Улей. Семья Паскуаля Дуарте

– Падилья, эти часы правильно идут?

– Да, сеньорита Эльвира.

– Дайте-ка мне огоньку. Еще рано.

Продавец сигарет протягивает сеньорите Эльвире зажигалку.

– Вы сегодня в хорошем настроении, сеньорита?

– Почему вы так думаете?

– Да так, показалось. Сегодня вы повеселей, чем в другие вечера.

– Пхе! Бывает и у плохого винограда хороший вид.

Вид у сеньориты Эльвиры хилый, болезненный, даже как будто порочный. Но бедняжка слишком плохо питается – где уж ей быть порочной или добродетельной!

Женщина, похоронившая сына, который готовился служить на почте, говорит:

– Простите, я ухожу.

Дон Хайме Арсе почтительно встает и с улыбкою произносит:

– Низко кланяюсь, сеньора, до завтра, если Богу будет угодно.

Дама отодвигает стул.

– Прощайте, всего вам наилучшего.

– И вам также, сеньора, я к вашим услугам.

У доньи Исабели Монтес, вдовы Санса, походка королевы. В потертом своем плащике, видавшем лучшие времена, донья Исабель похожа на увядшую, некогда шикарную гетеру, которая прожила жизнь как стрекоза и ничего не припасла на старость. Она молча проходит по залу и скрывается за дверью. Посетители кафе провожают ее взглядами, в которых можно прочесть всяческие чувства, кроме равнодушия, – тут и восхищение, и зависть, и сочувствие, недоверие, нежность, поди знай, что еще.

Дон Хайме Арсе уже не размышляет ни о зеркалах, ни о старых девах, ни о туберкулезных, что сидят в кафе (примерно 10 %), ни о мастерах точить карандаши, ни о кровообращении. К вечеру доном Хайме Арсе овладевает сонливость, какая-то тупость.

– Сколько будет четырежды семь? Двадцать восемь. А шестью девять? Пятьдесят четыре. А девять в квадрате? Восемьдесят один. Где начинается Эбро? В Рейносе, провинция Сантандер. Прекрасно.

Дон Хайме Арсе ухмыляется, он доволен своими познаниями и, потроша окурки, тихонько повторяет:

– Атаульф, Сигерих, Валия, Теодорих, Торисмунд…[12 - Имена вестготских королей Испании, правивших в V веке.] Ручаюсь, этот дурень не сумел бы их перечислить!

«Дурень» – это юный поэт, он с белым как мел лицом появляется из туалета, где приходил в себя.

– Живительной грозой любовь…

Донья Роса уже много лет, чуть не с детства, ходит в трауре – никто не знает по ком, она неопрятна, увешана брильянтами, которые стоят кучу денег, и из года в год прибавляет в весе так же быстро, как растут ее капиталы.

Это богатейшая баба – дом, где находится кафе, ее собственность, и на улицах Аподаки, Чурруки, Кампоамора, Фуэнкарраль десятки жильцов дрожат, как школьники, каждое первое число месяца.

– Только поверь людям, – говорит она обычно, – они тебе на голову сядут. Все они лодыри, сущие лодыри. Не будь у нас порядочных судей, уж и не знаю, что бы с нами стало!

О порядочности у доньи Росы особое понятие.

– Полный расчет, дорогой мой, полный расчет, это очень важно.

Она в жизни никому реала не простила и не позволила платить в рассрочку.

– К чему эти фокусы? – говорит она. – Чтобы закон не исполнять? Я, например, считаю – раз закон существует, значит, его должны соблюдать все, я первая. Иначе – революция.

Донья Роса имеет акции одного банка, заворачивает там всем советом и, как говорят соседи, хранит полные чемоданы золота, да так хорошо припрятанные, что их даже в гражданскую войну не нашли.

Чистильщик навел глянец на ботинки дона Леонардо.

– Вот, извольте.

Дон Леонардо оглядывает ботинки, дает чистильщику хорошую сигарету.

– Большое спасибо.

Дон Леонардо за услугу не платит, никогда не платит. Он позволяет чистить себе обувь за милостивую гримасу. Дон Леонардо – подлец высшей марки, и это вызывает восхищение у дураков.

Всякий раз, когда чистильщик наводит глянец на ботинки дона Леонардо, он вспоминает о своих шести тысячах дуро. В душе он счастлив, что выручил дона Леонардо из затруднения, иногда, правда, ворчит, но совсем тихонько.

– Господа – они всегда господа, это ясно как божий день. Нынче все перепуталось, но настоящего, прирожденного барина сразу отличишь.

Будь чистильщик образованней, он наверняка зачитывался бы сочинениями Васкеса Мельи[13 - Васкес де Мелья и Фанхуль, Хуан (1861–1928) – испанский политический деятель, оратор и писатель, защитник традиционализма.].

Альфонсито, мальчишка-посыльный, приносит газету.

– Эй ты, красавчик, куда ходил за газетой?

Альфонсито – белобрысый, хилый мальчуган лет двенадцати-тринадцати, вечно кашляет. Отец его был журналистом, умер два года назад в Королевской больнице. Мать, в девичестве жеманная барышня, теперь моет полы в конторах на Гран-Виа и обедает в столовой Общественной помощи.

– Там была очередь, сеньорита.

– Конечно, очередь. Теперь это обычная картина – люди стоят в очереди за известиями, будто у них нет более важных дел. Ну-ка, давай ее сюда!

– «Информасионес» кончилась, сеньорита, я принес «Мадрид».

– Все равно. Читай одну, читай другую, ничего из них не поймешь! Вот вы, Сеоане, вы разбираетесь хоть немного во всех этих правительствах? Уж столько их развелось на свете!

– Гм!

– Нет, нет, вам незачем кривить душой, не хотите – не говорите. Подумаешь, какие тайны!

На лице Сеоане, унылом лице желудочного больного, слабая улыбка, он молчит. К чему говорить?

– И это молчание, и улыбочки ваши я хорошо понимаю, слишком даже хорошо. Хотите убедиться? Всех насквозь вижу! Могу вам сказать, что шила в мешке не утаишь, нет, не утаишь!