Его единственная любовь

А как быть с Хемишем? Передумает ли ее дядя или будет упрямиться до тех пор, пока они не уплывут, оставив его здесь одного?

Но вместо того чтобы снова задавать себе вопросы, на которые не было ответа, она вымыла голову и прополоскала волосы чистой водой.

Ополоснувшись, Лейтис осторожно вышла из медного чана и потянулась за полотенцем. Хмурясь, она смотрела на свое платье. Она не могла вынести мысль о том, что ей придется надеть после мытья эту грязную одежду. Встав на колени, Лейтис начала стирать свое платье и сорочку солдатским мылом. Отодвинув стул от двери, она повесила на него свою мокрую одежду, а сама прикрылась одеялом. На туалетном столике она нашла гребень, принесенный для нее вездесущим Дональдом, и присела на кровать.

При стуке в дверь Лейтис натянула одеяло до шеи и крикнула:

– Войдите!

Она услышала гулкий стук сапог по деревянному полу. Лейтис наклонилась к зеркалу и принялась расчесывать свои спутанные волосы.

– Мне очень жаль, что я все откладывал свой визит и застал тебя после купания.

Лейтис резко тряхнула головой, и гребень запутался в ее густых волосах. Она молча уставилась на полковника. Он был в щегольском красном мундире, пожалуй, слишком ярком для комнаты, пронизанной солнечным светом. Ослепительная белизна его пышных манжет и жабо, блеск сапог свидетельствовали о том, что Дональд безукоризненно выполняет свои обязанности.

Одной рукой Лейтис придерживала край одеяла, другой пыталась вынуть из волос гребень.

Он смотрел на нее не отрываясь, и она почувствовала, что ее щеки зарделись.

– Не беспокойтесь, может быть, это время вполне для меня подходит, – ответила она.

Полковник улыбнулся, но промолчал. Ей была неприятна его многозначительная улыбка, смущало то, что он так пристально и внимательно ее рассматривает.

Она отвернулась, мучаясь своими мыслями и подозрениями.

– Я ни в чем не нуждаюсь, – сказала она, – если вы пришли спросить об этом.

– Верно, – ответил он серьезно, – вы ни в чем не нуждаетесь.

Изумленная, Лейтис посмотрела на него. Вдруг он шагнул к ней и, прежде чем она успела опомниться и понять, что он делает, очень нежно погладил ее шею, и это испугало ее еще больше. Она опустила глаза – его рука в перчатке на ее обнаженной коже была ей неприятна. Он коснулся красной отметины там, где ее оцарапала щетина Йена. Прежде она даже не замечала в этом месте раздражения, но теперь ощутила его как ожог.

Резким движением она потянула на себя одеяло, оттолкнув его руку.

– У вас поцарапана кожа, – произнес он тихо.

«Это след страсти», – хотелось ей сказать, но она бы не осмелилась признаться ему в этом.

Больше полковник ничего не сказал и направился к двери.

– Почему вас прозвали Мясником? – внезапно спросила она.

Он круто повернулся и уставился на нее. По-видимому, вопрос застал его врасплох, как и ее.

– Легче заклеймить прозвищем одного человека, чем многих, – ответил он.

Некоторое время она молчала, гадая, скажет ли он что-нибудь еще.

– В Инвернессе пятеро судей решали судьбы людей, – наконец проговорил он.

– И вы были одним из них? – спросила она.

Он покачал головой:

– Нет, на меня была возложена обязанность следить за исполнением приговоров.

– Значит, вы были палачом короны, – сказала она чуть слышно. Это было еще хуже, чем она предполагала.

– Если вам угодно, – ответил он, кладя руку на щеколду. Он смотрел на дверь так, будто видел впервые. – Кое-кто пытался выказывать им сострадание, Лейтис, – сказал он серьезно. – Но делать это было опасно. Камберленд казнил сорок английских солдат только за то, что они проявили милосердие.

– Но разумеется, не вас.

Он повернулся и посмотрел на нее.

– Осторожнее подбирайте слова, Лейтис, в противном случае ваша ненависть к англичанам примет такой же абсурдный характер, как ненависть Камберленда к шотландцам.

Она почувствовала, как у нее свело судорогой желудок.

– И ненависть вас ослепит так же, как она ослепила герцога, – добавил он.

Она не могла ненавидеть полковника. Англичан – да, но не этого человека, стоявшего перед ней и пристально смотревшего на нее карими глазами. С самого начала он был не похож на остальных.

Она стояла, судорожно сжимая одеяло, в которое куталась.

– Я не знаю, кто вы, – сказала Лейтис. – Но мне известно все, что вы сделали с тех пор, как появились в Гилмуре. Вы спасли мою деревню и защитили меня. Я только не знаю, почему вы это сделали.

Ее слова прозвучали как откровение. Он ее смущал, возбуждал у нее такой интерес, что это уже было опасно.

– Неужели вы столь циничны, Лейтис, что за каждым добрым поступком видите дурное намерение?

– Возможно, – ответила она.

А может, ее любопытство было вызвано растущим уважением к нему и ощущением, что они относятся друг к другу гораздо лучше, чем могли бы?

Он подошел к ней, протянул руку и коснулся ее влажных волос. Чистые, они своевольно кудрявились и, казалось, пытались удержать его пальцы.

– Что мне вам сказать? – спросил он почти шепотом. – Что вы очаровали меня с самого начала? Что красивая женщина, беззаветно отважная, изменила меня? Но я стал бы вас защищать, будь вы даже беззубой старой каргой. Возможно, мне так бы и снились по ночам кошмары, от которых я не мог избавиться долгие месяцы, но я теперь вижу во сне вас.

Значит, он мечтал и грезил о ней по ночам. Она с трудом проглотила подступивший к горлу комок.

Голос совести ей нашептывал, что она заслуживает самого сурового наказания. Что она за женщина, если любит одного, но на сердце у нее становится тепло от нежных слов другого?

Лейтис отстранилась от полковника, смущенная непонятными чувствами. Может быть, этот новый интерес к нему был вызван тем, что она еще неопытна в вопросах страсти? Возможно ли, что в ее натуре дремало нечто порочное и опасное, которое пробуждалось всякий раз, когда рука мужчины прикасалась к ней, вызывая неуемный восторг?

Теперь полковник стоял у нее за спиной, положив руки ей на плечи, и она ощутила кожей прикосновение его рук в перчатках.

Он наклонился и прошептал, почти касаясь губами ее шеи:

– Ты должна принять меня таким, какой я есть, а не пытаться найти во мне то, что, по-твоему, должно быть.