Пешки

– Забудь эти мысли, отец! Против власти не попрешь.

– Сын, ты что меня учить будешь? – спросил начинающий злиться отец.

–Не учу, а советую. Ты мой отец и дорог мне. Ладно, мне пора, я что сказать-то хотел: когда ополченцы уйдут, а они уйдут, будь уверен, вы с мамой идите в квартиру, здесь не оставайтесь ни в коем случае. Ты понял?

– Понял. Откуда ты все это знаешь, сын?

– Ополченцы сказали, – соврал Сергей. – И никому не вздумай ничего говорить, чтобы паники не было. Отец, послушай меня один раз, прошу тебя, и мы будем жить счастливо.

– Хорошо, обещаю, – пообещал отец. – Давай, будь осторожен.

Они пожали на прощание руки.

«Все мои соседи – ублюдки сепаратисты, и жалости к ним не будет однозначно. А Надя, сучка, ответит за каждое слово».

Парень за эти месяцы, проведенные в осажденном городе, стал жестоким. Его злость просилась наружу, но он терпел – ждал нужного момента.

Ночью был очередной обстрел города: снова гибли люди, уставшие жить в подвалах. Многие, наплевав на безопасность, вернулись в свои квартиры и дома. Отключили сотовую связь, свет и горячую воду. Холодная вода была в двух районах города, остальные были обезвожены. Работники коммунальной службы на свой страх и риск развозили питьевую воду на машинах. Магазины не работали, нечем было торговать: дороги к городу были отрезаны. Единственной возможностью купить продуктов был городской рынок. Частные предприниматели различными путями умудрялись завозить продукты в город. Цены были астрономические, но выбирать не приходилось. Идя за покупками, все подсознательно понимали, что могут не вернуться назад —, рынок обстреливался ежедневно. Человек ко всему привыкает, привыкли и жители города: они ездили в общественном транспорте, зная, что могут погибнуть от попадания снаряда. Люди шли на работу, понимая, что могут погибнуть от осколков или пули снайпера.

Все стали меньше смеяться, но стали больше вспоминать Бога. Люди забыли, что такое злость. Общая беда и общий враг сблизили всех, взаимопомощь стала нормальным явлением среди жителей осажденного города. Люди гордились собой.

Ребята постарались на славу. Вечером, собравшись в квартире, они писали данные и адреса выявленных сепаратистов.

Сергей был доволен, больше всего его удивила Лена: в ее списке было несколько десятков фамилий.

– Кто это? – спросил Коля, показав на фамилию в списке.

– Знакомая сучка, у нее парень в ополчение свалил, – ответила Лена, – она теперь от нас всех нос воротит. Зазналась, шалава.

– А этот, Гундарев Алексей?

– Дядя мой, тот еще гусь! «Сепар» конкретный, помогает им деньгами.

– А ты тоже Гундарева, получается, что ли?

– Ну да.

– А где твои родители?

– Мама здесь, отец свалил от нас уже давно. Хрен знает, где он сейчас…

КАТЯ

Ранним утром девушку разбудил стук в дверь. «Звонок же есть, зачем стучать?» – подумала девушка, надевая халат. Катя подошла к монитору видеодомофона – у двери стояли военные.

«О Боже, снова они», – с ужасом подумала девушка. – Вам кого? – осторожно спросила девушка.

Люди, стоящие у двери, рассмеялись, услышав ее голос.

– Украинская армия. Открывайте! Проверка документов.

– Кто такая? – нагло спросил военный, когда они бесцеремонно прошли в квартиру.

Катя представилась.

– С кем живешь?

– С мужем.

– Где он?

– На работе.

Один военный допрашивал, двое других ходили по дому, осматривая комнаты. Катя видела, как военный, говоривший с ней, «поедал» ее глазами. Ей стало не по себе, она понимала, что они могут сделать все, что угодно.

«– Нас уже проверяли», – сказала девушка.

– Вот как? – удивленно спросил боец и громко рассмеялся.

– Командир, в комнате нет никого, кроме спящего пацана, – отрапортовал боец, осматривающий дом.

– Ну что, расскажешь по-хорошему, где в городе сепаратисты прячутся, или хочешь по-другому? – с хитрой улыбкой спросил военный.

– Я не знаю, правда, – обреченно ответила девушка, – я же говорю вам, нас уже проверяли, узнайте, если хотите.

– Да замолчи ты, дура! Кто тебя проверял, имя, фамилия, звание? – заорал допрашивающий.

– Я не знаю.

Снова раздался громкий смех.

– Ну вот видишь! А говоришь, что проверяли. Давай рассказывай, и разойдемся по-хорошему. Не скажешь – я тебя, сука, увезу к своим бойцам, они тебя так оприходуют, что расскажешь то, чего не было.

– Ну хватит, – тихо сказала Катя и заплакала, – ну что мы вам сделали? Прекратите, пожалуйста. Я действительно ничего не знаю, честно. Я целыми днями дома с сыном сижу, ничего не знаю и не вижу.

Она разрыдалась, закрыв лицо руками. Внезапно девушка почувствовала крепкие объятия – военный незаметно подошел сзади и, обняв девушку, стал ее лапать.

– Слушай сюда, сучка! Давай сделай нам приятное, и мы уходим. Тебе все понятно, ну?

Девушка покорно кивнула.

Ее изнасиловали прямо в коридоре: трое военных славной украинской армии издевались над девушкой, как хотели. Она уже не обращала внимания на боль и стыд: ей было все равно. Не заметила, как они ушли.

Катя открыла глаза. Прислушалась: в доме было тихо, значит, Артем еще спал. С трудом терпя боль, девушка встала и пошла в ванную. Ее рвало, потом она отмывала себя в душевой кабинке и, сдерживая крик, рыдала. Она устала, ей не хотелось жить, она ненавидела свою жизнь. Болело все тело. Когда-то Катя любила свое тело, знала, что нравилась мужчинам, но сейчас ненавидела себя за то, что она была красива. Ей казалось, что из-за ее внешности и красоты с семьей происходят эти ужасные вещи. Было страшно оставаться в доме вдвоем с сыном. В любой момент могли прийти военные: зайти в квартиру, забрать какие-то вещи, продукты. Очень часто все заканчивалось изнасилованием. А что она могла сделать? Как она могла постоять за себя?

Девушка перестала ухаживать за собой, не делала прическу, ходила в квартире в вещах мужа, чтобы скрыть фигуру, но это не помогало.

А спокойно ей было бы с Максимом, размышляла девушка. Она сомневалась, что он сможет защитить, если ее начнут насиловать при нем. Он боится, она знала это. «Днем меня насилуют военные, а потом Максим». Вдобавок он избивает ее, а военные нет. Кто лучше? Максим, законный муж? Но разве так должен вести себя муж? Она вспомнила, как один военный, распахнув на ней халат, увидел синяки на теле и не стал ничего с ней делать.