Бежать

–– Я открою. – сказал он, тяжело приподнимаясь со стула. Мэг и сейчас слишком отчётливо помнила, как он отёр покрытые маслом пальцы, и как тепло продолжали блестеть на тарелке его любимые вяленые томаты.

Роджер чуть вытянул шею, пытаясь разглядеть того, кто стоял за дверью. Мэг и маме пришлось немного наклониться всем телом. Крупная фигура отца уже почти вплотную приблизилась к ручке, когда раздался повторный стук.

«Тук. Тук. Тук.»

Вспомнив его теперь, девочка вновь повалилась на грудь и до боли сжала в зубах измазанную грязью кисть руки. Почему. Почему они не поняли этого тогда. Почему не испугались. Зачем открыли чёртову дверь.

–– Иду-иду, – голос папы звучал добродушно. Возможно, он и был озадачен, но по привычки пытался изобразить из себя Доброго Фермера. – Кто же там такой нетерпеливый? Вы уж погодите немного, сейчас с замком справлюсь. – он говорил громко и очень добродушно, как будто пытался сгладить неловкость от собственного промедления. Мама приподнялась со стула, чтобы помочь ему. – Заедает его иногда. А мы закрываем плотно, сами понимаете, какой час… Всякое может быть в этих краях.

Да, всякое может быть. Он сам говорил это. Так почему же он не подумал, что всякое может быть прямо здесь и сейчас? Почему, произнося эти слова, не вспомнил о том, зачем им был нужен этот неповоротливый замок? Почему так просто поверил шести сухим стукам?

–– Вот так.. Дёрни чуть сильнее, он и поддаётся. Надо будет нам с Роджером его подлатать, а Род? Что ж, простите за промедление, ради…

Он не договорил. Слова, которые он собирался произнести, повисли в воздухе, как будто наткнулись на невидимый штырь. На какое-то едва уловимое мгновение в комнате повисла тишина, нарушаемая лишь тихим шелестом дождя. Мэг видела, как лицо нахмурилась мама, как сделала пару нерешительных шагов в сторону выхода.

Больше она не успела. Всё ещё стоя спиной к кухне, едва различимый среди теней, папа как-то странно, почти судорожно, махнул рукой назад. Он хотел сказать «Бегите» – думала Мэг теперь. Он хотел, чтобы мы не приближались. Он и сам хотел не приближаться, никогда не приближаться к этой двери и к тому, кто стоял за ней.

Они не поняли этого тогда – потому что на размышления было дано какие-то полсекунды. Они даже не успели озадаченно нахмурить брови или приоткрыть рот, чтобы задать вопрос. Потому что раздался выстрел.

Он был до безумия странным, и в то же время – невероятно обыкновенным. Именно это и казалось самым странным. Что-то грохотнуло, грохотнуло так громко, что у Мэг заложило уши, а пол под её ногами коротко задрожал. Вспышка света, яркая, слишком горячая, почти лиловая, ударила по глазам. Девочка почему-то подумала, что эта вспышка чем-топохожа на те, что бывают в мультфильмах. Дурацкая и такая жалкая мысль.

Крик раздался до того, как едкий дым успел проникнуть в комнату. И до того, как отцовское тело, странно, как будто неуверенно качнувшись из стороны в сторону, рухнуло на землю. Оно как будто никогда и не было телом: просто с ужасным шумом вдруг оказалось на полу. Он лежал ровно в той же позе, в какой только что стоял, и Мэг ясно видела, как блестит его голова. Теперь она казалась какой-то неправильной, будто кривой.

Крик всё нарастал. С трудом оторвав взгляд от мокрого блеска на полу, девочка перевела взгляд на маму. Женщина стояла, странно изогнувшись, как если бы её ударили в живот. Своими тонкими, окрашенными золотом пальцами она сминала кожу на лице, как будто пытаясь вырвать собственный рот и тем самым заглушить крик. Мэг видела, как выпучились и исказились её глаза, и как содрогались изящные плечи.

Где-то совсем близко, и вместе с тем невозможно далеко, раздался щелчок затвора. Он был слышен так глухо, как будто отделялся от стола метрами и метрами воды. «Щщёлк!»

В следующую секунду весь мир смазался, а на плече Мэг оказалось что-то очень сильное и горячее. Это что-то толкнуло её вниз, под стол, стащило со стула и почти ударило об пол. Ошарашенная, она едва успела понять, что «чем-то» была рука Роджера, когда уши снова наполнил грохот. Крик как будто утонул в этом грохоте. Он съёжился, сжался и исчез совсем. Когда под столом появились первые струйки сизого дыма, на месте крика висел только слабый хрип.

