Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала

Один из поздних гимнов Ригведы представляет собой брахмодья. Открывается он предположением, что в начале не было ничего – ни бытия, ни небытия. Каким же образом, – задаются недоуменными вопросами риши, – из этой бездонной пустоты возник знакомый нам упорядоченный космос?

Кто знает это? Кто сможет объяснить? Когда это было создано? Откуда это творение? Боги явились позже, вместе с сотворением вселенной. Кто знает, откуда оно явилось? – быть может, само породило себя, быть может, нет. Один лишь тот, кто взирает на это с высочайшего неба – один он знает, а быть может, не знает и он[210 - РВ 10.129.6–7; пер. Doniger.].

Наконец риши умолкает и признает, что достиг неизреченного. Ответов на эти вопросы не знают даже дэвы. Так гордые и многоречивые арии узнали о писании важную истину. В богооткровенных текстах нет ответов на все вопросы – и более того: любой религиозный язык – даже вдохновленные свыше слова писания – рано или поздно должен раствориться в молчании, пронизанном незнанием и благоговейным трепетом.

* * *

К IX в. до н. э. арии продвинулись еще дальше на восток и создали между реками Ганг и Ямуна два небольших царства: одно представляло собой союз кланов Куру и Панчала, другое принадлежало клану Ядава. К этому времени у ариев сложились классические сельскохозяйственные государства. До того арийское общество не было жестко стратифицировано, однако сельское хозяйство требовало общественной специализации. В него пришлось включить и дасов, коренных жителей Индии, обладавших сельскохозяйственными знаниями и навыками, так что старая мифология, демонизировавшая дасов, устарела. В ежегодные походы отправлялась теперь лишь воинская элита, остальные оставались дома. Некоторые прежние воины трудились в полях наравне с дасами, другие стали горшечниками, кожевниками, кузнецами и ткачами. Арийское общество теперь делилось на четыре класса. Возглавляли иерархию брамины, жрецы, совершающие ритуалы; следом шли воины (раджаньи, впоследствии кшатрии – «наделенные силой»), затем рядовые члены кланов (вайшьи), и наконец дасы, которые сделались шудрами («слугами»).

У священников было теперь больше свободного времени для размышлений о божественном; и они создали ритуальную науку, сосредоточенную не на дэвах, а на самих ритуалах. Свои прозрения они фиксировали в «Брахманах» – новом сборнике текстов, окончательно кодифицированном к VI в. до н. э., из которого следовало, что писание выполняет служебную роль по отношению к ритуалу[211 - Flood, Introduction to Hinduism, 39; Klostermaier, Survey of Hinduism, 68; Jan Gonda, Samhitas and Brahmanas (Wiesbaden, 1974).]. Цель этих текстов была проста: наставление жрецов в тонкостях яджна — искусства жертвоприношений[212 - Klostermaier, Survey of Hinduism, 68.]. Теперь Веда представляла собой четыре сборника текстов. Первый – Ригведа, другие – Самаведа, сборник песнопений (самен) вместе с указаниями, как исполнять их во время жертвоприношений; Яджурведа – сборник кратких прозаических формул, употребляемых во время яджна; и Атхарваведа – антология гимнов и магических заклинаний. Существовало четыре школы жрецов: каждая из них отвечала за запоминание и передачу одной из Вед – и в совершении обрядов участвовали служители всех четырех[213 - Flood, Introduction to Hinduism, 37.]. Жрец хотр, специализировавшийся на Ригведе, исполнял основные тексты; ему помогал удгатр, «громко распевающий» песнопения из Самаведы; а жрец адварью, специализировавшийся на Яджурведе, выполнял необходимые действия. Четвертый жрец, брамин, во время всего ритуала оставался молчалив и недвижим, однако его присутствие было здесь ключевым. Он наблюдал за действиями остальных, убеждался, что все выполняется правильно, а если кто-то совершал ошибку – исправлял ее в своем уме[214 - Mahony, 121.]. О его молчании говорили: «Это половина жертвоприношения»[215 - Каушитики Брахмана (КБ) 6.11; Heesterman, Broken World, 150.]. Хоть «Брахманы» и ориентировались на сказанное слово, в центре всех ритуализованных действий оставалось слово несказанное – молчание, указывающее на невыразимое[216 - Padoux, 297–298.].

За новыми обрядами стояла жажда личного преображения. Прежние ритуализованные состязания, полные кипучего азарта, сменились символическим путешествием на небеса, в котором «жертвующий» или «хозяин» – кшатрий