Русские музыканты об Америке и американцах

Владимир Маяковский (1893—1930)

IV. Русские в Нью-Йорке

«Кто в мире не слыхал о Статуе свободы? Когда корабль входил в Нью-йоркскую гавань, я долго и с уважением смотрел на величавую леди, символизирующую свободу и права человека»[64 - Tiomkin, Dimitri & Buranelli, Prosper Please Don’t Hate Me. Garden City, NY: Doubleday & Company, Inc., 1959. P. 108.]. Этими словами Дмитрия Тёмкина можно, вероятно, было выразить чувства многих иммигрантов, и не только, конечно, русских.

Ошеломляющую сказочную панораму, открывающуюся при приближении к Нью-Иорку, с эффектной, царящей над входом, статуей Свободы – всё это трудно описать. Шесть сезонов подряд я ездил потом в Америку и каждый раз приближение к Нью-Иорку производило на меня всегда одинаково сильное впечатление[65 - Гречанинов, А. Т. Моя жизнь. New York: Издание «Нового журнала», 1951. С. 137.].

Крупнейший и самый быстрорастущий город Америки, а в перспективе фактически и её символ, космополитический центр притяжения (как и въездного и таможенного контроля) для бесчисленных путешественников и переселенцев, равно, как и формирующийся культурный центр, законодатель мод и хорошего вкуса[66 - См., напр., Rubinstein, Arthur My Young Years. New York: Alfred A. Knopf, 1973. P. 187.] (пусть, словами Владимира Дукельского, «в смысле искусства» и «город обезьян, раззолочённых и галдящих, но никому не нужных»[67 - Максимова, А. С. Владимир Дукельский (Вернон Дюк): Два лика – одна судьба. Петрозаводск: Издательство ПетрГУ; Санкт-Петербург: Крига; Победа, 2016. С. 67.]), Нью-Йорк в начале ХХ столетия ещё не стал тем поражающим воображение городом будущего, образ которого приобретёт известность по всему миру. Ещё только возводились знаменитые небоскрёбы – самое высокое здание насчитывало пока всего два десятка этажей, – а до железнодорожного вокзала добирались в основном на лошадях.

Правда, многие характерные черты, вроде вавилонского смешения языков и наций или, по выражению Артура Рубинштейна, контраста между «изношенными трущобами и роскошью лучших отелей»[68 - Rubinstein, Arthur Op. cit. P. 174.], были уже вполне заметны.

Если Нью-Йорк всё ещё не слишком отличался от многих других американских городов, то его неповторимость по отношению к городам Европы или России была несомненна. Его упоминали часто и описывали сравнительно подробно. Ещё Пётр Чайковский в конце XIX века отмечал, что Нью-Йорк «очень красивый и очень оригинальный город; на главной улице одноэтажные домишки чередуются с домами в 9 этажей… Великолепен Центральный парк»[69 - Волков, С. Страсти по Чайковскому: Разговоры с Джорджем Баланчиным. Москва: Эксмо, 2004. С. 134.]. Приблизительно в таком же духе отзывались и русские иммигранты – почти на всех город произвёл в целом очень благоприятное впечатление. Так, красочно, пусть и не без критики, живописал Нью-Йорк Фёдор Шаляпин, во время своего первого визита в 1907 году.

Город производил удивительное впечатление: всё живое в нём стремительно двигалось по всем направлениям, словно разбегаясь в ожидании катастрофы… Вокруг стоит такой адский шум, как будто кроме существующего и видимого города сразу строят ещё такой же грандиозный, но невидимый. В этой кипящей каше человеческой я сразу почувствовал себя угрожающе одиноким, ничтожным и ненужным. Люди бежали, скакали, ехали; вырывая газеты из рук разносчиков, читали их на ходу и бросали под ноги себе; толкали друг друга, не извиняясь за недостатком времени, курили трубки, сигары и дымились, точно сгорая[70 - Шаляпин, Ф. И. Страницы из моей жизни. Ленинград: Музыка, 1990. С. 213. Пассаж отсутствует в английском издании.].

Ко времени второго приезда артиста, почти пятнадцать лет спустя, принципиально изменилось мало, разве что город, как казалось, вырос едва ли не вдвое (в сущности, так и произошло).

