Его единственная любовь

Матрос-итальянец стоял рядом с Алеком, когда они приблизились к скалам, то и дело замеряя шестом глубину воды.

Шест не доставал до дна озера, и это было добрым знаком, потому что у торгового судна тяжелое днище и низкая осадка.

Паруса были спущены, чтобы избежать стремительного хода. Было нелегко заставить судно такого размера сделать поворот, а бухта была слишком маленькой, чтобы дать кораблю возможность свободно маневрировать. Поэтому продвижение вперед шло крайне медленно и осторожно, и Алек начал опасаться, что они не войдут в бухту до наступления темноты.

И все же, наконец, они обогнули самую дальнюю из скал и с легкостью проскользнули в проход. Моряк, стоявший рядом с полковником, продолжал прощупывать шестом дно, но пока что все складывалось как нельзя лучше. Корабль вошел в бухту, как барсук проскальзывает в свою нору.

Алек вздохнул с облегчением, разжал кулаки и впервые за все время позволил себе расслабиться.

– Я долго здесь не задержусь, – сообщил капитан Брэддок.

Алек не мог осуждать капитана за его осмотрительность.

– Я рискую так же, как и вы, – продолжал он, глядя прямо в глаза Алеку.

– Мы пробудем здесь день, – сказал Алек. – В крайнем случае два дня. Мы успеем.

Капитан неохотно кивнул в знак согласия.

Алек покинул корабль, итальянец доставил его на берег на своем ялике. «Отважный» – так назывался корабль – подавлял своими размерами маленькую бухточку. По сравнению с ним она казалась совсем крошечной. Он был похож на большую птицу, усевшуюся на свое водяное гнездо.

Рискованно было держать корабль под боком у англичан, рискованно использовать потайную лестницу среди бела дня, особенно когда Алек был в своем мундире со всеми регалиями. Но Дональд его заверил, что Лейтис целыми днями сидит за своим ткацким станом, а больше никто в замок не заглядывает и он может не опасаться быть замеченным.

По возвращении ему надо будет отправить в деревню побольше продовольствия и убедиться, что Армстронг занят по горло. В мозгу Алека проносились еще десятки мыслей, пока он отодвигал камень, прикрывающий вход в подземную пещеру.

Выбравшись на сланцевый пол часовни, Алек отряхнул пыль с бриджей. Потом повернулся и водворил камень на место. И только тогда заметил Лейтис, сидевшую на полу в угасающем свете дня.

Наступила минута, которую он так ждал и которой страшился. Он стоял перед ней, понимая, что через несколько минут потеряет ее навсегда.

– Я Алек Джон Лэндерс, – сказал он. – Полковник Одиннадцатого полка. И я человек, известный тебе под именем Ворона.

Глава 25

Ум Лейтис отказывался принять правду, и она, ошеломленная, не могла отвести от него глаз.

Ослепительно-красный сверкающий мундир не оставлял никаких сомнений в том, что он действительно полковник и командир полка. Маски на нем не было – вместо нее она увидела лицо Йена. Дорогое, любимое лицо, к которому она прикасалась в восторге, в порыве страсти и изумления. Эти губы она целовала, их вкус был ей хорошо известен. Она гладила это лицо, целовала этого человека в шею, ее пальцы блуждали по его телу, осторожно и нежно знакомясь с ним и восхищаясь.

«Мой враг, моя любовь».

Она сидела неподвижно в подаренном им платье, отказываясь поверить в правдивость его слов. Он медленно приблизился к ней, двигаясь чрезвычайно тихо и осторожно, потом остановился и снял перчатки.

Лейтис смотрела на его руки. На одной из ладоней у запястья красовалась отметина, оставленная Фергусом, зеркальное отражение той, что украшала ее руку.

Она почувствовала, что внутри у нее все сжалось. Это была страшная минута, и она знала, что запомнит ее на всю жизнь. Вот он, ответ на все ее вопросы, представший перед ней в человеческом облике.

Слова не шли у нее с языка. Казалось, она не может пошевелиться. Лейтис только смотрела на полковника, не отводя глаз. Она почувствовала, что ее пальцы онемели, дыхание прервалось и, кажется, даже сердце остановилось на мгновение, чтобы забиться потом с невероятной силой.

Она медленно опустилась на колени, почувствовав себя постаревшей и очень хрупкой и уязвимой. Чтобы встать, ей пришлось опереться о кирпичную стену, и она обрадовалась тому, что грубая и неровная поверхность стены царапает ее ладонь, потому что это было доказательством того, что она еще способна чувствовать.

