Полководец Соня, или В поисках Земли Обетованной

– Какие образы! – восхищаются мама с Варей.

– Опять прикнопливаете! – орёт Соня, и когда тётка всё-таки берёт её на дачу к Чуковскому, изображает там из себя недоразвитую. Варе стыдно, а Соня злится: ей испортили радость встречи с живым Чуковским. Нет бы просто так её к писателю привезти, чтоб не надо было изображать из себя ни умную, ни дуру.

Ура! – в СССР произведён запуск первого в мире искусственного спутника Земли. Кошмар! – опубликовано сообщение ТАСС об испытании в СССР мощного водородного заряда. Для всех это разрозненные события. Для Сони они связаны странной противоестественной связью. Она чувствует напряжение противоречий. Воздух будто сгущается. Чудесное и страшное – рядом. На Кубе снова неспокойно. Диктатор Батиста бомбит восставший город Сьенфуэгос. Свой же народ! А вокруг опять ликование: запущен второй спутник Земли. С собакой Лайкой. У Сони начали набухать грудки. Когда играют в ловитки, она старается подвернуться грудками под руку водящего. А когда играют в прятки, любит прятаться со старшими мальчиками. Приятно касаться их новыми маленькими грудками, делая вид, что ничего особенного – просто хочешь вжаться друг в друга, делаясь незаметнее, чтоб не нашли подольше. Возбуждённое дыхание смешивается, сердце прыгает. Какое время удивительное! Всё впервые – и в мире, и у Сони: спутники, бомбы, грудки, ощущение своего и чужого тела.

Шестой класс. Седьмой. Восьмой. Девятый. Советский Союз послал первую в мире ракету к Луне. Вскоре следующую – с межпланетной станцией на борту. Она передаёт на Землю изображение невидимой части Луны. Все у телевизоров – на глазах творится История! Началось строительство Братской ГЭС – перекрывают Ангару. По радио и в газетах – ежедневные сводки с этой всесоюзной стройки. Растут новые города. Старые прирастают «Черёмушками». Страна в радостном движении. Кажется, все куда-то едут. Энтузиазм, романтика дорог! Поют: «Там, где речка, речка Бирюса…» – будто эта Бирюса за окном. И Луна приблизилась. И звёзды. Завтра к ним полетят ракеты с людьми! «На пыльных тропинках далёких планет останутся наши следы»… Всё – рядом. Всё – по плечу. Стоит лишь захотеть! Везде – новоселья. Любимая песня – «Голубые города»: «Людям снятся иногда голубые города, у которых названия нет». Мечты становятся явью, обретают плоть, имя. Обращение Пленума ЦК КПСС к народу: «Героическим трудом воздвигнем величественное здание коммунизма». Назван и срок: через двадцать лет. В школе – диспуты о том, как будут жить при коммунизме, кто окажется нужнее – «физики» или «лирики». В Москве – Первый Международный кинофестиваль. На Кубе – революция. В Гавану вошли мятежные войска Че Геварры – чернобородого красавца с горящим взглядом. Диктатор Батиста бежал в Доминиканскую республику. Фидель Кастро становится главой Кубы. В СССР – опять ликование: ещё одна социалистическая страна! И прямо под носом Америки, которая уже много лет в состоянии «холодной войны» с СССР! Советский Союз и США собачатся, договариваясь о прекращении ядерных испытаний, – каждая из сторон требует гарантий, что другая выполнит условия. Русские провозглашают отказ от испытаний в одностороннем порядке – американцы уличают русских в обмане – ТАСС заявляет о возобновлении в СССР ядерной гонки, чтоб уже не тайно, а явно, раз поймали на лжи. На Кубе – национализация заводов, плантаций.

Мама мрачно замечает:

– И мы с этого начинали. Теперь и эти весёлые ребята понюхают лагерей и тюрем.

В Гаване – советская выставка. Во дворе всезнающие старики шепчут, что с выставочными экспонатами СССР везёт на Кубу оружие.

В сониной квартире появились телефон, телевизор, проигрыватель. У Сони – первая шариковая ручка. Ещё ни у кого в Баку такой нет – папа привёз из Москвы, из командировки.

