немедленно принесите ему пить! – непререкаемым тоном распорядился я. – Вы здесь для того, чтобы заботиться о его теле, а не о его душе.

Я поднял свечу, дабы лучше рассмотреть лицо Редвинтера. На мгновение он недовольно поджал губы и сразу же вновь растянул их в улыбке.

– Разумеется, сэр. Наверное, жажда – не лучший наставник. Сейчас я позову стражника и прикажу принести какого-нибудь питья.

– Нет, сходите сами. Так будет быстрее. За мою безопасность можете не тревожиться. Арестант надежно закован.

Редвинтер несколько замешкался, однако счел за благо не возражать и беспрекословно вышел из комнаты. Я слышал, как он поворачивает ключ в замке, запирая камеру. Заключенный хранил молчание, без движения сидя на своем жестком ложе.

– Возможно, вы в чем-нибудь нуждаетесь? – осведомился я, подходя к нему ближе. – Верьте, я искренне желаю вам помочь. Мне неизвестно, в чем вас обвиняют. Цель моя состоит в том, чтобы доставить вас в Лондон в добром здравии. Именно в этом состоит поручение архиепископа.

Бродерик внимательно посмотрел на меня, и лицо его исказила гримаса, отдаленно напоминающая улыбку.

– Значит, архиепископ опасается, что Редвинтер излишне увлечется, упражняясь на мне в пыточном мастерстве?

– А он уже предавался… подобным упражнениям? – спросил я.

– Нет, – покачал головой узник. – Терзать мою душу нравится ему куда больше, чем терзать тело. Только я не из тех, кого легко сбить с пути.

Бродерик вперил в меня долгий пристальный взгляд и вновь растянулся на своей койке. Я увидел, как в открытом вороте его рубашки мелькнул багровый след ожога.

– Покажите, что там у вас, – приказал я. – Откройте грудь.

Заключенный пожал плечами, однако сел и развязал тесемки у ворота. Зрелище, открывшееся мне, заставило меня вздрогнуть. На коже узника темнело несколько отметин, судя по всему, оставленных раскаленной кочергой. Один из ожогов воспалился особенно сильно и обильно сочился гноем. Взгляд заключенного был исполнен такой огненной ярости, что мне казалось, он вот-вот прожжет меня насквозь.

«Если Редвинтер – это лед, то этот человек, несомненно, пламя», – пронеслось у меня в голове.