На улицах стало так многолюдно, что, когда я издали наблюдал толпы народа, снующие по 5-ой авеню, мне казалось, что все люди идут в обнимку!

– Как прекрасно видеть такую братскую любовь! – размышлял я.

Меня, однако, ждало разочарование. Подойдя к толпе совсем близко, я понял: то, что я принимал за чувства, оказалось простой необходимостью. Это была вынужденная близость, наблюдаемая в знакомой всем банке сардин (или бочке селёдок)![71 - Там же. С. 279. Chaliapine, Feodor Pages from My Life: An Autobiography. New York & London: Harper & Brothers Publishers, 1927. P. 324.]

Первые впечатления Сергея Прокофьева, посетившего Нью-Йорк осенью 1918 года, нашли выражение вполне в том же самом духе: «Нет другого города, кроме Нью-Йорка, который так красив, когда к нему подъезжаешь»[72 - Чемберджи, В. ХХ век Лины Прокофьевой. Москва: Классика-XXI, 2008. С. 80.].

…Чем ближе к Нью-Йорку, тем вид был интереснее. Наконец, замелькали равномерные, нумерованные улицы, а затем мы углубились под город и так, не вылезая из-под земли, и приехали на вокзал. Затем нас удушили бензиновой вонью автомобили, которые пускали её сюда же, под землю, вертясь у входа вокзала, и мы поехали по улицам Нью-Йорка… Тем не менее, Нью-Йорк, ничуть не поразив, произвёл просто отличное впечатление[73 - ПД-1. С. 731 (запись за 24.08/06.09.1918).].

На следующий день Прокофьев добавил в дневнике, что «Нью-Йорк очень хороший город, и я рад, что поживу в нём»[74 - Там же (запись за 25.08/07.09.1918).]. Вместе с тем было и ощущение сытости, даже пресыщения, богатства и некоторой безвкусицы (супруга музыканта Лина Прокофьева, истинный знаток моды, была позднее совершенно поражена кричащей одеждой дам[75 - Чемберджи, В. Указ. соч. С. 80.]). Это мнение прошло проверку временем – несмотря на «удушающие бензиновые пары»[76 - ПД-2. С. 87 (запись за 21.03.1920).] и «бесконечную суету»[77 - ПД-1. С. 740 (запись за 26.09/09.10.1918).], и даже в сравнении с европейскими столицами: «В Париже Нью-Йорк казался мне узким и тесным. Да, здесь берегут каждый квадратный аршин, но как в нагромождении своём он импозантен!»[78 - ПД-2. С. 120 (запись за 26.10.1920).] – восклицал Прокофьев два года спустя. Но похоже, что деловой суете мегаполиса композитор в целом скорее симпатизировал: «В девять часов утра Нью-Йорк, такой же как всегда, благоустроенный и оживлённый»[79 - Там же. С. 75 (запись за 02.02.1920).]. «Нью-Йорк выглядел весёлым…, богатым – и весь был залит солнцем. Мне было приятно в него вернуться»[80 - Там же. С. 165 (запись за 21.10.1921).], – записывал он в дневнике в октябре 1921 года.

В высшей степени положительное впечатление произвёл город на Джорджа Баланчина в 1933 году: «Помню запахи порта, портовую жизнь. Нью-Йорк мне сразу очень понравился: люди бодрые, дома высокие…». И вообще, Америка ему «понравилась больше Европы. Во-первых, Европа по сравнению с Америкой маленькая… И люди мне там [в Европе] не нравились – всё одно и то же, одно и то же»[81 - Волков, С. Указ. соч. С. 136.], – вспоминал балетмейстер полвека спустя.

Естественно, далеко не все разделяли подобные восторги. Например, Артур Рубинштейн, не понаслышке знакомый с изысками европейских (и прочих) столиц, без особого энтузиазма описывал свой первый визит в 1906 году.

