Глаз Эвы

– Нет. Господи, конечно же, нет! – Эва почувствовала, что закипает. – Я получаю эти деньги, потому что моя работа заслуживает внимания; я подаю надежды; благодаря этим деньгам я могу работать дальше и развиваться, чтобы в конце концов встать на ноги как художник!

Она выпалила это, и ей стало легче.

– Прости, – сказала Майя примирительно. – Я не очень разбираюсь в этих делах. То есть, получать стипендию – это хорошо?

– Ну, конечно! Все об этом мечтают!

– Да, а вот мне государство не помогает.

– А ты бы попробовала, попросила, – хмыкнула Эва.

– Пойду еще кофе возьму.

Эва выудила из пачки еще одну сигарету и проводила взглядом пухленькую фигурку. У нее никак не укладывалось в голове, что Майя стала проституткой. Та Майя, которую, как казалось, она так хорошо знала. Но заработать пару миллионов – не кот начихал – неужели это действительно правда? Неужели это так легко? Она задумалась: на что бы она потратила пару миллионов, если бы они у нее были? Она могла бы расплатиться с долгами. Купить небольшую галерею. Нет, это просто невозможно – два миллиона! Наверняка подруга немного привирает. Хотя раньше она не врала. Они никогда раньше не врали друг другу.

– Вот, пожалуйста! Надеюсь, ты не подавишься этим кофе, узнав, откуда у меня деньги.

Эва рассмеялась.

– Нет, вряд ли. Кофе так же хорош, как раньше.

– А то я не знаю! То, что нам нужно, то, что мы хотим купить, – именно это и заставляет нас двигаться вперед. И добившись своей цели, мы на какой-то момент останавливаемся, а потом ставим перед собой новые цели. Во всяком случае, я. Благодаря этому я чувствую, что живу: что-то происходит, я двигаюсь вперед. А ты? Давно ли ты стоишь на одном месте? В художественном плане и в плане денег?

– Ну, довольно давно. Лет десять, не меньше.

– И моложе ты тоже не становишься. По-моему, картина довольно грустная. А что ты пишешь? Пейзажи?

Эва глотнула кофе и приготовилась защищаться:

– Это абстрактная живопись. К тому же мои картины черно-белые.

Майя терпеливо кивала.

– Понимаешь, у меня своя, особая техника, которую я развиваю многие годы, – объясняла Эва. – Я натягиваю холст нужного размера, загрунтовываю его белым, потом накладываю светло-серый слой, а когда он высыхает, я накладываю темно-серый слой, и так далее, пока не дойду до совсем черного. А потом все это сохнет. Долго. В конце концов я получаю совершенно черную поверхность. И моя задача найти на ней свет.

Майя вежливо слушала.

– И вот тогда-то я и начинаю работать, – продолжала Эва, все более и более воодушевляясь. Не часто кто-то соглашался слушать ее; это было просто восхитительно – рассказывать о том, как ты работаешь, и она решила использовать шанс на все сто. – Я как бы выскребаю картину на холсте. Я работаю старым скребком и еще стальной щеткой. Иногда – наждачной бумагой или ножом. Если я скребу слабо, появляются оттенки серого, если с силой, то добираюсь до самого нижнего слоя, до белого, тогда в картине много света.

– Но что же на них изображено?

– Не знаю. Тот, кто смотрит на картину, должен сам понять, что он видит. Это происходит как бы само по себе. Там только свет и тень, свет и тень. Мне они нравятся, я считаю, они прекрасны. И точно знаю, что я большой художник, – закончила она упрямо.

– Вижу, что от скромности ты не умрешь.

– Нет. Это всего лишь «необходимая суровость продуктивного эгоиста». Цитата из Шарля Мориса.

– Наверное, я чего-то не понимаю. То, что ты рассказала, конечно, здорово, но это не сильно помогает, когда их никто не покупает.