Мэг с ужасом наблюдала, как мамины ноги – такие белые, тонкие, чуть округлые ноги греческой богини – тяжко отступили куда-то к стене. Они путались, бились одна о другую и еле отрывались от пола. И ещё, кажется, что-то капало на них с подола юбки. Бледную кожу разрезали полосы тёмной жидкости. Стало ужасно тихо. Девочка замерла, всё ещё чувствуя на плече пальцы брата, не в силах оторвать глаз от трясущихся материнских ног.

Когда хрип раздался снова, прогремел второй выстрел. Колени дрогнули последний раз и, выскользнув из-под подола юбки, светлыми пятнами устремились вниз. Мэг даже зажмуриться не успела, когда на полу, совсем рядом с ней, растянулась груда чего-то человекоподобного. Эта мешанина тканей, волос и цепочек, эта груда из золотого цвета, тонких скул и двух огромных влажных дыр где-то в животе. Что-то, что всего секунду назад было мамой.

Ровно в этот момент (она теперь понимала это, тогда ей казалось, что она глядела на труп десятки, сотни, может быть, даже сотни тысяч лет) пальцы на её плече сжались так сильно, что в глазах потемнело. Мэг почти закричала, когда е внезапно вышвырнуло из-под стола. Она врезалась во что-то и покатилась по полу. Раздался топот, ужасный топот многих-многих ног, грянул ещё один выстрел и, кажется, зазвенело стекло. Что-то треснуло, рухнуло, а руки опять подхватили её безвольное тело.

Лампа над столом со звоном разлетелась в стороны. Свет погас. Раздался новый выстрел

Бледное лицо Роджера маячило совсем рядом, то и дело ускользало и появлялось вновь. Его рот был разинут: чёрной пропастью он изрыгал ей в лицо крики и вопли. Мальчик то и дело отворачивался и направлял эти вопли куда-то ещё, но уже иначе – злобно и отчаянно. Кажется, он поднял её над землёй, кажется, он толкал её, кажется, он бежал и пригибался и прятался за диваном, и всё кричал, и кричал, и кричал…

А потом они оказались совсем близко к выходу. Мэг услышала ещё один выстрел и уже почти открыла рот, чтобы закричать. Она почти видела тяжёлые шаги, настигающие их, она чувствовала, как смерть разбрасывает в стороны обломки мебели и осколки тарелок.

Но Роджер не дал ей издать и звука. Он издал его сам.

–– Беги! Беги, Мэг, живо, ЖИВО! БЕГИ!!!

Невероятно мощный толчок выбросил её на улицу. Толчок, в котором смешалось так много боли, отчаяния и животного ужаса, что, как Мэг думала теперь, он забрал у Роджера последние силы. Будь этот толчок хоть немного сильнее, у неё бы треснули рёбра.

Девочка выкатилась в дверной проём. Ступеньки больно оцарапали ей спину, а ноги и руки тут же покрылись слоем липкой грязи. Но хуже всего было то, что, переваливаясь через порог, она ясно ощутила под собой что-то мягкое, липкое и тёплое. Что-то, что, она знала, несколько минут назад добродушно улыбалось из-под пышных усов.

Роджер всё ещё что-то кричал ей вслед. Разобрать, что именно, было невозможно из-за оглушительного шума ливня. Но это было неважно. Она знала, что это за слова. Это был приказ – единственный и истошный. Приказ бежать.

И она побежала. С трудом выкарабкавшись из вереницы луж и даже не успев распрямиться в полный рост, девочка бросилась в сторону леса. Страх гнал её вперёд. Совершенно первобытный страх. Он заставлял её не думать о брате, заставлял забыть о лежащих на полу грудах одежды и мяса. Он толкал её вперёд, велел подниматься, когда она оскальзывалась, не обращать внимания на бьющие по лицу ветки деревьев. Он вёл её всё дальше сквозь лес. Страх был тем, что сохранило в её голове одну только мысль: «Бежать!»

Мэг тяжело перевалилась на спину. Дождь продолжал хлестать её по щекам неровными струями. Вся одежда промокла насквозь и теперь липла к перемазанному грязью телу. Это казалось таким поразительно несправедливым, таким неправильным. Так не должно было быть. Детям нельзя лежать на земле, и слишком долго мокнуть под дождём без зонта, и, в конце концов, в одиночестве валяться ночью посреди леса. Кто-то обязан был прийти и поругать её. Кто-то должен был взять её за руку, поднять с земли. Сказать, чтобы никогда больше не смела так делать. О, как же сильно Мэг сейчас хотелось, чтобы кто-нибудь её отругал.

Но никто не приходил. Лес трещал и плакал, шелестел миллиардами листьев, но ни одному из них не было до неё дела. Теперь никогда никому не будет дела.

При мысли об этом под веками что-то нагрелось и защипало. Ужасно хотелось заплакать, но она не могла – слёзы закончились.