Новые ветры несут и маму – она выкидывает тяжёлые комоды, буфеты, стулья с резными стёршимися спинками, заменяя их неустойчивыми полированными шкафами на паучьих ножках и табуретками-трёхногами с цветным холодным плексигласом вместо тёплого дерева. Плексиглас – современнo, модно, как стала модна бьющая электричеством синтетика вместо уютных штапелей и ситцев. Папа с Аинькой вяло сопротивляются переменам. Мама обвиняет их в консерватизме. «Надоело нищенствовать!» – она хочет жить, «как люди». Разве «как люди» – это блестящая зеркальными поверхностями мебель? Что ей отражать? Отчуждённые лица мамы и папы? Робкое воспитанное личико Аиньки? «Как люди» – это когда не молчат за обедом. Соне маму жалко. Мама ищет заменитель счастья, надеясь: с новыми вещами придёт новая жизнь. Старая мебель – для неё символ прежних несчастий. Она не вещи выкидывает – символы! Это напоминает шаманство.

Шаманские новации и на высшем уровне. И тоже к хорошему не приводят. Хрущёв велел сеять кукурузу вместо ржи и пшеницы. Кукурузы стало много – начались перебои с хлебом. Приходится занимать с ночи очередь в булочную, чтобы к утру, когда подвезут хлеб, может быть, оказаться в числе счастливчиков. Через каждые два-три часа члены семей подменяют друг друга – иначе не выстоять. Очередь разбухает на несколько кварталов – и хлеба на каждого всё равно не хватает.

Утром, не выспавшись, – в школу. Лучше прогулять. С закадычной подружкой Валькой – к морю!

– А он…

– А ты?

– А я…

– Ой, ты, кажется, влюблена?!

– Может быть. Только, наверное, сразу в нескольких.

Но у Лёвика – самые голубые глаза, самые красивые губы и крепкие по-мужски большие кисти рук! Это волнует. Он сонин сосед. По утрам из-за стены доносятся вальсы Шопена, которые Лёвик играет на рояле. Может быть, ей? Он так на неё временами смотрит! Соня громко кричит что-то маме, чтобы Лёвик понял: она здесь, за стеной, она слышит его игру. Лёвик начинает «Песню Элизе». Соня ставит на проигрыватель пластинку, отвечая ему «Песней Сольвейг» Грига и «Письмом Татьяны» из оперы Чайковского «Евгений Онегин».

Эту оперу (как и несколько других) она знает наизусть. С одной из самых любимых школьных подруг Лией они часто под пластинки, а то и без них, исполняют дурными голосами целые куски из опер. Лия очень духовная и мало с кем водится, кроме Сони. Многие её не понимают – она слишком серьёзная. Но Соне это нравится: со всеми она только «здесь и сейчас», а с Лией – «везде и всегда».

Они скользят разговорами по векам, «путешествуют» по дальним странам. Сократ, декабристы для них ближе одноклассников, родней родственников. Таити ближе школы. Когда Соня рядом с Лией, ей удаётся «ставить» волшебную Дверь и приглашать за порог подругу. Дверь Лию принимает. И они парят в параллельных мирах, не замечая времени. А для Лии сама Соня – как волшебная дверь: только взглянет живыми глазами, пошепчет таинственно – и будто оказываешься на быстрой карусели. Скачут весёлые лошадки с плюмажами. Убыстряют бег резвые ноги с зеркальными копытцами – в них мелькают, отражаясь, века и страны…

И дурачиться Лия умеет. В ней, несмотря на серьёзность и начитанность, много детского. Как в Соне. Остальные их подружки стараются быть «девушками». Соня стесняется с ними проявлять щенячью детскость, которой у неё в избытке. Со всеми Соня немного урезанная. С Лией такая, как есть.