– Я не могу писать картины, которые люди хотели бы купить, – сказала Эва подавленно. – Я должна писать картины, которые я сама бы хотела иметь. Иначе это не искусство. Это заказы. Просто картинки, которые народ хотел бы видеть у себя в гостиной над диваном.

– У меня в квартире есть кое-какие картины, – произнесла Майя с улыбкой, – интересно, что ты о них скажешь.

– Ну… Насколько я тебя знаю, они красивые, красочные, с птичками, бабочками и все в таком роде.

– Твоя правда. И что, я должна их стыдиться, по-твоему?

– Не исключено, особенно, если много за них отдала.

– Так оно и было.

Эва тихонько засмеялась.

– Всегда думала, что художники рисуют кистью, – сказала вдруг Майя. – А ты никогда не используешь кисти?

Никогда. При моей технике все начинает проявляться, когда я работаю скребком. Весь свет и вся тьма. Мне надо только найти их, вывести на свет Божий. Это страшно интересно – я никогда не знаю, что найду. Я пробовала писать кистью, но у меня ничего не вышло, кисть была как искусственное продолжение руки, я словно бы не могла приблизиться к холсту. У всех художников своя техника, я придумала свою. И мои картины не похожи ни на чьи. И я должна продолжать работать так же. Рано или поздно мне повезет. Я непременно встречу галерейщика, который будет думать так же, как и я, и даст мне шанс. И сделает так, чтобы я могла организовать персональную выставку. Мне нужно-то всего пару положительных отзывов в газетах, может быть, интервью, и тогда все будет в порядке. Дальше все пойдет само собой. Я в этом просто уверена, и я не собираюсь сдаваться. Не дождутся!

Она говорила и чувствовала себя еще более упрямой. Ощущать это было приятно.

– А ты не можешь пойти работать? Я хочу сказать, найти себе какую-нибудь нормальную работу? Чтобы иметь постоянный заработок. Ты могла бы писать свои картины по вечерам, например.

– Две работы? И еще Эмма? Майя, я ведь не лошадь.

– Ну и что? Я ведь работаю на двух работах. Надо же что-то в налоговой декларации писать.

– А что ты делаешь?

– Работаю в Кризисном центре.

Эва не могла не рассмеяться, настолько парадоксальной была ситуация.

– Не вижу в этом ничего смешного. Одно не мешает другому. Я работник хороший, – заявила Майя решительно.

– Не сомневаюсь. Но наверняка не сомневаюсь, что твои коллеги понятия не имеют, чем ты занимаешься помимо работы в Центре.

– Конечно же, нет. Но на самом деле я гораздо больше подхожу для этого Кризисного центра, чем остальные женщины, которые там работают. Потому что лучше знаю мужчин и то, что заставляет их поступать так, а не иначе.

Подруги продолжали пить кофе, не обращая внимания на то, что происходило вокруг; кто-то приходил, кто-то уходил, официанты убирали со столиков, потом на них ставили новые чашки и тарелки; движение на улице было оживленным. Стоило им встретиться, как они тут же забывали обо всем – так было всегда.

– Помнишь, как мы высыпали картофельную муку на памятник китобоям, когда хотели сделать медуз? – смеясь, спросила Эва.

– А ты помнишь, как мы брызгали спреем в ульи Странде? – спросила Майя. – И тебя искусали пчелы?

– Еще бы, – улыбнулась Эва. – И ты везла меня домой в тачке и ругалась, а я ревела, как корова. Да уж, это была настоящая жизнь. Помню, температура у меня была сорок один градус. Папа тогда решил, что нам не стоит больше дружить. Я, кстати, до сих пор не понимаю, как тебе удалось дотащить меня до дома. Я даже с мальчишками не могла сама знакомиться.

– Да, ты с благодарностью принимала тех, кого удавалось найти мне. Хотя, по правде говоря, никто из них гроша ломаного не стоил.

– Естественно. Ты выбирала себе самого симпатичного, а мне доставался его приятель. Если бы не ты, я наверняка до сих пор оставалась бы девственницей.