И вправду, неудобно: азарский царевич да с шишкою на лбу…
В той день возвернулась я к себе в покои задуменная-призадуменная. И нисколько не удивилася, обнаруживши гостью позднюю.
– По добру ли тебе, Зославушка, – молвила Марьяна Ивановна.
Хозяин ее принял честь по чести.
Стол накрыл праздничною расшитою скатертью. Самовару принесть изволил. Чай духмяный самолично заварил и, ставши за креслицем, подливал в чашку, да не простую, из белого парпору, столь тонкого, что на просвет все видать. Я и не помню такой: по краешку ободочек золотой, сбоку – ружа малеванная. Дужка тонюсенькая, пальцами взять страшно.
Откудова взялася?
– И вам, Марьяна Ивановна, по добру, – я поклонилась, хотя ж… вот не ведаю.
Марьяна Ивановна – особа достойная, каковую в гостях принимать – честь. Да… все одно копошился под сердцем червячок.
Пришла.
И вошла, хоть дверь запертая была. Сама помню, как запирала.
Сидит.
Чаи пьет.
И глядит на меня, будто бы именно я тут даже не гостьюшкой, а просительницею.
– Присаживайся, Зославушка. – Марьяна Ивановна рученькою повела, и Хозяин кинулся исполнять повеление. Только кинул на меня извиняющийся взгляд: мол, может, и рад был бы не пустить, да что он способен супротив магички?
Я и присела.
И чашку с чаем приняла.
– Пей, Зославушка… пей… тебе сейчас пить надо много, чтоб отрава вышла. И кушать… отчего ко мне не заглянула?
– Да вот…
– С женихом, конечно, спорить – дело дурное, да неодобряю… вынес барышню без чувств, так ей самое место среди целителей, а он ее среди дружков прячет. Будто бы они помогут… – Она покачала головою.
Марьяна Ивановна говорила с укоризною, с сочувствием даже.
– Тебе повезло несказанно, что дым оказался не ядовит. А если бы вдруг отрава? Получил бы твой азарин мертвую невесту… хотя… – По губам Марьяны Ивановны скользнула улыбочка. Скользнула и исчезла, будто не было. – Что молчишь, Зославушка?
– Так не знаю, что сказать…
Не умею я со словами играться, как иные.
– Не знаешь… бывает… конечно, бывает… простой девушке такого жениха получить – удача великая… только если подумать, зачем азарину невеста-простолюдинка?
– Не знаю.
– И вновь не знаешь… никто не знает… ты, конечно, девушка видная. Кое в чем и завидная… но насколько? Обстоятельства, они имеют обыкновение меняться. Сегодня завидная, завтра и помеха… не слышала ты небось, но азарину предложили боярыню Радомилу в жены…
И замолчала, вперилась взглядом в лицо.
А я… я вот… с чегой-то мне примерещилося, будто бы Марьяна Ивановна добра? С того ли, что прошлым разом она со мною беседу ласковую вела? Иль с того, что позволила в прошлое свое заглянуть?
Секреты открыла.
Приоткрыла.
И верно, лишь те, которые сама желала открыть.
Ныне-то я разумею, что мои силы урожденные – сущая безделица супротив опыту магического, коего у Марьяны Ивановны не одна сотня лет за плечами.
– Это Ильюшечки сестрица. Ей намедни пятнадцатый годок пошел. Конечно, маловата она для жены, а вот для невесты – самое оно, – продолжила Марьяна Ивановна, чаек прихлебывая. И чашечку держала так аккуратненько, двумя пальчиками. Мизинчик оттопыривала.
Платье на ней богатое.
Ткань с переливами, скатным жемчугом расшитая, да цветами, да птицами.
На плечах шаль лежит пуховая, с кистями.
И глядится Марьяна Ивановна взаправдошнею боярыней.
– Конечно, приданого за девицей не дадут, но Кирей и сам богат без меры. Что ему золото? Но другое дело, что Радомила, как ни крути, царской крови. И брак с ней упрочит собственные его позиции. Не все азары стремятся с Росским царством воевать. Много найдется и таких, которые решат, что худой мир лучше доброй свары. Пей чаек, Зославушка. И вареньица возьми.
– Если б Кирей пожелал, я б ему перстень сразу возвернула, – только и сумела я промолвить. А Марьяна Ивановна вновь усмехнулася, дескать, глупости ты, девка, говоришь.
– Конечно, но…
Она отставила чашечку, провела пальчиком по жемчугам.
– Видишь ли, Зославушка, в верхах не принято помолвки рвать. Сказанное слово не возвернуть… это ж как признать, что ненадежно оно.
Киваю.
Чаек пью.
Думаю… пытаюся думать, поелику от мыслей ли, от дня нынешнего тяжкого, но в голове вновь гудение появляется.
– Бросил одну невесту, как знать, не отправит ли прочь и другую. Ты мне симпатична, Зославушка…
И в глаза глядит.
А у самой-то блеклые да холодные, вымороженные будто бы.
– Потому и хочу тебя предостеречь. Осторожней будь.
– Думаете, Кирей меня… – слова несказанные в горле комом стали.