Из Африки

Я показала ему в своей иллюстрированной Библии картинку к истории о сыне Агари, где говорилось: «И Бог был с ним; и вырос он, и жил в пустыне, и стал стрелком из лука».

– Значит, он был, как ты, – заключил Каманте.

Он умел обращаться с захворавшим зверьем не хуже, чем с моими пациентами из числа своих соплеменников. Каманте вытаскивал занозы из собачьих лап, а однажды вылечил пса, укушенного змеей.

Одно время у меня в доме жил аист со сломанным крылом. Это была птица с характером: она свободно разгуливала по комнатам, а в спальне затевала безжалостные дуэли со своим отражением в зеркале, отчаянно хлопая крыльями. За Каманте аист ходил по пятам, причем создавалось впечатление, что он подражает его деревянной походке. Ноги у обоих были одинаковой толщины. Африканские мальчишки знали толк в карикатуре и визжали от восторга при виде этой пары. Каманте понимал, над чем они смеются, но никогда не обращал внимания на мнение окружающих, поэтому невозмутимо отправлял мальчишек на болото, собирать для аиста лягушек.

На его попечении находилась также Лулу.

Газель

Каманте проник ко мне в дом с равнины, а Лулу – из джунглей.

К востоку от фермы лежал заповедник Нгонг, представлявший собой девственный лес. Мне было грустно, когда вырубали старые леса, сажая на их месте эвкалипты и различные акации. Этот лес мог бы стать уникальным пригородным парком, но ему была уготована иная судьба.

Африканские джунгли – загадочное явление. Они напоминают старый густой ковер, кое-где вылинявший, а кое-где почерневший от старости, однако сохранивший сочность всех тонов зеленого. Неба сквозь кроны не видно совсем, однако сюда все равно проникают солнечные лучи. Серые лишайники, свисающие со стволов, как бороды старцев, и вездесущие лианы придают джунглям таинственность.

Я ездила туда с Фарахом по воскресеньям, когда на ферме нечем было заняться, и с удовольствием взбиралась на склоны, спускалась в низины и преодолевала извилистые водные потоки. Воздух в джунглях был прохладным, как вода в ручьях, и насыщенным ароматом цветов. В самом начале сезона дождей, когда зацветали лианы, запахи цветения накатывали на путешественника, как разноцветные волны. Лесной волчеягодник, распускающийся мелкими клейкими розовыми цветочками, пахнет очень сладко, как и дикая лилия. Тут и там свисают на веревках полые древесные стволы, подвешенные кикуйю, как ульи для медоносных пчел. Однажды на лесной дороге нашему взору предстал присевший отдохнуть леопард – излюбленный ковровый рисунок.

Высоко над землей обитал воинственный и скандальный народец – маленькие серые обезьянки. Прошмыгнувшая по ветвям обезьянья стая надолго оставляла после себя неприятный мышиный дух. Шорох над головой почти всегда свидетельствовал о перемещении этих созданий. Простояв в неподвижности какое-то время, можно было приметить среди листвы таких же неподвижных обезьян, а чуть погодя обнаружить, что их вокруг полным-полно: почти на всех ветвях висели, как спелые плоды, серые или темные – в зависимости от освещения – тела, оснащенные длинными хвостами. Обезьяны издавали запоминающиеся звуки – нечто вроде поцелуя, завершавшегося покашливанием. Если я пробовала подражать им с земли, то они начинали взволнованно вращать головами; одно мое неосторожное движение – и они мгновенно пускались наутек. Сначала еще можно было определить по колеблющимся ветвям траекторию их бегства, однако они быстро скрывались в лесной чаще, как косяк рыб в морской толще.

Как-то раз мне довелось увидеть в разгар жаркого дня на узкой тропе редкостное создание – огромного лесного кабана. Он стремительно прошмыгнул мимо меня за зеленым занавесом вместе со свиньей и тремя поросятами. Солнце светило прямо в глаза, и эти существа показались мне то ли барельефами, то ли отражениями в лесном пруду, то ли видениями из далекого прошлого.