Откровенно говоря, Нью-Йорк в те дни был довольно безобразным городком. Этот длинный и узкий остров, втиснутый между двумя крупными реками, был разрезан авеню по вертикали и улицами по горизонтали; назывались все они, к моему удивлению, только по номерам. Считалось, что такая геометрия была практичной, мне же она казалась монотонной. Величественные небоскрёбы тогда ещё не построили, и лишь одно знаменитое Flatiron Building напоминало нечто похожее. Основными артериями города были Бродвей и Пятая авеню. Первая – жизненный центр Нью-Йорка, копия парижских бульваров; второй же был присущ некоторый «аристократический дух», благодаря дворцам американской знати, особенно тем, что выходили на Центральный парк… Боковые улочки этих «образцовых» кварталов были похожи на аналогичные в Лондоне, с их небольшими, аккуратными и узкими частными домами, расположенными строгими рядами. В остальных частях города царили запустение и нищета; улицы были грязными и вонючими, забитыми толпами плохо одетых и унылых людей, которые вечно куда-то спешили[82 - Rubinstein, Arthur Op. cit. P. 179—180.].

Впоследствии, годы спустя, когда у пианиста появилась возможность изучить город более подробно, тот открылся ему и с более приятных сторон, вроде «Уолл-Стрит и её окружения, тихих старых улочек, у которых всё-таки были названия, экзотического Chinatown и Riverside Drive»[83 - Ibid.].

Вторил Рубинштейну и тогда ещё несколько менее искушённый, но не менее наблюдательный восемнадцатилетний Владимир Дукельский – один из самых молодых иммигрантов, – прибывший в Нью-Йорк в 1921 году: «Странным образом я почувствовал себя как дома в этом перенаселённом и чрезмерно разрекламированном городе – невероятно прекрасном издалека, невероятно уродливом вблизи»[84 - Duke, Vernon Passport to Paris. Boston & Toronto: Little, Brown and Co., 1955. P. 220.]. Одна из главных достопримечательностей, Бродвей, пользовалась особым вниманием музыканта – будущего знаменитого сочинителя мюзиклов.

[Бродвей был] неряшливым и вонючим под лучами палящего солнца, подобно немытой путане после ночи со слишком многими клиентами. После заката Бродвей – это, конечно, вавилонское зрелище, но будь я мэром Нью-Йорка, я бы закрывал его в дневное время, или же разогнал бы всех продавцов напитков и попкорна, посносил бы ларьки с хот-догами и гамбургерами и позакрывал бы бары – то есть, убрал бы всю эту мусорную мишуру, которая обезобразила некогда замечательную и благородную театральную улицу[85 - Ibid. P. 265—266.].

Сдержанно и с изрядной долей разочарования и равнодушия описывал Нью-Йорк невпечатлительный Николай Набоков, известный космополит, очутившийся в культурной столице Америки в том же году, что и Баланчин:

Я помню, что вовсе не был поражён или потрясён Нью-Йорком. Оказалось, он в точности такой, как я себе и представлял: беспредельный вертикальный хаос… установленный на образцовом горизонтальном порядке[86 - Интересная фраза. В оригинале так: «a kind of immense vertical mess… set upon a square horizontal order».]. Я ожидал увидеть причудливые, высоко расположенные железные дороги, картинки которых я рассматривал ещё в далёком детстве, и я также ожидал, что они окажутся шумными, грязными и обветшалыми. Я ожидал увидеть пообносившиеся трёхэтажные кирпичные дома, стоящие плечо к плечу со сверкающими небоскрёбами. Я ожидал увидеть на каждом углу удобные аптеки, где можно купить молочные коктейли и засахаренные бананы, ожидал увидеть удобные просторные такси и мрачных монстров частных автомобилей, стоящих в пробках на улицах. Это всё я уже видел в фильмах, читал об этом в книгах, и слышал от тех немногих американцев, которых мне довелось встретить[87 - Nabokov, Nicolas Bagаzh: Memoirs of a Russian Cosmopolitan. New York: Atheneum, 1975. Р. 187—188.].

Фёдор Иванович Шаляпин | Feodor Chaliapine

Оперный и камерный певец (бас).

Родился 1 (13) февраля 1873 года в городе Казани Казанского уезда Казанской губернии (Российская империя; ныне – Российская федерация). Умер 12 апреля 1938 года в Париже (Франция). В 1984 году его останки перезахоронены в Москве.

