Буриданы. Алекс и Марта

– Ужасно, что для того, чтобы тебе поставили памятник, надо сначала умереть! – засмеялась София.

– Еще хуже, если бы их ставили при жизни. Можешь вообразить, гуляешь по городу и видишь – вот одна София Буридан из гранита, вот другая из бронзы…

– Лучше тогда уж из мрамора, – сказала София. – А ты хотел бы, чтобы тебе после смерти поставили памятник?

Герман немного подумал.

– Я бы с большим удовольствием сам поставил бы его кому-нибудь. И не на коне, а на верблюде. С конем столько памятников, а с верблюдом – ни одного!

На Маросейке они вышли и разошлись. Подходя к школе, София уже издалека увидела, что что-то не так. Двор был полон девочек, на крыльце стояла директриса и говорила. У нее изо рта тоже шел пар.

София разыскала в толпе Лилю Щапову.

– Лиля, что происходит?

– Уроки отменяются. В Петрограде революция.

Лиля была красивая и спокойная, она напоминала Софии скульптуру из книги по истории искусств. Каждым летом она ездила в Ниццу и уже целовалась. «Я думаю, скоро я лишусь чести», – призналась она недавно Софии. София не совсем понимала, что это значит, но все-таки ей было ужасно жаль Лилю.

– Отец говорит, что это плохо кончится, – сказала Лиля. – Он говорит, Россия без царя не может. Будет разруха, голодные бунты, пугачевщина. Вот увидишь, сказал он маме, завод придется закрыть. Мама заплакала. Только, по-моему, они слишком волнуются. Ведь другие люди трудятся, почему мы не можем? Кем ты пойдешь работать, если твоему отцу придется закрыть магазин?

– Не знаю.

– Я пойду почтальоном. Мне так нравится гулять по утренней Москве.

Вдруг перед ними возникла мадемуазель Маршан.

– Ecoutez-moi, Sophie et Lilya! Il-y-a un revolution dans la Saint-Petersbourg. Maintenant la Russie est libre comme la France! Cеst la republique[1 - Послушайте, София и Лиля! В Санкт-Петербурге революция. Теперь Россия будет свободна, как Франция. Это республика! (по фр.)]!

Мадемуазель Маршан совсем не знала русского, на ее уроках все должны были говорить по-французски.

– Pourquoi, mademoiselle Marchand, vous aimez la republique mieux que la monarchie? – спросила Лиля.

– Parce que tout les citoyens de republique sont libre! Les Russes, Les Allemandes, Les Juives – tout le monde! Sophie, tu n?es oubliez pas la devise de la Grande Revolution Francaise?

– Bien sur que non! Liberte, egalite, fraternite!

– Tres bien![2 - Почему, мадемуазель Маршан, Вам республика нравится больше монархии? – Потому, что в республике все люди свободны. Русские, немцы, евреи – все. София, ты не забыла девиз Великой французкой революции? – Конечно, нет. Свобода, равенство, братство! – Молодец. (по фр.)]

Мадемуазель Маршан, оживленная и счастливая, пропала в толпе девочек. Она была такая же маленькая, как ученицы. Директриса отвернулась и вошла в здание школы. Все стали расходиться.

– Хочешь, я отвезу тебя на автомобиле домой?

Лиля была единственная, отец которой имел автомобиль.

– Я не могу, мне надо разыскать Германа.

– В таком случае – прощай! Кто знает, встретимся ли мы еще?!

– Ты думаешь, школу больше не откроют?

– Школу, может, и откроют, но приду ли я на уроки, непонятно. Возможно, мы с папой и мамой поедем в Париж. А, возможно, меня захватят бунтовщики, изнасилуют, убьют и бросят труп в Москву-реку.

Лиля сказала это так спокойно и храбро, даже как будто с небольшим интересом – словно она чуть ли не надеялась, что бунтовщики проделают с ней все это. Потом она обняла Софию и побежала к автомобилю, стоящему немного поодаль. Из него выскочил шофер в униформе и открыл ей дверцу. Лиля помахала в последний раз Софии и села в машину.

София направилась к школе Германа, но далеко ей идти не пришлось, она увидела брата, который, прихрамывая, шел ей навстречу. Оказалось, что в реальной гимназии тоже отменили уроки.

– Сказали, чтобы мы оставались дома, пока не сообщат.

На Маросейке была уйма народу, заметно больше, чем обычно, у многих в петлицах или на шляпах красные ленточки. Они как раз подошли к трамвайной остановке, когда увидели отца, который быстрым шагом приближался со стороны Лубянки.

– Папа!

Отец остановился и привычно сощурился.

– Ну, слава Богу!

Он обнял Германа и Софию и стал искать извозчика.

– Папа, почему ты такой озабоченный? Это же не война, а революция! Смотри, какие все вокруг радостные!

Может, я действительно волнуюсь зря, подумал Алекс. Может, все кончится хорошо, составят новое правительство, из разумных людей. Только откуда их взять? Вот если бы был жив Витте или хотя бы Столыпин! Но Витте умер, Столыпина убили, и смогут ли господа кадеты и октябристы обуздать Россию, сомнительно. И все же, решил Алекс, не стоит выказывать свои сомнения при детях.

– Я не озабочен, озабочена мама. Она узнала, что школы сегодня не работают, и послала меня, чтобы я вас разыскал. У нас гости, дяди Менг и Вертц прибыли из Киева. Они ждут в моей конторе, мы заедем туда, прихватим их и отправимся домой. Мама уже печет пироги.

Но путешествие затянулось, потому что дядя Менг и дядя Вертц хотели обязательно зайти к Елисееву.

– Дети, входите и вы, на улице холодно, – позвал отец.

В магазине был очень высокий потолок, красивые люстры и множество народу. Одна стена была полностью покрыта ананасами.

– Не надо ничего покупать, дома все есть, – уговаривал отец, но Менг и Вертц все равно дали продавцам заполнить корзиночки из щепок.

Около памятника Пушкину они увидели митинг. Развевались красные флаги. София с удовольствием послушала бы, о чем там говорят, но отец и гости спешили.

– Папа, а что теперь будет с царем? – спросил Герман, когда они подъезжали к Триумфальной.

– Наверно, уедет куда-нибудь за рубеж. У него же полно родственников в разных странах, с Вильгельмом они, правда, поссорились, но кроме него есть еще двоюродный брат Джордж в Англии и родня жены.

София заметила, что ответ отца как будто успокоил Германа.

Мать вовсе не была озабочена, а оживленная, как народ на улице, смеялась и шутила и позвала замерзших гостей пить кофе.

– Мама, можно, я пойду на каток? – спросила София.

– И я, и я! – закричала Виктория.

– Идите! – разрешила мама.