Лулу была молодой антилопой из разновидности бушбоков – самой изящной среди всех африканских антилоп. Они чуть превышают ростом лань, живут в джунглях или в зарослях кустарника, очень пугливы и, чуть что, скрываются с глаз, поэтому увидеть их не так просто, как антилоп саванны. Впрочем, на нагорье Нгонг и в окрестностях они чувствовали себя превосходно, и, разбив среди холмов лагерь или затеяв на рассвете или на закате охоту, можно было наблюдать, как эти бронзовеющие на солнце создания выходят из зарослей на прогалину. Самец бушбока гордо несет пару изящно изогнутых рогов.

А теперь о том, как Лулу стала членом моей семьи.

Однажды я отправилась с фермы в Найроби. Незадолго до этого у меня сгорела кофесушилка, и мне пришлось несколько раз ездить в город, чтобы решить дело со страховкой; в то утро голова уже пухла от цифр. На дороге меня окликнула стайка детишек кикуйю. Я увидела, что они обращают мое внимание на малютку бушбока, и поняла, что беднягу нашли в зарослях и теперь намерены продать его мне. Я опаздывала на встречу, к тому же подобная покупка не входила в мои планы, поэтому я проехала мимо.

Вечером, проезжая то же место, я снова услышала голоса. Компания никуда не делась, но пребывала в унынии, так как в течение дня безуспешно пыталась сбыть свою находку другим путникам. Солнце уже клонилось к закату, поэтому дети проявили большую настойчивость, рассматривая меня в качестве последней перспективной покупательницы. Я устала за день, понервничала в страховой компании, проявившей ко мне некоторую враждебность, поэтому не остановилась и не ответила на оклики. Вернувшись домой, я, больше не вспоминая о малолетних продавцах, поужинала и улеглась спать.

В тот момент, когда сон уже практически завладел мной, я в ужасе открыла глаза. Мальчишки и их добыча предстали, как живые, вернее, как персонажи с реалистичного живописного полотна. Я в панике села в кровати, словно кто-то пытался меня придушить. Что станет с несчастным детенышем теперь, когда ребята простояли с ним на жаре целый день, держа его за связанные ноги? Он еще слишком мал, чтобы самостоятельно прокормиться. Я дважды на дню промчалась мимо него, как жрец и левит в одном лице, и не удосужилась ему посочувствовать. Где он теперь?

Я вскочила, ужасно встревоженная, и подняла всех боев, которым было велено во что бы то ни стало разыскать злосчастного детеныша антилопы и утром принести его в дом, иначе все будут уволены со службы. Они сразу смекнули, что к чему. Двое были со мной в машине и не проявили тогда ни малейшего интереса ни к детям, ни к их товару; теперь же они поспешно и с массой подробностей посвятили всех остальных в то, где и когда все происходило и кто родители мальчишек. Ночь выдалась лунная, поэтому слуги рассыпались по местности, оживленно перекликаясь; более всего, судя по разговорам, их занимала мысль, что с ними будет, если животное не найдется и их рассчитают.

Рано утром, когда Фарах принес мне чай, в спальню явился Джума с маленькой антилопой на руках. Это оказалась самочка, и мы назвали ее Лулу, что означает на суахили «жемчужина».

Лулу была тогда не больше кошки, но обладала огромными глазами, спокойными и очень темными. Ножки у нее были настолько тоненькие, что всякий раз, когда она ложилась, я боялась, что они подогнутся и больше никогда не разогнутся. Уши были мягкие, как шелк, и очень выразительные, а нос черный, как трюфель. Крохотные копытца делали ее похожей на китаянку из старых времен с зашнурованными ножками. Держать столь бесподобно трогательное создание на руках было редчайшим наслаждением.

