Между прошлым и будущим

– Тебе это удалось не хуже, чем маме.

Пальцы с коротко обрезанными ногтями коснулись одной из звездочек, и она засверкала под лампой всеми цветами радуги.

– Я стараюсь, – холодно ответила я. Я не нуждалась в ее похвалах – не хочу принимать их от ребенка, которого судьба подарила мне, чтобы я могла его защищать, этот ребенок заигрался и забыл, что нам было предназначено, поменявшись со мной ролями.

Она кивнула, повернулась и скрылась на кухне, и я тут же услышала звук открывающегося и вновь закрывающегося холодильника, а затем стук сковородок. После ужина, когда мы все трое сидели за столом, дожевывая остатки разогретых макарон и соленых помидоров, которые принесла наша соседка миссис Грэндалл, Элеонор опустила на стол вилку и расправила салфетку рядом со своей тарелкой.

– Мистер Бофейн предложил мне другую работу, – тихо сказала она. – Но вовсе не взамен нынешней, а в дополнение к ней. Для начала всего пять или чуть больше часов в неделю, а потом, при необходимости, условия можно будет изменить. – Она замолчала, пытливо глядя на нас и словно пытаясь прощупать нашу реакцию. – Он сказал, что будет платить мне вдвое больше, чем платит сейчас.

Мама нахмурилась, но я могла поспорить, что упоминание о деньгах вызвало у нее живой интерес.

– А каковы будут твои обязанности? – спросила она, и мне на какое-то мгновение стало неловко за мать, я вспомнила, что Элеонор приходится музицировать в отвратительном грязном баре. В отличие от матери, я никогда не старалась делать вид, что не понимала, почему сестра так поздно приходила домой, и знала, что именно поэтому она сейчас избегает смотреть мне в глаза.

– Он предложил мне стать компаньонкой у его двоюродной бабушки. Она лежала в больнице, а теперь возвращается домой, но мистер Бофейн не хочет, чтобы она целыми днями оставалась лишь в компании сиделки. Она живет на Эдисто.

Мама вся превратилась в слух.

– Что-то я не припомню никаких Бофейнов на острове.

Элеонор покачала головой.

– Речь идет о сестре его бабушки. Ее фамилия Жарка.

По глазам матери я поняла, что имя было ей знакомо.

– Хелена и Бернадетт?

– Да. Они жили в большом белом доме у бухты Стимбоут. У них всегда были лучшие украшения и сладости на Хеллоуин.

Я откинулась на спинку кресла, вспоминая двух пожилых леди в старомодных нарядах, от которых исходил запах нафталина, столь же навязчивый, как и воспоминания об их родине. Мать затрясла головой, встала и выдернула газету из стопки, лежащей на стремянке. Она пролистала несколько страниц, нашла нужный заголовок и положила ее на стол перед Элеонор.

– Речь идет об этих Хелене и Бернадетт Жарка? – спросила она, указывая пальцем на статью.

Элеонор склонилась над газетой, и по мере того как она читала, звенящая пульсирующая знергия, исходившая от нее с того момента, как она вернулась, постепенно затухала, как умирающий светлячок.

– Но тут всего лишь сказано, что Бернадетт умерла естественной смертью.

– Все еще ведется следствие, – указала мать.

– Пожалуй, нет ничего противоестественного в том, что пожилой человек умирает в своем доме, правда?

– Возможно, но им так и не удалось выяснить, почему Хелена, когда ее обнаружили, тоже была на грани смерти. Все это выглядит весьма странно.

Элеонор затрясла головой, в ее движении явственно читалось отчаяние.

– Мистер Бофейн объяснил, что после смерти Бернадетт Хелена перестала есть, не представляя, как будет жить без сестры. Но сейчас ей гораздо лучше. Она возвращается домой на Эдисто, чтобы окончательно восстановить силы.

Я снова услышала нотки отчаяния в ее голосе, словно крик маленького зверька, угодившего в западню. «Добро пожаловать в мой мир», – подумала я. Но поющая энергия снова вернулась, и я подумала: а что же такого в этой работе, что вызывает у сестры такой энтузиазм?

Тем временем мама продолжала:

– На прошлой неделе я встретила нашу прежнюю соседку с Эдисто, миссис Рид. Я ее уже сто лет не видела, а тут случайно наткнулась на нее на распродаже в этом огромном магазине тканей на Сэм-Риттенберг-бульвар. Она и рассказала мне о несчастной мисс Бернадетт и о том, что люди болтают на этот счет. Очень странно, что не было официального сообщения о похоронах. Ходит еще много слухов, но не вижу необходимости повторять их. – Она тряхнула головой. – Совершенно ясно одно: в этой семейке творится что-то подозрительное, и мне вовсе не нравится то, что тебе придется проводить время в этом огромном доме наедине с этой старухой. И потом, ты же знаешь, ты нужна нам здесь. Ты нужна Еве. Особенно сейчас.

Мать метнула на меня взгляд, и я уже знала, что она собирается сказать. До этого утра это было моей тайной, а сегодня мама застала меня, когда я после завтрака выбрасывала кое-что в корзину для мусора, но я вовсе не была уверена, хочу ли я делиться этим с сестрой. Элеонор тоже посмотрела на меня, в ее взгляде читалось недоумение.

– Я сама буду выбирать график работы, к тому же он предоставит мне машину, поэтому я смогу быстро добираться на остров и обратно. И у них в доме есть рояль. Мне разрешили играть на нем…

Она внезапно прервала фразу, словно только сейчас расслышала, что сказала мама.

– Что ты имеешь в виду, говоря «особенно сейчас»?

На лице матери засияла торжествующая улыбка.

– Ева беременна. У них с Гленом будет ребенок.