Один из ведущих оперных артистов своего времени, оказавший влияние на развитие оперного искусства и актерского мастерства в ХХ веке, а также на популяризацию русской оперы за границей.

Уже к началу века Шаляпин обладал широкой известностью, выступая в лучших оперных театрах, в том числе в составе трупп Большого и Мариинского театров (последний он возглавлял в качестве художественного руководителя в 1918—1921 годах). С 1901 регулярно гастролировал за рубежом. В 1919 первым получил звание народного артиста Республики.

В 1921 году покинул Советскую Россию, обосновавшись главным образом в США (в его честь открыта звезда на «Аллее славы» в Голливуде), также проживал в Финляндии, Великобритании и Франции. Продолжал регулярно гастролировать по всему миру. С 1935 – постоянно в Париже.

Владимир Дукельский [Мой Нью-Йорк, 1921/1955][88 - Duke, Vernon Passport to Paris. Boston & Toronto: Little, Brown and Co., 1955. P. 82—83, 106, 347.]

Всякий великий город – а заслуживающих такое определение немного – производит мгновенное и особенное воздействие на каждого, кто попадает в него впервые. Так вот, Нью-Йорк бьёт прямо по зубам.

Конечно, в 1921 году облик Манхэттена был ещё не таким впечатляющим, как в 1935, но большую часть первых трёх дней [после прибытия] мы провели в полном изумлении… Нью-Йорк казался даже грязнее Константинополя, но в наэлектризованном воздухе веяло каким-то лихорадочным ожиданием. Город был новым, несимпатичным и немного франтоватым, неловко юным, подобно неуклюжему щенку волкодава с непомерно длинными лапами.

Как и все чудеса света, вроде Эйфелевой башни в Париже или лондонского Тауэра, небоскрёбы уже спустя несколько дней перестали казаться чем-то необыкновенным, хотя ночной Бродвей по-прежнему являл собой удивительное и неповторимое зрелище. А вот центральный парк разочаровал – деревья хилые и анемичные, а окружавшие их высокие здания словно выжимали весь сок из всего этого безрадостного оазиса.

Вообще, существует несколько Нью-Йорков. Например:

– вполне дружелюбный предпиквиковский Нью-Йорк Вашингтона Ирвинга;

– элегантная, в духе Леди Блессингтон, столица несправедливо забытого Натаниэля Паркера Уиллиса[89 - Nathaniel Parker Willis (1806—1867) – журналист, поэт и редактор, самый высокооплачиваемый колумнист своего времени.];

– Манхэттен продавщиц из рассказов О. Генри;

– иммигрантский Нью-Йорк Горького и Короленко;

– безжалостный город-монстр, воспетый Джоном Дос Пассосом;

– Нью-Йорк Скотта Фицджеральда, блистающий фляжками и бёдрами, опьянённый дешёвым джином и золотой молодёжью;

– полный достоинства изысканный клубно-литературный мир Генри Джеймса;

– Гринвич-Виллиджский гирляндочный образ большого города Максвелла Боденхайма[90 - Maxwell Bodenheim (1892—1954) – поэт и романист.];

– излюбленное прибежище псевдо-аристократов, изображённое Беном Хектом[91 - Ben Hecht (1894—1964) – сценарист, режиссёр, продюсер, драматург, журналист и писатель.];

– Гарлемо-Монпарнасский рай Карла Ван Вехтена[92 - Carl Van Vechten (1880—1964) – писатель и фотограф.];

– модный центр прилизанных пройдох Джерома Вейдмана[93 - Jerome Weidman (1913—1998) – драматург и писатель.].

Мы увидели, почувствовали и попробовали немного от каждого, кроме рафинированного кирпичного Верхнего Вест-Сайда учителей пения – города стареющих экс-примадонн с крашенными волосами и поникших гардений, смертельных музыкальных вечеров с балладами Таун-холла, надоевшего куриного салата и слабых коктейлей; этот город остаётся невоспетым, и жаль, ведь в двадцатые это было занятное место – место, куда нас переселили из нашей гостиницы на Мэдисон-авеню.

Нью-Йорк: Плюсы и Минусы

<+>

– зубы, ноги и руки нью-йоркской женщины, лучшей в мире;

– устрицы в жёстких ракушках;