Вскоре Лулу освоилась с домом и его жителями и стала вести себя непосредственно. В первые недели главной проблемой в ее жизни были полированные полы: стоило только сойти с ковра, как у нее разъезжались ножки; со стороны это выглядело полной катастрофой, но она не унывала и в конце концов научилась шествовать по голому паркету, издавая негромкий цокот, словно кто-то нервно постукивает по столу пальцами. Ее привычки были отмечены необыкновенной аккуратностью. При всем своем упрямстве она умела внимать моим попыткам научить ее манерам, полагая, видимо, что скандал – самое последнее дело на свете.

Каманте поил ее из бутылочки и запирал на ночь из опасения, что на нее польстятся леопарды, бродившие в темноте вокруг дома. Животное привязалось к нему и следовало за ним по пятам. Иногда, когда он поступал вопреки ее желаниям, она бодала его в тощие ноги. Лулу была до того очаровательной, что, глядя на эту пару, нельзя было не вспомнить сказку о Красавице и Чудовище и не увидеть в них парадоксальное преломление классического сюжета. Благодаря своей красоте и грациозности маленькая антилопа получила в доме экстраординарные права и завоевала всеобщее уважение.

В Африке я держала собак исключительно породы шотландская борзая. Это самые благородные и грациозные собаки на свете. Видимо, они прожили бок о бок с человеком не один век, раз так хорошо понимают нашу жизнь и все ее условности. Они фигурируют на старых картинах и коврах, более того, своим обликом и поведением превращают всю жизнь хозяев в подобие ковра, сообщая ей некую феодальную атмосферу.

Моя первая шотландская борзая, кобель по кличке Даск, был преподнесен мне в качестве свадебного подарка и делал вместе со мной первые шаги по Африке, чувствуя себя, как и я, первооткрывателем. У него был порядочный и щедрый характер. Он сопровождал меня в первые месяцы войны, когда я вела караван из фургонов, запряженных волами, в резервацию маасаи. По прошествии двух лет он погиб под копытами зебр. Когда в моем доме поселилась Лулу, я воспитывала двоих его сыновей.

Шотландская борзая отлично гармонирует с африканским пейзажем и дружелюбна к местному населению. Видимо, это лучше всего проявляется на возвышенности – недаром это собака горцев; на уровне моря, в Момбасе, она смотрится не так интересно. Создавалось впечатление, что грандиозным просторам со всеми долинами, высотами и речными руслами недостает именно этого завершающего штриха – шотландской борзой.

Все борзые – великолепные охотницы и нюхом превосходят гончих, однако преследуют только дичь, находящуюся в поле зрения. Наблюдать за парой этих собак, охотящихся совместно, – изысканнейшее удовольствие. Я брала их с собой, когда отправлялась верхом в заповедник, хотя не имела права так поступать, и они разгоняли по всей долине стада зебр и гну, превращая этих копытных в подобия звезд, рассыпавшихся по необъятному небосклону. Когда я охотилась в резервации маасаи, то благодаря своим борзым никогда не теряла подранков.

Не хуже смотрелись они и в африканских джунглях – темно-серые молнии на фоне темной зелени. Одна из этих собак победила в схватке старого самца-бабуина, хотя это стоило ей откушенного носа. Профиль собаки был испорчен, но все на ферме расценивали это как почетный шрам, ибо бабуины – гроза посевов, и африканцы люто их ненавидят.

Борзые были настолько умны, что отличали среди моих слуг магометан, которым возбраняется прикасаться к собакам. В первые годы жизни в Африке мне прислуживал в роли оруженосца сомалиец Исмаил, который умер еще до того, как я возвратилась в Европу. Он принадлежал к носильщикам старой школы, какие уже исчезли с лица земли. Его воспитали в начале века великие охотники на крупную дичь, когда Африка еще была громадным вольером со зверьем. Его знакомство с цивилизацией ограничивалось только охотничьей сферой, даже его английский язык имел охотничий уклон: одно мое ружье именовалось у него взрослым, другое – молодым. Потом он вернулся к себе в Сомали, и я получила от него письмо, адресованное «Львице Бликсен» и начинавшееся словами: «Досточтимая Львица…» Будучи истовым магометанином, Исмаил даже под угрозой смерти не прикоснулся бы к собаке, что приводило в его профессиональной деятельности к большим сложностям.

