Lucid dreams

Lucid dreams
Калина Красная

Калина Красная опровергает высказывание Ахматовой о том, что «самое скучное на свете – это чужие сны…», честно и кропотливо вырисовывая абсурдные, сказочные, иногда ужасные образы, и органично, с шукшинской прямотой и детской непосредственностью, вплетает их в бытовые сюжеты, зачастую связанные с неприкрытым натурализмом жизни.

Lucid dreams

Калина Красная

Дизайнер обложки Илья Мартынов

Редактор Александр Агафонов Научный сотрудник ИО РАН

© Калина Красная, 2019

© Илья Мартынов, дизайн обложки, 2019

ISBN 978-5-4496-5122-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

homo somnus

В сущности, я все время живу во снах,

а в действительность наношу лишь визиты.

Ингмар Бергман

Согласитесь, мы принадлежим к цивилизации бодрствования. «Хватит спать, проснись и пой, сонная муха» и проч., чего только не слышит человек в свой адрес. Если кто спросит по телефону: «Ты что спишь?» для большинства из нас (по крайней мере, для меня точно), это покажется обвинением в смертном грехе. Да и сам сон, несмотря на внимание к нему и отведение под это дело целой науки под названием «Сомнология», рассматривается как нечто утилитарное – средство, придающее человеку силы для дневного бодрствования (на что мы тратим эти силы – другой вопрос). Для меня лично, существование во сне, это отдельная и самодостаточная сфера жизни и, возможно, эти рассказы тому подтверждение.

Самое интересное, на мой взгляд, исследование природы сновидений принадлежит Джону Данну в его работе «Эксперименты со временем», где он рассказывает о своих предиктивных снах, пытаясь объяснить их, насколько это возможно. Автор не считает себя человеком со сверх-способностями, утверждая обратное, что подобные сны видит каждый, но не каждый пытается их зафиксировать, или хотя бы внимательно отнестись (вы понимаете, что я говорю не о сонниках, типа, «к чему сняться тараканы?»). И барьером для целостного взгляда на вещи, для понятия природы времени (автор утверждает, что во сне человек путешествует между прошлым и будущим) является наш здравый смысл, сопротивление которого автоматическое и чрезвычайно мощное, отключается во время сна. К слову, Джонном Данном увлекались многие писатели, Борхес и Набоков, в частности, и в «Необратимости» (Irreversibel) Гаспара Ное в конце фильма и, следовательно, в начале истории, героиня читает как раз «Эксперименты со временем».

Что до меня, я не могу похвалиться вещими снами (хотя по Данну, повторяю, их не существует); похвастаться крепким и здоровым сном, так же не могу – но часто вижу интересные сны. И эти сны, «настоящие сны», как я называю, они не пропадают в памяти, некоторые невозможно забыть не только утром, но и в течение всей жизни. Потому что эти сны отчетливы, они чувствуются и проживаются. А как забудешь жизнь? В общем я долго, запоминая эти сны (и даже потом записывая, по совету друзей), рассматривала их как данность, личное качество, не собираясь что-либо делать из них, ну разве что пару фильмов.

Короче, однажды ночью, это было в феврале, я не могла долго заснуть, и в отчаянии, в помутненном от бессонницы сознании, натянула на голову трусы, чтобы не мешал утренний свет. Не скажу, что я заснула, но в очень тонком сне, коротком видении, я увидела (скорее почувствовала) инопланетянина, который выглядит как человек, и его прислали на Землю, найти тургеневскую девушку. В общем, абсурд – «как во сне». Когда же я встала, к счастью, это был выходной, я не могла делать что-либо осмысленное и бодрое, присущее человеку со здравым рассудком, так что ничего не оставалось, как продолжить абсурд, и я села писать.

Так и получился первый рассказ «Трепых». Было это в 2014 г., с тех пор я не прекращаю этих абсурдных занятий. Немного изменилась природа сновидений: если поначалу я видела весь сюжет от начала до конца, с героями, деталями, переплетениями отношений, как в большинстве рассказов – «Жестокиий роман», «Ловушки снов», «Прерванный полет», «Тертлин» и др, потом оставалось лишь литературно обработать увиденное, то теперь, задача усложнена тем, что проскальзывают лишь образы – главная идея, как в рассказах «о. Савватий», «Чуточку Джобса», «Введение в драконологию», другими словами надо прикладывать больше усилий для написания. Наверное, это тенденция возникла еще и потому, что качество сна с возрастом не улучшается. Но в любом случае, выходит, я ничего не придумываю – все это реальность?