Кровь отлила от лица сестры столь стремительно, что я подумала, будто она вот-вот потеряет сознание. Я отвернулась, не в силах видеть ее боль. Несмотря на прошлое, лежащее между нами, словно заросший сорняками сад, она все еще была моей сестрой.

Она через силу заставила себя улыбнуться, но уголки губ были словно парализованы.

– Поздравляю, – сказала она, наклоняясь ко мне и целуя в щеку, чем немало удивила нас с матерью. Но губы ее были ледяными, и, прежде чем Элеонор отстранилась, мне показалось, что ее бьет дрожь.

Мама заговорила снова:

– Ей придется посещать множество врачей. Ты же знаешь, что Глен с утра до ночи занят на работе, а я не могу водить машину из-за артрита. Поэтому ты – единственная, кто может возить ее по врачам.

Элеонор вскочила и принялась собирать тарелки, в том числе и чистые, которые она поставила на стол на тот случай, если появится Глен. Я знала, что она наполнит его тарелку едой и поставит в микроволновку, когда он появится. Когда-то в юности мне хотелось быть такой же, как она – сильной и уверенной в себе. Такой же бесстрашной. Но та Элли осталась в прошлом. Я выбросила ее из своей жизни в тот самый день, когда упала с дерева, а придя в себя, обнаружила, что мое тело мне неподвластно. С тех пор моя ненависть была направлена на одного-единственного человека, которого я винила в случившемся и который, я знала, никогда не ответит мне тем же. Я же все время давала ей понять, что она должна делать все, чтобы заслужить мое прощение.

Но прощение – это такая неуловимая вещь, и определить его так же сложно, как удержать песню в руке. Именно поэтому я не стала спорить с матерью и утверждать, что мы с Гленом вполне можем сами справиться со всем этим и не нуждаемся в услугах Элеонор. Ведь я поймала певчую пташку в западню и крепко держала ее в руке, а теперь просто не знала, как отпустить ее на волю.

Элеонор удивила нас тем, что быстро вышла из кухни, не удосужившись вымыть посуду. Она стояла, вцепившись руками в спинку стула, на котором обычно сидел Глен.

– Но ведь у них рояль марки «Мэйсон и Хэмлин», – снова произнесла она, и в ее голосе я уловила вызывающие нотки, напрочь отметающие возражения матери, и снова увидела перед собой ту самую отчаянную сумасбродную девчонку, которой когда-то так восхищалась, поэтому отвела глаза. Свершилось, подумала я, не в силах высказать свои тайные мысли. Так же как не могла признаться ей, что в тот роковой день мне тоже привиделась чернокожая женщина из народа гула и я слышала, что она прошептала на ухо Элеонор. Не могла я и открыть ей значение этих слов. Ей надо самой понять, что они значат. Сестра не стала возвращаться на кухню, а стремительно выбежала на улицу, под проливной дождь, босиком и без зонтика, а нам с мамой оставалось лишь молча смотреть ей вслед.

Элеонор

В ту ночь мне снова приснилась женщина гула – впервые за все эти долгие годы. Я бродила под дождем более часа, не обращая внимания на то, что промокла до нитки, что неровный асфальт больно ранил босые ноги, и чувствуя лишь острую панику, которая охватила меня при известии о беременности Евы. Я вспоминала странный блеск в глазах мистера Бофейна, когда он рассказывал мне, как умерла его тетя. Может быть, мать не так уж не права в своих подозрениях. Но в тот момент я могла думать лишь о возможности ускользнуть от Евы с Гленом и матери, иметь в жизни что-то, совсем с ними не связанное. Какие бы тайны ни скрывали мистер Бофейн и его тетушки, меня это ни в коей мере не затронет – я уже достаточно очерствела душой после всех испытаний, выпавших на мою долю.

Когда я улеглась в постель, подушка тут же пропиталась водой от моих мокрых от дождя волос. Мне снился остров Эдисто, рассвет над бухтой Рассел, и я вновь ощущала под ногами рыхлую глину. Я сидела на пирсе – том самом пирсе, где я ждала возвращения отца. Оказалось, что все это время я и не переставала его ждать, просто не осознавала этого. И тут я снова увидела ее, ту женщину. Она сидела рядом со мной на пирсе, как и тогда, плетя корзинку из душистой зубровки, и ее ловкие пальцы мелькали, перебирая стебли, словно слова, из которых складывалась причудливая история. Ее темная кожа блестела от пота, хотя я совсем не ощущала жары под порывами свежего ветерка с океана, приносившего резкий привкус соли и запах моего собственного пота. Это были запахи моего детства, а фоном звучала музыка, которую творили мы с отцом. Внезапно на меня словно пахнуло холодом, от острого приступа отчаяния в горле пересохло, и стало невозможно дышать.

Мне отчаянно хотелось расплакаться, но я чувствовала, что женщина пристально смотрит на меня темными глазами, и я невольно повернула голову, чтобы встретиться с ней взглядом, в то же время боясь, что пропущу что-то, что я так упорно высматривала на горизонте.

Чтобы дерево исцелить, нужно корни лечить…

Я не могла понять, произнесла ли она эти слова вслух или же они просто прозвучали в моей голове. Но я вдруг поняла, что не одинока в борьбе со своими демонами, и плотный комок в горле, мешавший мне дышать, вдруг начал таять. Словно наметку выдернула из ткани: ухватилась за ниточку и потянула, пока не исчезли все стежки.

Я наклонилась к ней, чтобы спросить, что она хотела этим сказать, но в этот момент снова оказалась в собственной постели с подушкой, пропитанной каплями дождя с моих мокрых волос. Я вскочила, не понимая, что же разбудило меня. Моргая в предрассветных сумерках, я заметила, что дверь в спальню приоткрыта.

– Элеонор?