Единственное исключение составлял Даск: против его близости Исмаил не возражал, даже соглашался спать с ним в одной палатке. По его словам, Даск умел отличать магометан и всегда соблюдал с ними дистанцию. Более того, Исмаил утверждал, что Даск умеет отличать настоящего, искреннего мусульманина от притворного. Однажды он заявил мне:

– Теперь я знаю, что Даск принадлежит к одному с тобой племени: он тоже смеется над людьми.

Власть Лулу и ее привилегированное положение в доме были признаны и моими собаками. При ней с этих неподражаемых охотниц спесь снимало, как рукой. Она оттесняла их от миски с молоком и сгоняла с излюбленных мест перед камином. Я привязала на шею Лулу колокольчик, и с тех пор собаки, заслышав его приближающийся звон, заранее вставали с теплых местечек у камина и ретировались.

При этом никто не мог превзойти Лулу в необременительности для окружающих: укладываясь, она напоминала прирожденную леди, которая предусмотрительно подбирает юбки, чтобы они не мешались у людей под ногами. Молоко она пила с вежливой и щепетильной миной, словно уступая нажиму надоедливой хозяйки. Она заставляла людей чесать ее за ушком, но делала это умело, как молодая жена, имеющая вид, словно, принимая от мужа ласки, просто идет навстречу его прихоти.

Когда Лулу повзрослела и расцвела, то превратилась в изящную, округлую олениху, образец красоты от кончика носа до копыт. Она напоминала любовно выполненную красочную иллюстрацию к песне Гейне о мудрых и прекрасных газелях на водопое.

Однако по натуре Лулу вовсе не была мягкой: наоборот, в тихом омуте точно обитали черти. Ей было в высочайшей степени присуще чисто женское свойство: выглядеть жертвой посягательств, только и делающей, что отстаивающей свое достоинство, хотя в действительности она постоянно вела наступление. На кого она наступала? Да на весь мир! Не умея обуздать свой нрав, она была готова наброситься и на моего коня, если тот чем-нибудь ей не угодит. Помню, гамбургский старик Гагенбек (Карл Гагенбек (1844–1913) – основатель крупнейшей в мире фирмы по торговле дикими животными) говорил, что из всех зверей, включая плотоядных, меньше всего можно доверять парнокопытным: положиться можно даже на леопарда, но если понадеяться на молодого оленя, то он рано или поздно врежет вам сзади копытом…

Лулу была гордостью дома, даже когда вела себя, как бесстыжая юная кокетка, однако счастья у нас не нашла. Она пропадала где-то далеко по несколько часов, а то и по полдня. Иногда, когда ей попадала шлея под хвост и ее недовольство всем вокруг достигало наивысшего накала, она исполняла на лужайке перед домом, услаждая свое сердечко, воинственную пляску, напоминавшую безумными зигзагами кульминацию сатанинского обряда.

«Ах, Лулу! – думала я в такие минуты. – Я знаю, как ты сильна: ты можешь прыгать выше собственного роста! Сейчас ты злишься и призываешь на наши головы погибель, которая бы нас не миновала, если бы ты взяла на себя труд покончить наши счеты с жизнью. Но беда не в том, что мы, как ты воображаешь, препятствуем твоим высоким прыжкам. Разве это нам под силу, прыгунья? Проблема как раз в том, что мы ни в чем тебе не препятствуем. В тебе самой, Лулу, заключены как немереная сила, так и все преграды, а дело в том, что твое время еще не наступило».

Однажды вечером Лулу не вернулась домой. Мы искали ее целую неделю – тщетно. Для всех нас это было тяжелым ударом. Дом лишился изюминки и перестал отличаться от остальных домов. Мне не давала покоя мысль о леопардах, водившихся ближе к реке. Как-то вечером я не выдержала и поделилась своими опасениями с Каманте.

