В небе над поездом парили медузы

Он прошел дальше. В середине вагона была пустая нижняя полка. Он вытащил сверху шерстяное колючее одеяло, свернул его валиком, положил под голову. Прикрыл глаза.

Улыбка, улыбка. Кто-то стучался за темнотой, что полнила его мысли. Был ребенок? Или он был таким малышом? Теплые руки, что пахли лекарствами и выпечкой. Одеяло, сине-белое, в клетку, в хрустком пододеяльнике с отверстием в центре, обшитом кружевом. С гуся вода – и льется тепло по макушке и ниже. Бабушка. Он помнил бабушку. Так не ее ли дом он ищет? Или это дом родителей? Или это его дом? Он не знал. Знал, что должен ехать дальше. В очередной маленький городок или поселок. Который разрезала бы тонкая струна реки, полнеющей с весенним половодьем. И был запах яблонь и старых черемух. И он вспомнил бы темную аллею, где целовал кого-то. Ту ли девушку с фотографии?

Голова разболелась от размышлений. Он подтянул ноги к груди, сжался в комок и уснул. Вагон обнял его теплом сна.

***

Фирсанов довольно огляделся: они с Валерианом Васильевичем сидели в СВ-вагоне. Мягкие удобные диванчики, тарелки с омлетом, булочками и фруктами. Он с наслаждением наколол на вилку кусочек бекона, засунул в рот. Валериан Васильевич хмыкнул:

– Ну что, наигрался?

Степан перевел мечтательный взгляд на майора:

– Никогда в СВ не ездил. Так что же все-таки за поезд волшебный?

– Расскажу как-нибудь при случае. Но я сам толком не знаю, откуда он взялся. Знаю только, что можно сесть на него.

– Ничего себе, – Фирсанов посмотрел на дачные домики за окном. Очень скоро должна быть очередная маленькая станция. – Сколько же необычного есть в мире!

Валериан Васильевич грустно посмотрел на подчиненного, будто хотел что-то добавить. Не такое сладкое. Но передумал.

– Мы отвлеклись, Степан. То ты с вагоном игрался. Теперь замечтался. А о деле?

– Точно, – Фирсанов потянулся к папке. – Думаете, он тоже на этот поезд сядет?

– Как пить дать здесь будет, – Валериан Васильевич щелкнул замком дипломата.

– Но я все же не понимаю. На кой здесь домовой объявился? Здесь должен быть вагонник или свшник, – Степан почесал отросшую на подбородке светлую щетину.

Валериан Васильевич повернулся к окну, задумчиво покрутил кончик усов:

– Наш домовой заблудился.

– Не понял, – Фирсанов глотнул чай, потом поморщился и добавил еще один пакетик сахара сверху. – Домовой на то и домовой. Чтобы в жилище безвылазно быть. Если только не заберут его с собой при переезде.

– Я тебе, Степка, историю расскажу. Не ручаюсь, что так оно и было. Но очень-то похоже.

Степан подался вперед, сложил пальцы на столе и положил подбородок на руки. Валериан Васильевич задумался, подул на чай, глотнул его и начал:

– Жила-была одна семья. Обычная такая, российская. Мать, сын, бабушка. Отец сгинул куда-то, мальца не навещал. Да и не нужен он в этой истории. Парнишка вырос, хороший, покладистый. Помогал в меру, в меру шалил. Такой же, как и ты наверняка был, Степан. И радости были у него в жизни. Бабушкины пирожки, игра новая или улыбка девушки. Такой, от которой тепло растекается по душе. И хочется бежать за ней на другой конец света.

– Все ясно. Девчонка, – вздохнул Степан и вспомнил обладательницу коротких шортиков. СВ-вагон – это прекрасно, но незнакомку он спрятал за одной из дверей и не являл при коротких проходах Степана по коридору.

– Шерше ля фам, – усмехнулся Валериан Васильевич и отломил половинку печенья.

Он замолчал, уставившись в окно. Степан посмотрел на руки начальника. Валериан Васильевич не носил кольца еще с тех пор, как был священником – это Фирсанов знал по коротким рассказам сплетниц их отделения. Причем сплетниц обоего пола. Позже, когда Валериан Васильевич снял сан и ушел в полицию, кольцо он не носил по другой причине. По этой же причине Степан заставал начальника таким: с потерянными глазами, молчавшего, без привычных шуточек и присказок. Он не решался спросить Валериана Василевича, что стало с его супругой – не привык лезть туда, где постороннему не рады. Фирсанов верил, что если человек захочет чем-то поделиться, то он обязательно поделится. И не стоит спрашивать самому. Не стоит.

– И что дальше было с этим парнем? – спросил Степан, прерывая затянувшееся молчание. – Это же мертвяк наш? Даниил Полосков?

– Он самый, – Валериан Васильевич пододвинул к себе папку с делом, стряхнул с нее крошки печенья, открыл.

Кровавой розой расцветилась серая футболка. Мутные глаза мертвого парня смотрели в камеру: непреклонно, четко. По обе стороны от тела убегали лески рельсов, обрывались или продолжались за кадром. Босые ступни подогнуты, будто жертва сложила их, сворачиваясь в позу эмбриона, чтобы уснуть здесь, на голой земле, на мазутных бетонных шпалах, положив под голову полоску металла. Степан видел и эту фотографию, и тело. Но не мог все еще побороть в себе оторопь и жалость.

Валериан Васильевич тем временем вытащил другую фотографию – живую, теплую. На ней парень лучился улыбкой. Ямочки, морщинки под ясными глазами. И справа от него девушка – тяжелые темные пряди лежат на плечах, белая кожа и усталый взгляд. Улыбка у нее была радостной, но глаза портили все. Словно скол на дорогой фарфоровой чашке, словно рваные края царапины на холсте.

– Дарина Паркина, – назвал ее Степан. – Мы проверяли же ее. Она была в гостях.

– Угу, – кивнул Валериан Васильевич. – Но ты дальше сказку слушай. Не повезло Даниилу с девушкой. Или, наоборот, повезло. Что красива была. Так, что мужики роем надоедливых мушек над спелым виноградом вились. И вроде любила она только его, но привечать – привечала других. И подарки принимала. А иногда и в гости ходила. Как в тот вечер. Знал об этом Даниил, не знал – сейчас никто не скажет. Но соперники о нем знали. Здесь понятная часть сказки заканчивается, а начинается вымысел. В который можно, Степка, верить, а можно лесом послать.