К. Красная

МУЗЕЙ

    Из описания новой выставки на официальном сайте музея:

«Недавно в нашем Музее начала работу масштабная ретроспективная выставка, посвященная коллективизации и голодомору. Огромное количество архивных фотоматериалов и других документов (часть из них до недавнего времени была недоступной), открылось широкому зрителю, который теперь имеет возможность подробно ознакомиться с этим периодом Новейшей Российской истории.

В первом зале, предваряющем выставку, находится большое красное полотнище с портретами Ленина и Маркса. Всю противоположную стену занимает баннер – увеличенный фрагмент газеты «Правда» от 7.11.1929, с цитатой Сталина о том, что за 3 года Россия должна стать «одной из самых хлебных, если не самой хлебной страной в мире». На стенах следующего – главного зала экспозиции, посетители увидят большое количество фотографий. Внимательный зритель, рассматривая их, удивится тому, как меняются со временем выражения лиц у крестьян.

Начинается ретроспектива 1926 годом – «Первые колхозники села Лохово». Группа из нескольких человек обедает на траве. Перед ними – хлеб, лук и газета «Правда» (не иначе, как подложенная репортером специально), позади лес, пашня и несколько лошадей на пашне. Похоже, сидящие только что смеялись, отчасти – чтобы побороть стеснение перед фотографом, но может, и действительно от радости новой жизни. К тому же, дело происходит весной. С лиц еще не сошли улыбки, красивый мужчина в центре композиции, безупречно выстроенной неизвестным автором, одной рукой держит папироску, а другой обнимает девушку в светлом платье, под дружный хохот бригады, прерванный, должно быть, щелчком затвора. Эти колхозники еще непуганы, они выглядят наивными и беспечными.

Дальше веселье исчезает, взгляды на снимках суровеют: лица сельхозработников, что стоят рядом с тракторами и сеялками, больше ничего не выражают, а потом и вообще – люди сами по себе уже не имеют значения. Например, на фотографии, где парень в рубахе с закатанными рукавами держит за веревку быка, а пара босых мужиков выглядывает сзади, написано протравленными в фотоэмульсии буквами – «Племенной бык колхоза «Красный боец». Последний проблеск «человечинки» можно прочесть в глазах седоватого мужика с бородой на стенде, посвященном раскулаченным – это Никандр Кудрявцев (1897 – 1955), портной деревни Полицы, Лоховского сельсовета, Лютовской волости. Он стоит на фоне бревенчатой стены в кожаных сапогах и двубортном пиджаке под руку, очевидно, с женой – высокой худощавой женщиной в цветастом платке, которая держит в руках березовую ветку. Супруги улыбаются. Большая надпись на противоположной стене гласит: «В губернии за 3 года было раскулачено 358 246 крестьянских хозяйств».

Фоторяд колхозников завершает групповой портрет головорезов с прозрачными и лютыми глазами, как у мужчин, так и у женщин. Они смотрят прямо в объектив – и уже никакого намека на улыбку или смущение не видно в этих лицах. На этикетке значится: «Члены правления колхоза «3-й решающий год пятилетки».

В центре зала – витрина, где разложены музейные экспонаты: документы ответственных работников, проводивших коллективизацию – партбилеты, удостоверения, письма, постановления, несколько газетных вырезок, а также их личные вещи: винтовка, наганы и плетки. За стеклом висит кожаная куртка героя гражданской войны Морозова Леонида, активного борца с кулачеством, председателя колхоза «Активист», репрессированного в 30-х.»

РЕПОРТЕР

Редактор мерил шагами скрипучий паркет кабинета – туда-сюда, туда-сюда, раздавая ЦУ перед командировкой. Когда дымовая завеса от его папирос превысила все нормы КЗОТа, вселяя надежду, что может хоть пожарная сигнализация прервет этот поток слов, редактор, наконец, истощил красноречие:

– Успехов вам, товарищ. Расспрашивайте людей на местах, устанавливайте связь с массами, больше прямой речи и сведений с мест событий – этого требует нынешняя обстановка. Снимайте, снимайте и снимайте! Сведите на нет все интеллигентские рассуждения, минимум политической трескотни, ближе к жизни. Держите руку на пульсе времени! Учтите, сымок сделать, это вам не отчерк написать, – в который раз произнес он заезженную редакционную шутку, и добавил будничным тоном – не забудьте про паек и командировочные, кстати – склад до шести.

