Бежать

Бежать
К. Рогнич

Маленькая девочка посреди огромного леса. Сбивчивое дыхание и море крови за спиной. Что заставляет её бежать, бежать сквозь чащу всё дальше от когда-то уютного дома, бежать, задыхаясь в рыданиях? Сможет ли она остановиться? Сможет ли понять, что произошло? Найдёт ли в себе силы вернуться назад, и будет ли это правильным решением?

К. Рогнич

Бежать

В голове у девочки билась одна-единственная мысль: «Бежать!». Эта мысль как будто вытеснила всё остальное – кроме неё не было больше нечего. Девочка вряд ли вспомнила бы сейчас собственное имя, даже если бы у неё было время подумать о подобной мелочи. «Бежать» заняло всё её существо, вытеснило любые другие воспоминания и идеи.

Оно горело под её веками огромными буквами, перекрывая всё вокруг. Мир перестал существовать, стал едва различимым из корчащихся и извивающихся «Б», «Е», «Ж»… Беги, чёрт тебя дери! Беги что есть сил! Беги, беги, даже если их нет.

А сил уже почти не было. Она, конечно, понятия об этом не имела, точно так же, как и о том, как долго она бежит. Минуту? Десять? Час? Вечность? Девочка не думала об этом. Ничто не пробивалось сквозь пелену одного только слова. Бежать!

Где-то вдали раздался выстрел. Треснул, раскололся, пошёл трещинами воздух, а вместе с ним и купол, не пускавший посторонние мысли. Страх пробил всё её существо. Страх был таким сильным, что уничтожил даже ту единственную команду, которая сейчас руководила телом. На долю секунды «Бежать!» куда-то исчезло, но и этого мгновения оказалось достаточно – ноги сразу же отказались повиноваться. Так и замерли в воздухе, растерянные и обессиленные. В следующий миг девочка уже лежала в грязи.

Земля была мокрой, холодной, пропитанной дождём и травяными соками. Сплошное месиво. Кажется, довольно много попало в ухо, да и в рот тоже. Девочка провела языком по губам – песок, влага. Она только теперь вспомнила о дожде.

А это был настоящий ливень. Стоило выглянуть из-под чёлки, и вот он уже заливает глаза, ручьями льётся по щекам. Хотя нет. Это, наверное, слёзы, подумала она. И разрыдалась ещё сильнее. Она рыдала так сильно и громко, что, казалось, вот-вот перекричит дождь. Так разрывали рыдания её горло, будто не помещались внутри, будто сдавливали своей массой каждый орган в глубине её маленького дрожащего тела.

Это тело свернулось сейчас калачиком где-то среди корней деревьев. Это тело совершенно отказывалось повиноваться – разве только голова моталась из стороны в сторону. Непонятно, для чего. Может, чтобы легче рыдалось.

А вверху, ужасно далеко от тела, огромные капли отбивали нестройные ритмы по листьям, веткам и стволам. Огромные каштаны и ясени безвольно трепетали от порывов ветра. Девочка почему-то подумала о том, что теперь они так же беспомощны, как и она. Слёзы опять обвили шею тугой петлёй, застлали глаза, скрыли удары молний и трепет листвы. «Как же больно», – подумала девочка, и подумав, сама удивилась своей способности порождать хоть какие-то мысли. Это было, конечно, совершенно бесполезно. Это было даже плохо: теперь она могла вспомнить всё, что привело её сюда.

При мысли о том, что всего полчаса назад – полгода? полвека? – всё было так спокойно и обычно, она почти физически ощутила, как новая порция рыданий иглами впились во всё её существо.

***

Всего полчаса назад был стол. Был вечер. Была старая, потускневшая от времени лампа, и был её тёплый свет. В этом свете всё казалось ужасно близким, немного жёлтым, и оттого уютным. Этот свет, неизменно окрашивающий золотом каждый вечер на протяжение десяти лет – по крайней мере, столько лет она жила на свете – заставлял всё вокруг отбрасывать очень правильные и чёткие тени. Совсем чёрные, они казались почти осязаемыми. Они как будто создавали защиту, ограждали всех, сидящих за столом, от внешнего мира. Как будто бы.

Сейчас под защитой была вся семья: мама раскладывала по тарелкам сияющую теплотой еду, то и дело заправляя волосы за ухо. Девочка любила этот жест: почти прозрачная прядка исчезала, обнажая висок и скулу. Они были тонкими и такими изящными, как будто мама была и не мамой вовсе, а древней статуей какой-то богини. И ещё она улыбалась, и медленно смыкала веки, и цепочки на её шее тихо позвякивали, когда она наклонялась. Это были удивительно красивые цепочки, ужасно хрупкие, ужасно дорогие и так и горящие золотым огнём при свете старой лампы.

–– Положить тебе кукурузы? А тебе, Мэг?

Конечно, девочку звали Мэг. Теперь она вспомнила это. Теперь, когда по коленям стекали холодные струйки грязи, а желудок разрывался от рвотных позывов, он вспоминала всё с потрясающей точностью.

Кукуруза так и светилась своим жёлтым цветом.

–– Да, пожалуйста. – И Мэг приподняла тарелку своими слабыми ручками.