Но Лия немного замедленная. Cлишком верная – людям, идеям, полюбившимся героям. Как мальчик в «Честном слове» Пантелеева: все уже давно разошлись по домам – а он всё стоит на часах, куда был поставлен в начале игры. Лия не умеет поспевать за обстоятельствами, изменяться с ними. Постоянная, не слишком поворотливая Лия лучше чересчур гибкой ветреной Сони – Лия преданная, как Санчо Панса. Она всегда под рукой, когда Соне надо. Соня не часто отвечает тем же. То и дело Соня, увлекшись чем-то или кем-то, усвистывает далеко – и вдруг обнаруживает, что Лии нет рядом: та стоит на прежнем месте и тихо ждёт, когда Соня вернётся к ней. Или за ней, чтобы взять с собою. А Соня злится: почему она должна всё время подбирать Лию? Пусть сама! Если хочет. Лия хочет. Но сама не умеет. Когда её не зовут, ей кажется, что она навязывается. Она застенчивая и гордая. А Соне часто не до неё. Соня стремительно мчится вперёд, не оглядываясь. Лия чувствует себя отторгнутой. И каждый раз молча умирает. Умирает тысячи раз.

«Каин! Где брат твой Авель?» – «Откуда мне знать? Я не сторож брату моему».

Школа сотрясается от сониных выдумок. Её последнее увлечение – футуристы. Стала выпускать рукописный журнал «Беснующийся Олимп». Каждый номер разной формы – круглый, ромбовидный. Журнал обрастает бунтарями. Они обличают ханжество, косность системы образования и – страшно подумать! – язвы окружающей жизни вообще. Учителя испугались, что школу могут назвать «рассадником антисоветчины». Но и обрадовались: когда бунтари-одиночки занимаются общим делом, легче направить их энергию в желаемое русло. Послали на переговоры с Соней самых уважаемых ею учителей – те уговорили переориентировать анархический журнал на лояльный с более скучным названием «Солнце в ладонях», обещав за это помощь и поддержку в других начинаниях. Соня тут же пользуется предложением. Она давно лелеет мечту о школьных вечерах нового типа: когда зрители и выступающие не разделены сценой, а все – обязательно с приглашёнными знаменитостями! – сидят в зале за столиками со свечами, фруктами, лимонадом и с места разговаривают с другими о чём-то важном, читают стихи, поют, показывают фокусы, встанут – потанцуют, и снова читают стихи, разговаривают. Она устраивает такой вечер – «Огонёк», потому что идёт он под огоньки свеч, – приглашает ребят из других школ. Пришли и журналисты, поэты, писатели, артисты. И московские телевизионщики, которые в это время снимали что-то в Баку. А спустя полгода такой же «Огонёк» – в телевизоре! С тех пор «Голубые огоньки» (потому что экран светится голубым светом) – неотъемлемая часть праздничных телепередач. Слизали её идею? Или она витала в воздухе? Но Соня гордится, что была пионером идеи.

По всему земному шару – перемены. Время такое – перемен. Становятся независимыми Кипр, Мадагаскар, Сомали, Камерун, Алжир, Нигерия, Северная Родезия, переназванная Замбией, Бельгийское Конго, став Заиром. В газетах и в телевизоре – новый герой: курчавый негритянский лидер борьбы за независимость Патрис Лумумба.

Израиль выследил и задержал в Аргентине Адольфа Эйхмана, виновного в организации преследования евреев во время второй мировой войны. СССР, который в «контрах» с Израилем, почему-то осуждает этот справедливый акт возмездия.

Мир обходят портреты четырёх советских моряков, унесённых на обломке баржи в Тихий океан. Спасли их американцы. Поразились: «Сорок девять дней без пищи?!» По версии злых языков, герои якобы просто ответили: «Мы с детства привычные». На мотив попурри буги-вуги с рок-н-роллом появляется песенка: «Зиганшин – буги, Поплавский – рок! Федотов съел второй сапог». Буги-вуги и рок – новые западные танцы. Их танцуют «стиляги».

Четырнадцатилетней Соне эти танцы нравятся. Ритмично дёргается под бешеную музыку тело, выделывая сногсшибательные пируэты. Встряхиваешь копной волос под убыстряющийся ритм, проскальзываешь меж ног партнёра, вскакиваешь, сталкиваешься с ним тугой грудью, вздрагиваешь, отскакиваешь, снова приближаешься, возбуждая мерцающими касаниями, пока не падаешь партнёру на руки с последним аккордом или вы вместе не падаете на пол. Восемнадцатилетние приятели сониной двоюродной сестры Мары прямо в очереди стоят, чтоб пригласить Соню! Мара, скучная и анемичная, так танцевать не умеет. Она зовёт на вечеринки живую подвижную Соню для приманивания мальчиков. Те приходят. Из-за Сони. Мара надеется: «женихи» задержатся, – наготавливает салатиков, покупает вино. А «женихи» гурьбой идут провожать домой Соню. Мара дарит им к праздникам галстуки, чтобы сделать «обязанными». Ей хочется замуж. Но замуж её не берут. От неё ощущение живущей в шкафу. Кажется, её руки и глаза постоянно шарят по полкам шкафов, даже когда те закрыты. Будто щуплыми костлявенькими пальчиками, похожими на куриные кости, она всё время деловито перебирает спрятанное в шкафах добро – прикидывает, чего у неё не хватает. Наверное, мальчики от неё шарахаются, потому что им кажется: Мара их тоже хочет посадить в шкаф. Когда она бывает в доме у Сони или ещё у кого-нибудь, её блёклые глазки и цепкие пальчики с синюшно-бледными коготками примериваются и к чужим шкафам, будто проникая сквозь закрытые створки, как бы гипнотизируя чужие вещи, чтобы те поверили: они должны жить у Мары. Так часто и получается. Мара умеет выпрашивать подарки. С вещами ей везёт больше, чем с мальчиками. А Соне не нужны ни вещи, ни марины мальчики. Ей просто приятно, что она нравится. Что она полна сил и жизни. Что лучшие мальчики у неё впереди. И вообще впереди много хорошего. И живёт она в сильной стране, которой можно гордиться.

Вот опять её страна отправила в космос корабль-спутник с собаками Белкой и Стрелкой. Хрущёв прибывает на Генеральную Ассамблею ООН в Нью-Йорк на ядерном ракетном эсминце – мол, знай наших! Глупый безвкусный вызов. Гордость Сони сменяется стыдом за страну. Но вскоре снова гордится: тело злодея Сталина выносят из мавзолея на Красной площади. Мама покупает коньяк, зовёт гостей. Папа необычно возбуждён и радостен. Имя Сталина убирают из названий городов, заводов, улиц. Культ личности развенчан окончательно.

Апрель 1961-го. Первый полёт человека в космос! Это – русский, Юрий Гагарин. Уроки отменяют. Многих отпустили и с работы. Кажется, весь Баку на улицах! Впервые массовые манифестации возникают не организовано, а стихийно. По телевизору показывают: ликует каждый город, посёлок! Говорят: так было лишь однажды в День Победы над фашистской Германией. Люди смеются, машут флажками, косынками, кепками, разноцветными воздушными шарами.

А через несколько дней самолёты США бомбят Кубу. С американских кораблей на Плайя-Хирон высадился десант. Его уничтожают. Говорят: с помощью советского оружия и советских военных. И что СССР срочно и скрытно размещает на Кубе ракеты, нацеленные на США. А через год уже открыто предоставляет оружие Кубе, но продолжает и тайное оснащение ракетных баз. Тайна просачивается. Америка возмущена. Фидель неумело врёт, что СССР помогает Кубе создавать не ракетные базы, а базы рыболовного флота. Американский президент не верит – его самолёты У-2 во время разведывательной аэрофотосъёмки зафиксировали на острове советские ракеты! Месяц за месяцем Советский Союз и Америка ссорятся. Осенью 1962-го президент Кеннеди объявляет блокаду Кубы для предотвращения поставок оружия и призывает Хрущёва отказаться от действий, угрожающих миру. В Карибском море сосредоточены мощные военные силы. Приведены в боеготовность войска в Западной Европе. Ядерные подводные лодки США занимают боевые позиции. СССР грозит ответным ударом. Карибский кризис.

«Неужели я погибну, так и не пожив?! Даже не поцеловавшись ни разу?» – по ночам Соне снятся похожие на акул ракеты. Они медленно вылетают из океана и летят к ней. Сейчас её не станет. Ничего не станет. Земля треснет и рассыпется на метеориты. Впрочем, Соня готова погибнуть, если это предотвратит войну. Лишь бы Земля осталась и всегда была!

Когда её в детстве спрашивали, какое бы желание она загадала доброму волшебнику, Соня неизменно отвечала:

– Чтобы Земля и люди на ней существовали вечно.

– Как? – удивлялись спрашивающие. – Ты разве не хочешь велосипед или жить вечно вместе с родными и друзьями? Или ещё чего-нибудь для себя?

– А это и есть для себя.

Соне казалось: если погибнет Земля с человечеством, это обесценит и её жизнь, и Пушкина с Моцартом – будто не жили они никогда, и всё было бессмысленным!

Не зная толком, что такое смерть, она мечтала о бессмертии. Но не о том, чтобы жить вечно в своём теле со своими глазами, руками, ногами, голосом, и даже не о том, чтоб о ней знали и помнили те, кого она не знает и не узнает никогда. Нет, ей хотелось, чтобы всё хорошее было вечно, никогда не исчезало! И тогда она и все, кого она любит, тоже каким-то образом войдут в это хорошее, сохранившись в нём навек хотя бы потому, что любили это хорошее, а прикоснувшись к нему любовью, вдохнули в него смысл – и сами остались в нём. Она не умела это сформулировать, но если б и умела, то вряд ли взрослые поняли бы, о каком именно бессмертии мечтает она.

Несколько месяцев мир на грани ядерной войны. А надо жить, ходить в школу, делать уроки, убирать квартиру.

Наконец, СССР демонтирует ракеты на Кубе, уводит бомбардировщики. Америка в ответ снимает с острова блокаду. К лету 1963-го державы мирятся окончательно. Пронесло!

На Салаватском нефтехимическом комбинате получили новую продукцию – полиэтилен. Полиэтиленовые мешки вместо хлебниц – революция! Хлеб непривычно долго не сохнет.

А дОма становится хуже, отчуждённее – новые дУхи не поселились здесь с новой мебелью. Аинька уезжает жить в Москву – к папиной сестре тёте Терезе. Мама одиноко властвует над новыми вещами. Царапина на полированной поверхности расценивается как убийство, как нанесение смертельной раны не мебели – маминым надеждам.

Чем быстрее тают надежды на новую жизнь, тем сильней мама держится за свои «деревяшки» – будто ничего более ценного у неё не осталось. Папа – безбытный человек, привыкший обходиться малым, – презрительно называет это «вещизмом». Он маму не понимает. Демонстративно ограничивает своё жизненное пространство пружинной кроватью и дедовским письменным столом, который он отстоял. Тут теперь и живёт: если не спит, то сидит за столом спиной ко всем с ворохами газет и радиоприёмником. Остальное – царство мамы. «Ты этого хотела? Владей». Но ведь мама хотела не этого! И папу жалко. Будто в своей квартире его заставили жить не своей жизнью, а он согласился, потому что слишком деликатный, – и ушёл в параллельный мир.

– Нет, папа, ты не деликатный! Ты жестокий! Кому нужна твоя подчёркнутая вежливость и всегда ровный голос?! За что ты наказываешь маму? За то, что жизнь не сложилась? Так и у неё не сложилась! Но она не предала тебя. Это ты сейчас её предаёшь. Лучше б вы поругались, чем жить так вежливо, как чужие.

– Разве я наказываю? Я просто устаю на работе, оттого молчаливый. Не придумывай, дочка, чего нет.

– Мама, за что ты наказываешь папу? Он столько жил в несвободе. Почему ты делаешь только то, что сама находишь нужным? Ему надо потакать – может, перестал бы он быть таким съёженным?

– Ему ничего не нужно.

– Для чего?! – кричит Соня. – Для чего вы жили?! Вас никто не обманывал! Вы обманули сами себя!

– Ради тебя, – плачет мама. – Ради тебя…

– Есть такое понятие, как долг, – вторит папа.

– Мне это не нужно! – кричит Соня. – Плевать я хотела на ваш долг! Это ловушка! Вы в неё сами себя загнали и загоняете меня! Теперь я тоже обязана отдавать вам с процентами то, что вы дали в долг мне?! Разве можно одолжить у кого-то жизнь? Или дать взаймы свою? Её можно только подарить, если сам того хочешь. Но тогда – какие к кому претензии? Счастливым можно быть только рядом со счастливыми людьми, а вы себя несчастными сделали – и меня такой хотите сделать! Я никогда не буду жить, как вы! Никогда! Это несвобода. Это ад.