Она любила этого человека, она наслаждалась его близостью и объятиями. Она смеялась вместе с ним и позволяла ему видеть свои слезы. И все это время он был и оставался Мясником из Инвернесса.

«Но ведь ты это знала, Лейтис».

Эта мысль мгновенно промелькнула у нее в голове. И с такой же молниеносной быстротой она опровергла ее только для того, чтобы она опять явилась. «Ты все знала. Как бы ты могла покидать Гилмур с такой легкостью, если бы не полковник? Почему Йену надо было носить маску? Ты знала, Лейтис. А иначе ты бы попыталась найти ответы на мучившие тебя вопросы, а не забыть о них. Ты все знала. Ты знала. Ты знала все это время». И эти слова звучали снова и снова в голове, терзая ее.

С ее уст сорвался стон, и это было подтверждением ужасной правды. Она бросилась бежать через часовню к арке, во двор и дальше. Она подхватила длинные юбки, как делала когда-то в детстве, когда спешила домой, чувствуя, что опаздывает, когда бывала напугана и стремилась укрыться в материнских объятиях. Сейчас ей хотелось быть где угодно, только не здесь, где угодно, только не видеть его. Мясника из Инвернесса, человека, которого она любила.

Он последовал за ней – выражение ужаса на ее лице подстегивало его. Она бежала так быстро, как бегала в детстве, даже еще быстрее. Догнав Лейтис, он схватил ее за руку, она повернулась и лягнула его ногой, а потом, сжав кулаки, принялась колотить его. Это была Лейтис его детства, упрямая и стремительная, никому не позволявшая взять над собой верх.

Когда она ударила его ногой по голени, это оказалось неожиданно болезненным. Потом она больно стукнула его в подбородок и яростно воззрилась на него. Когда она снова попыталась убежать, Алек резким движением схватил ее, и они, задыхаясь, оказались на земле.

– Дай мне встать, – прошипела она ему в лицо, отирая рукой грязь с губ.

Ему эта схватка тоже обошлась недешево. Ушибленная нога болела, подбородок саднило.

Он прижимал ее к земле обеими руками.

Она пыталась испепелить его взглядом – до сих пор ему не приходилось видеть ее в такой ярости. Но следует признать, он дал ей для этого основания.

– Пусти меня, Йен!

– Может быть, ты выслушаешь меня, Лейтис?

– Чтобы ты сочинил новую ложь? Я считала тебя человеком чести, – сказала она. – А ты все это время оставался Мясником из Инвернесса!

– Ты постоянно называешь меня так, – раздраженно ответил он. – Но ни разу не удосужилась спросить, заслуживаю ли я этого прозвища.

Он неожиданно выпустил ее и поднялся на ноги. Она вес еще лежала на земле, не сводя с него глаз.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросила она, наконец. Он смотрел на нее сверху вниз, с высоты своего роста, потом протянул руку, чтобы помочь подняться. Она не приняла его руки и с трудом поднялась сама, стараясь держаться от него подальше.

– Камберленд хотел знать имена всех, кто был отправлен на виселицу, кто умер в тюрьме, ему были нужны доказательства того, что восстание горцев действительно подавлено. И я сообщал ему все интересующие его сведения.

Лейтис ничего не отвечала, только продолжала смотреть на него.

– В течение многих недель ежедневно каждый час на кладбище отправлялась телега с телом казненного. Ежедневно мимо штаб-квартиры Камберленда, располагавшейся в здании мэрии, телега за телегой двигались по направлению к кладбищу. И каждый день Камберленд отмечал число скоттов, отправившихся к Создателю.

– В таком случае прозвище Мясник как нельзя лучше тебе подходит, – проронила она побелевшими сжатыми губами.

Он хмуро смотрел на нее, раздраженный ее упрямством.

– Герцогу никогда не приходило в голову проследить за телегой до кладбища. Она доезжала до конца улицы, там поворачивала обратно и снова проезжала мимо его дома. А узники, которых я якобы казнил, были английскими солдатами, умершими от инфлюэнцы или от ран.

Она все еще молчала, но уже не казалась такой напуганной.

– Шла неделя за неделей, и моя репутация убийцы все укреплялась. Я слыл самым исполнительным палачом Камберленда. День за днем, час за часом он видел плоды моей «работы». А на самом деле очередной узник-скотт избегал смерти и возвращался домой.

Он теперь смотрел на мост через лощину и на окружавшие ее холмы. И внезапно на него снизошло откровение, как приходят все великие откровения или открытия – неожиданно и без барабанного боя и звуков фанфар. Он любил это место, эти горы и сумерки, опускавшиеся на Гилмур как мягкое голубовато-серое покрывало.