Папа только что взял себе сразу два кочана. Он сидел во главе стола, хотя, строго говоря, стол был совершенно квадратным, и никакой главы у него не было. Но воспринималось это именно так. Он казался большим. Очень большим и сильным. Его тень покрывала полстены и, уж конечно, защищала надёжней всего на свете. И ещё он улыбался, но немного иначе: его улыбка терялась под рыжеватыми усами, а не горела перламутровыми бусинами, как мамина. Зато сквозь щётку усов пробивались морщины – две глубокие, длинные линии от крыльев носа до самого подбородка. И, конечно, множество маленьких морщинок-лучей разбегалось из уголков глаз. Мэг готова была поклясться, что это были самые честные глаза на планете. И, уж конечно, самые добрые.

Он улыбался им всем, но прямо сейчас – рослому мальчишке, сидящему напротив. У них было какое-то общее дело, над которым они трудились добрых полдня и теперь, уставшие и голодные, оба пытались прекратить его обсуждение. Мама очень не любила разговоры о работе во время еды. А расстраивать маму никто не хотел.

Роджеру едва исполнилось пятнадцать лет, но Мэг он казался фантастически, необычайно взрослым – почти что настоящим мужчиной. Он только посмеивался над ней и трепал по волосам: «Дурашка ты. Когда мне было десять, я так же думал. Но я ещё на самом деле маленький. Почти как ты.»

Он тоже очень хорошо улыбался – чуть приоткрывая рот и почти неприлично растягивая губы. Они у него были розовыми, тонкими и даже немного сбрызнутые веснушками. Всё его лицо было в веснушках. И шея, и плечи, и уши. Он как будто ограбил всю семью, собрав на своём теле эту необычайную россыпь. От этого его лицо выглядело ещё более открытым и добрым, даже почти простецким. Мэг это нравилось. Уж по крайней мере, он не зазнавался и всегда производил впечатление человека, к которому можно обратиться за помощью. Да так оно, в общем, и было.

Все они, вчетвером, сидели в тесном круге. Мама осторожно протянула свои нежные, почти прозрачные руки и оправила светлые волосы обоих детей. Роджер тряхнул головой:

–– Ну маам!

Она тихонько рассмеялась и смех тут же напитался золотым светом.

–– Какой ты большой у нас, а? Ладно, обещаю, больше так не буду.

–– Он не большой, а больно умный. – буркнул папа. Незлобно, а, скорее в шутку. Роджер скорчил гримасу, заставив сестрёнку хихикнуть.

В окно брызнули первые капли дождя, а следом чуть слышно грохотнуло: начиналась гроза. Свет теперь казался ещё более уютным.

–– Можно он мне сегодня почитает в нашей палатке, мамочка?

–– Это кто это «он»?

–– Роджер.

–– Вот так и говори – можно Роджер…

–– Так можно Роджер мне почитает в палатке?

–– Если сам захочет.

Большие глаза Мэг уставились на Роджера. Казалось, они переполнены совершенно невинной мольбой. Она так любила эти вечера – они вдвоём забирались в старую холщовую палатку, бывшую когда-то разноцветной и яркой, зажигали гирлянду и пару лампочек, обкладывались подушками и… Роджер открывал очередную толстую книгу. Она слышала слабый хруст корешка и шелест страниц. «Вот тут очень хорошее место» – говорил он после недолгих поисков. Роджер читал все книги, что были в доме, и не раз. Он был восхитительно умён.

Она зарывалась в подушки и, опираясь щекой о собственные руки, заглядывала ему под локоть. Читая, брат скользил пальцами по стройным рядам букв и Мэг завораживали эти движения, этот голос, эти блестящие следы на странице. Она засыпала – плавно и незаметно проваливалась в объятья этой маленькой палатки. А на следующее утро магическим образом оказывалась в своей кроватке. И не было ничего прекраснее этих ночей.

Сейчас девочка молила всех богов мира, чтобы Роджер сказал «да».

–– Конечно, нетрудно. – широко улыбнулся тот и Мэг просияла. – Я как раз нашёл замечательный рассказ Брэдбери, подумал, нужно и тебе прочесть.

–– Спасибо! Огромное спасибо тебе!

–– Не кричи за столом, дорогая.

–– Прости, мамочка.

Она видела их улыбки и ей было очень хорошо. Так и хотелось кричать от радости – и плевать, если за столом.

–– Ты из неё вырастишь настоящую интеллектуалку, Роджер. – в голосе папы сквозила гордость. – В школе всем нос утрёт. Представь, приходишь ты после лета и…

Его прервал стук в дверь. Отрывистый, сухой и очень-очень громкий.

«Тук. Тук. Тук.»

Тогда эти три удара не показались чем-то судьбоносным. Они, конечно, вызывали любопытство, даже откровенное удивление. Ну кто это может быть – здесь, на самом краю леса, в девять часов вечера? Но кроме этого Мэг не чувствовала ничего. Что-то необычное произойдёт сегодня вечером, разве не здорово? Когда тебе десять лет любая мелочь, меняющая привычный порядок вещей, кажется праздником.

Сейчас, пытаясь опереться дрожащими руками обо что-то твёрдое, пытаясь выкарабкаться из холодного месива и не сломаться пополам от собственных истерических воплей, она как будто выросла на сотни и сотни лет. Как могла, Мэг пыталась отогнать воспоминания о трёх ударах в дверь, но они снова и снова нагоняли её, валили на землю и заставляли задыхаться от ужаса. Именно это чувство внушали они теперь. Ужас и безнадёжность. Не было в мире ничего более пугающего, чем этот звук. Даже сквозь паутину времени этих минут и часов он продолжал резать уши и насквозь промораживать внутренности.

Но тогда всё было хорошо. Может, только родители слегка тревожно переглянулись. Может, взгляд отца на долю секунды метнулся к ружью у дальней стены. А может, и того не было.