После этих, прокуренных работниками пера кабинетов редакции, так хорошо было оказаться на улице, где уже начинал формироваться вечер. Раскаленная от напряженной дневной смены махина солнца прошлась своим горячим валом по крышам жилых домов и учреждений, ветер, взявшись за работу коммунальщиков, гнал по мостовой всякий ненужный мусор и пытался содрать со столба кустарное объявленьице, а в шум машин, звон трамваев и гомон масс врезались аполитичные птичьи трели. На редакционной стоянке ждал новый Форд, и шофер открыл дверцу, встречая репортера:

– Фарт тебе, сестренка, вышел – радовался он. – Во, зажили! Глянь, какой фиделькрант, а какая тут кожа?!

– Это все буржуазные ценности!

– Трудовой процесс выполнять сподручней на хорошем автомобиле, факт.

Обсуждая Форд отечественного производства, что поступил недавно в редакцию, они добрались до Чистых прудов. Водитель знал все закоулки, и автомобиль быстро завернул в Подсосенский, где распугал всех кошек во дворе двухэтажного дома. «Вон та правая дверь и есть склад» – сказал шофер и посигналил на прощание. Репортер позвонила. Через минуту на пороге появилась тетка в фуфайке, замотанная в грязный, деревенский платок:

– По какому вопросу? – недовольно спросила она.

– У меня разнарядка – репортер протянула бумажку.

– Экие вы несознательные, товарищи! Когда спохватились! В нашем учреждении почти не осталось в настоящий момент продукции, а госкредитов отпускают в малом количестве, – заворчала тетка, тем не менее, приглашая пройти вверх по грязной лестнице, от перил которой остались только крючки. В помещении стоял спертый запах, который заполняет все учреждения, как старорежимные, так и советские. На стенах второго этажа среди приказов и постановлений красовался плакат «Фруктовые воды несут углеводы». Тетка открыла дверь с табличкой «Приемная».

– Маняша, тут опять за продовольствием пришли, думают у нас бездонная бочка – крикнула она секретарше, сидевшей под большим фикусом. На секретарше с цветом лица, сливавшимся с грязно-серыми стенами, было серое же в полоску платье, а бесцветные волосы заколоты в жидкий пучок на затылке.

– Прислали так прислали, Анна Ильинична, – строго сказала секретарша, – да не болтайте лишнего, смотрите на чье колесо воду льете.

Служащая взяла бумажку, прочла, деловито встала, одернув свой мышиный наряд и постучалась в дверь кабинета:

– К вам товарищ из газеты.

Репортер вошла. Первое, что бросилось в глаза, был портрет Ильича, который щурился из-под кепи на засаленных обоях. Потом она поразилась, какой же маленький кабинет у заведующей (вот она ленинская скромность!), но присмотревшись, поняла, что такое впечатление производит огромное количество папок на стеллажах и просто сложенных на полу. За рабочим столом, который занимал почти все свободное пространство, притулилась пожилая женщина в круглых очках. Седые волосы были убраны под гребенку, плечи покрывал вязаный платок. Женщина что-то писала, она подняла голову, выпучив умные и грустные глаза и устало улыбнулась:

– Да-да, в таком печальном положении мы пребываем. Боролись за свободу, равенство, братство, а сами, как видите, сидим в этой крысиной норе, даже жалованье получаем по четвертому разряду и без сверхурочных.

Корреспондент с интересом разглядывала захламленный стол начальницы: лампа с зеленым абажуром, телефон, на краю недопитый и, видать, остывший жиденький чаек в стакане с подстаканником. Вокруг все усыпано хлебными крошками; тут же стопка бумаг с резолюциями, на которых торчали уголки с фиолетовыми надписями «не возражаю», «отменить», «поставить на вид», стеклянная чернильница, темные пятна, а возле густо исписанного перекидного календаря, стояла фотография молодой красивой женщины с короткими кудрями, приклеенная прямо на лицевую сторону партийного удостоверения.

– Это товарищ Инесса, – сухо сказала заведующая, – так вы по какому вопросу?

– Командировка на Волгу, буду собирать материал о коллективизации – репортер осторожно присела на краешек табурета.

– Понятно. Учтите, отдаю последнее, закончилась всесоюзная житница. А что они хотели? – доверительно сказала собеседница – от этого нацмена добра не жди, я так всегда говорила и на пленумах, и Володе лично. Он прозрел лишь перед третьим ударом. А меня обвинили, что это я довела его своей подозрительностью. ЭТОТ тогда сказал мне так: «Будешь много болтать, мы Вдовой объявим Елену Стасову, партия все может». Думаете, Ленка не согласилась бы? Да она за партию родную мать продаст.

Заведующая поежилась, как от холода, закуталась в свой платок и со вздохом продолжила: