Внучка берендеева. Второй семестр

Коробочку он на досточку поставил. Щипчики в руке стиснул и ловко так выцепил из коробки камешек. С виду – простой, обыкновенный даже. Этаких каменьев на берегу любого ручья воз соберешь. Камешек аккуратно на пергамент положил. Поглядел.

Нахмурился.

Сдвинул на волос.

И с другим то же проделал… и с третьим… я глядела, разом про все вопросы позабывши. И только когда каменья легли все до одного – а насчитала я их без малого дюжины три, – выдохнула. Знать не знаю, чего Елисей задумал, но мыслю, дело непростое, если он с каменьями так вошкается.

Коробочку и щипчики он протянул не глядя, уверенный, что примут. И Ерема не подвел.

– А теперь интересно будет…

– Волос нужен.

И тут меня за волосы и дернули.

– На, – щедрый Еська протянул пару моих волосин. – Зосе не жалко.

Да что ж это твориться! Этак я лысою остануся, а…

– Не жалко. – Еська вновь ткнул в бок. – Для общего дела. Зослава, не дуйся, поверь, этакого ты нигде больше не увидишь.

Волосы мои Елисей над свечою спалил.

И палил сосредоточенно. Лоб в морщинах. Глаза прикрыты. Губы шевелятся, знать, бормочет чегой-то, только вот магии я не чую. Елисей же пепел от волос поверх пергаменту сыпанул. Медленно и широко руки развел, будто бы желая обнять кого, а кого – не ведаю. Хлопнул.

И стало тихо.

Так тихо, что слышно было, как вяло гудит где-то сонная весенняя муха.

– …вы в чем-то меня обвиняете? – Голос Люцианы Береславовны прозвучал так ясно, что я едва ль не подпрыгнула. Огляделась.

Нет, нету ее.

Комната прежняя. Царевичи… Елисей сидит, застыл, насупившийся, что сыч на рассветный час. Ерема рядом, за плечом высится, руку на шею братову положил, будто придушить желает.

Еська рядом со мною.

Евстигней раков своих разглядывает. Егор лежит на кровати, прямо в сапогах – вот уж немашечки на него управы – завалился. И руки еще на груди скрестил, будто покойник. Елисей в угол забился. Сидит, не шевелится, только глаза зыркают.

– Я лишь пытаюсь понять, что именно произошло. – Фрол Аксютович говорил мягко, но я энтой мягкости не поверила ни на грошик. Слышалось за нею… вот недоброе слышалось.

– Поверь, мне бы тоже хотелось найти этого шутника…

– Полагаешь, имела место шутка?

– А разве нет? – Люциана Береславовна вздохнула. – Понимаю, что в свете последних событий все выглядит несколько более… драматично, чем оно было на самом деле, но уверяю вас, что мы имеем дело с обыкновенной студенческой выходкой. Безответственной. Бессмысленной. И в то же время относительно безобидной.

– Относительно. – Архип Полуэктович сказал сие так, что я уяснила – безобидного в случившемся не было ни на грошик.

– Божиня милосердная, и ты туда же! – воскликнула Люциана Береславовна. – Да подумай сам… «блаженный сон» был придуман целителями! Целителями! Для облегчения страданий. Для случаев, когда пациента требуется погрузить в крепкий сон, чтобы не испытывал он боли. И как этот сон способен навредить? Да, ваша хваленая студентка застряла в лаборатории, но…

– Почему? – перебил Фрол Аксютович.

– Что?

– Почему, я спрашиваю, получилось так, что она, как ты изволила выразиться, застряла в лаборатории?

– Я приказала всем покинуть помещение…

– Ты не приказать должна была, а проследить, чтобы все учащиеся покинули опасную зону.

Я слушала, затаивши дыхание. Не ведаю, что за чары использовал Елисей, да только, чуется, хвалить за них не станут.

– Эта девица совершенно не способна…

– Люциана!

– Божини ради! Я несколько раз пыталась до нее дозваться! Я требовала уйти, а она… она просто стояла. И что мне было делать?

– Ты у меня спрашиваешь? Ты отвечаешь за них, Люциана! За всех, а не только за особ благородного рождения…

Ох, хуже нет чужие свары слухать, а уж когда из-за тебя свара… хоть ты под пол проваливайся.

– Я понимаю, что ты ее недолюбливаешь… хотя нет. Постой. Не понимаю. Да, Зослава – очень специфическая особа…

– Весьма, – это было произнесено с легким оттенком брезгливости.

– Но она умна. Честна. И…

– Глупа, как гусыня.

– Ты преувеличиваешь.

– Это ты, Фролушка, преуменьшаешь. Она… подобные ей – это какое-то издевательство над самой идеей Акадэмии… да ты только посмотри! Ну какая из нее магичка?! Боевой маг! Квашня деревенская! Да у меня любая дворовая девка может…

– Хватит!

Я ажно присела.

– Довольно, Люци, – произнес Фрол Аксютович, и ныне не кричал, но голос его звучал устало, будто бы надоел ему нынешний спор, а как прекратить его, он не ведает. – Я знаю твое мнение. И по поводу Зославы, и вообще…

– Какое мнение?

– Магия для избранных. Тем, кому повезло родиться в правильной семье. Верно? Поэтому ты раз за разом поднимаешь вопрос квот для студентов простого звания. А уж запрет на поступление для холопов…

– Избавил бы нас от многих проблем. И признай, Фролушка, что одно дело – учить тех, кто обладает какими-никакими базовыми навыками, и совсем другое – людей, едва способных написать свое имя. Да и чему их учить? Как?!

Она говорила с пылом, с жаром, а у меня розовели уши. Нет, видеть того я не видела, но чуяла – вот-вот полыхнут ярко-ярко.