Он, как обычно, выждал, прежде чем ответить. Пауза потребовалась ему, в частности, для того, чтобы переварить столь вопиющее свидетельство отсутствия у меня всякой проницательности.

– Ты считаешь, что Лулу мертва, мсабу, – вымолвил он наконец.

Мне не хотелось произносить напрямую страшный приговор, поэтому я ответила, что беспокоюсь из-за ее исчезновения.

– Лулу не умерла, – объяснил Каманте. – Просто она вышла замуж.

Новость была удивительная и приятная. Я спросила Каманте, откуда ему это известно.

– Конечно, она замужем. Живет в лесу со своим бваной – мужем, господином. Но людей она не забыла: почти каждое утро подходит к дому. Я оставляю для нее возле кухни кукурузу, и она приходит перед рассветом и все съедает. С ней приходит муж, только он боится людей, потому что никогда их не знал. Он остается за большим белым деревом на другой стороне лужайки. Подойти к дому не осмеливается.

Я попросила Каманте позвать меня, когда он увидит Лулу в следующий раз. Спустя несколько дней он явился за мной в предрассветный час.

Утро было чудесное. Пока мы ждали, потухли последние звезды, небо было пустым и строгим, а мир хранил глубокое молчание. Трава намокла от росы и поблескивала на склоне, как серебро. Утренний воздух был настолько прохладен, что в северных странах это сочли бы признаком близящихся холодов. Что бы ни подсказывал опыт, все равно было невозможно себе представить, что вскоре, уже через несколько часов, прохлада и тень сменятся нестерпимым зноем и ослепительным сиянием. Холмы окутывал серый туман, заимствуя у них округлость; я подумала, что буйволы должны отчаянно мерзнуть, если остались на ночь там, где теперь лежит это мокрое марево.

Пустота над головами постепенно сменялась ясностью, подобно тому, как пустота бокала сменяется блеском вина. Верхушки холмов, озарившись первыми солнечными лучами, радостно замерцали. Земля словно потянулась к солнцу, и заросшие травой склоны, как и принадлежащие маасаи заросли ниже, подернулись золотом. С нашей стороны реки сверкнули на солнце самые высокие кроны деревьев в лесу. Настало время вылета больших вяхирей, которые, гнездясь на противоположном берегу, кормились в моем лесу. Они жили здесь каждый год, но недолго. Появлялись эти птицы внезапно, как атакующая крылатая конница.

Утренняя стрельба по голубям была излюбленным занятием моих друзей из Найроби; чтобы поспеть вовремя, то есть на восходе, они наезжали так рано, что парковались возле моего дома, еще освещая себе путь фарами.

Стоя вот так, в тени, задирая голову к небесам, я воображала себя путешественницей, опустившейся на морское дно; ветерок мог сойти за течение, а небо – за поверхность моря, увиденную снизу.

Запела какая-то птица; через мгновение из гущи леса раздался звон колокольчика. Мою радость трудно передать словами: Лулу никуда не ушла из родных мест! Звон приближался; я угадывала движения антилопы по его ритму: она то спешила вперед, то останавливалась. Внезапно Лулу появилась рядом с одной из африканских хижин. Зрелище бушбока так близко от человеческого жилья показалось мне сейчас необычным. Она стояла неподвижно: видимо, была готова к встрече с Каманте, но не со мной. Однако антилопа не скрылась в зарослях, а уставилась на меня без всякого страха, не помня наших ссор и собственной неблагодарности, проявившейся во внезапном исчезновении.

Лулу, теперь уже жительницу джунглей, независимость сделала еще высокомернее. Она выглядела всесильной владычицей леса. Если бы мне довелось общаться с принцессой-изгнанницей, претендующей на престол, а потом снова повстречать ее уже добившейся своего королевой, то наше свидание сложилась бы примерно так же, как эта утренняя встреча с Лулу. Она проявила не больше злопамятства, чем король Луи-Филипп, провозгласивший, что королю Франции не пристало помнить козни герцога Орлеанского.