Она не знала, как долго лежит здесь. Знала лишь, что вставать бессмысленно. Ей ведь некуда было пойти. И не к кому. Она вспомнила выстрелы, которые слышала после того, как покинула дом. Они были такими громкими. Такими безжалостными. Ей не хотелось думать о том, что они значили, но теперь, когда первородный страх уже ушёл, усмирить поток мыслей казалось невозможным.

Роджер, думала она. Роджер, Роджер. Роджера… Она подумала о том, что вместо него на полу теперь лежит что-то скомканное, мокрое и тёплое. А может быть, уже холодное.

Когда ей было пять лет, мама рассказала ей о смерти. Роджер всё уже тогда знал, но сидел рядом – потому что это было слишком страшно вынести одной. Мама показала ей картинки кладбищ и объяснила, что все-все однажды окажутся там.

«Они не будут больше дышать, двигаться, думать, разговаривать, понимаешь, милая? Все животные однажды умирают, и все люди тоже.»

«А когда?» – спросила тогда Мэг, хотя, вообще-то ей хотелось задать совершенно другие вопросы.

«Каждый умирает по-разному и каждый в своё время. Никто не знает, кто и когда умрёт.»

«Значит, мы все тоже умрём?» – спросила Мэг, и на этот вопрос она действительно хотела услышать ответ.

«Да, солнышко. Папа, и я, и Роджер… И даже ты… Когда-нибудь. Но я могу тебе сказать одно – это произойдёт очень нескоро.»

«Ты же сказала, что этого никто не знает.»

«Правильно. Ты молодец, что слушаешь меня. Но это я точно знаю, поверь мне. Кое-что твоя глупая мать всё-таки знает»

И она обняла Мэг, и Роджера и, наверное, поцеловала их в макушки, как она всегда делала, а Мэг вдохнула тёплый запах её кожи, коснулась носом тоненькой цепочки на шее, и совершенно успокоилась. Она тогда успокоилась настолько, что забыла свой главный вопрос.

«А это больно?» – спросила она потом у Роджера. Всё-таки, он уже знал всё.

Но Роджер только пожал плечами:

«Не знаю. Наверное, смотря, как ты умрёшь. Я не знаю, больно ли само умирание, если честно. И, думаю, никто этого не знает. Меня это пугает, если честно» – доверительно прибавил он тогда.

Теперь-то он узнал. Узнал, потому что мамины обещания ничего не значили. Мама тоже ничегошеньки не знала. И теперь она валялась в углу кухни, как дырявая тряпичная кукла.

Мэг закрыла глаза и взвыла. Вой получился совсем тихим и сразу утонул в дожде. Ей хотелось перекричать этот дурацкий шум, который словно насмехался над её болью. Хотелось орать так громко, чтобы человек, покидавший сейчас её дом, упал замертво от удара звуковой волны. Но горло слишком ослабло от бесконечных рыданий, а голова болела так, как будто в следующую секунду должна была расколоться. Веки вдруг стали настолько тяжёлыми, что, казалось, все невыплаканные слёзы собрались именно в них. Медленно, слишком медленно они смыкались, и размыкались, и смыкались, и смыкались…

Когда девочка наконец открыла глаза, дождь почти кончился. Теперь он превратился в тонкую плёнку, занимавшую каждую клеточку пространства, делающую всё вокруг однотонным и блёклым. Голова всё ещё трещала по швам. А ещё было холодно. Просто до ужаса, до омерзения холодно.

В первые секунды после пробуждения Мэг, как это обычно бывает, не вспомнила ничего. Всё, что она чувствовала тогда – холод и влагу. Очень много холода и влаги. Сквозь пелену сна она даже успела подумать, неужели же её забыли перенести из палатки в кровать. Видимо, вот что случается, если провести ночь не в своей спаленке.

А потом обрушились воспоминания. Гигантским шипом они пронзили всё её существо, ударили куда-то в спину, проломили грудную клетку и вышли наружу – все в крови и золотых цепочках. Мэг охнула и резко села. Виски от этого так и вспыхнули. Девочка плотно зажмурилась. Стоило сделать это, как перед глазами поплыли ярчайшие картинки: папа возится с дверным замком, вяленые помидоры на столе, мамин хрип, мамины ноги, едва волочащиеся по полу, размытые крики Роджера, звуки выстрелов и разлетающаяся на кусочки лампа…

Стараясь не разрыдаться, Мэг раскрыла глаза. Боже, как же холодно. Казалось невероятным, что этот холод вообще реален. Да и дождь, и лес тоже. Она сидела на земле, низко опустив голову, дрожа всем своим хрупким тельцем и думала. Может быть, всё это просто сон? Может, она лунатик? Ведь такое вполне могло произойти – почему всё произошедшее не могло ей просто присниться? Может, Роджер прочитал ей что-то страшное, там, в палатке, а потом она, не просыпаясь, мучимая кошмарами, сорвалась с постели и убежала сюда.