Терапия нарушений привязанности. От теории к практике

Подход к организации групп для детей 3–6 лет (детсадовский возраст).

Здесь также требуется соответствующая длительная стадия привыкания в присутствии основного лица, с которым у ребенка установились отношения. Высокое качество ухода за ребенком должно, в зависимости от возрастной группы, характеризоваться максимальным соотношением 1:6–1:8, то есть 6–8 детей на одну воспитательницу. Воспитательницам в детском саду также нужна высокая степень внутреннего эмоционального присутствия, участия и чуткости к сигналам их воспитанников. По возможности следует обеспечить, чтобы у детей были постоянные воспитательницы. Следует избегать неожиданных расставаний и прощаний. Непроработанную травматизацию воспитательниц нужно по возможности проработать с помощью самопознания в индивидуальных и групповых сеттингах, а регулярная внешняя супервизия должна облегчить работу и поддержать воспитательниц.

Детям с факторами риска в семье (с эмоциональной и/или материальной бедностью) также должны предоставляться места в детском саду высшего качества, а количество детей, приходящихся на одного воспитателя, должно быть еще меньше. Для детей, у которых еще в детсадовском возрасте при приеме в детское учреждение проявляются признаки нарушения привязанности, обязательно должна предлагаться детская психотерапия, проводящаяся во время их нахождения в детском саду. При низких доходах родителей с них также не должна взиматься плата за пребывание детей в детском саду (Brisch, 2008; см. также: Horacek et al., 2008).

Еще в одном исследовании, посвященном значению защитных факторов и факторов риска, связанных с привязанностью и развитием, разбирался вопрос, влияет ли работа матери на надежность привязанности (Barglow et al., 1988). Хотя количество детей с ненадежной привязанностью к матери у работающих матерей было существенно больше, чем у неработающих, все же у более 50% детей работающих матерей была надежная привязанность. Однако эти результаты невозможно интерпретировать без знания системы ухода за детьми, а также репрезентации привязанности матери и качества партнерства; их ни в коем случае нельзя понимать таким образом, что, если мать работает, то это ведет к ненадежной привязанности.

Хедервари (Hеdervаri, 1995) изучала страх перед разлукой у работающих и у неработающих матерей. В ее исследовании была выявлена статистическая взаимосвязь между ярко выраженным «общим страхом разлуки» у матерей (как у работающих, так и у неработающих) и ненадежной привязанностью детей. Этот результат позволяет предположить, что боязнь матерей в ситуациях расставания и разлуки влияет на их поведение с ребенком и тем самым может сильнее повлиять на развитие паттерна привязанности ребенка, чем фактор их «трудовой деятельности».

В общем и целом обнаруживается четкое указание на трансакциональный процесс в развитии репрезентации привязанности. При этом определенную роль играют, с одной стороны, особенности самого младенца (например, возбудимость и особенности темперамента), которые могут быть детерминированы биологически (Sroufe, 1985). С другой стороны, большое значение имеют факторы, привнесенные родителями, например их собственная репрезентация привязанности, а также связанные с этим способности.

Факторы, оказывающие влияние на социальном уровне, такие как, например, домашняя обстановка, окружение, партнерство и вся сеть поддерживающих отношений родителей, нуждаются в более подробном изучении. Только так мы сможем еще точнее учесть защитные факторы и факторы риска во взаимовлиянии интрапсихического, поведенческого и интеракционного уровней, а также условия социального контекста (см. также: Rutter, 1978; Friedman & Boyle, 2009).

Привязанность и разлука в других психотерапевтических школах

Теоретические рассуждения о важности привязанности и расставания были известны и до того, как Боулби сформулировал теорию привязанности. У большинства психотерапевтических школ есть собственные концептуальные представления о важности привязанности и расставания. Рассмотрим, что говорят об этом некоторые психоаналитические теории, а затем в обобщенном виде – другие психологические теории.

Психодинамические модели

Психоанализ ЗИГМУНДА ФРЕЙДА, в основе которого лежит теории влечений, объясняет возникновение привязанности между матерью и младенцем удовлетворением оральных и эмоциональных потребностей младенца, когда мать кормит его грудью. Правда, Фрейд не приводит подробных данных о том, должна ли мать чутко удовлетворять оральные потребности младенца, или для создания привязанности достаточно простого удовлетворения оральных потребностей через предоставление питания и оральную стимуляцию. Таким образом, интеракционное качество кормления грудью отходит на второй план, уступая место либидинозному оральному удовлетворению (Freud, 1905, S. 123; 1916/1917, S. 126).

Значение потери и расставания Фрейд изложил в своем новаторском произведении «Печаль и меланхолия» (Freud, 1916). Фрейд считает, что, с психодинамической точки зрения, стадия горя от потери любимого человека с обязательной психической работой печали обусловлена тем, что наша эмоциональная связь с любимым и выросшая из нее интрапсихическая, эмоционально окрашенная энергетическая нагруженность образа этого человека должны быть постепенно отведены от него, чтобы после его потери мы действительно могли психически отделиться и тем самым эмоционально оторваться от него.

В работе «Торможение, симптом и тревога» (Freud, 1926) Фрейд объясняет страх расставания, который ребенок испытывает при угрозе реальной потери матери или при воображаемой разлуке с ней. Он высказывает предположение, что ребенок начинает испытывать тревогу, представляя себе, что его «напряжение, связанное с удовлетворением потребностей», в отсутствии матери сильно возрастет и что из-за страха не получить удовлетворение он может оказаться в «бессильном», «обморочном» состоянии.

АННА ФРЕЙД (Freud A., 1958/1960) писала, что «принцип удовольствия управляет всеми психическими процессами незрелой и недостаточно структурированной личности, в том числе, конечно, и привязанностью к матери» (S. 1779). С ее точки зрения, привязанность младенца к матери возникает в результате «влияния ухаживающего поведения матери на его душевную жизнь, то есть на переживания удовольствия и неудовольствия, связанные с первичными инстинктивными реакциями и образующие их психический репрезентант» (S. 1774). Она исходит из «первичных отношений с матерью по опорному типу», «то есть такой стадии, на которой ощущения, вызывающие удовольствие и связанные с удовлетворением важных потребностей тела, приводят либидо к эмоционально окрашенной энергетической наполненности какого-либо человека во внешнем мире» (S. 1779).

Что касается переживания «боли разлуки» у ребенка, то Анна Фрейд предполагает, что эмоциональная энергетическая наполненность и аффективное значение матери должны достичь «константности объекта», а ребенок должен был стать до некоторой степени независимым от непосредственного удовлетворения потребностей. При высокой степени либидинозной значимости матери для малыша расставание с ней переживается как доставляющее крайнее неудовольствие и приводит к сильной тоске. При довольно продолжительной разлуке явственнее становится агрессивная сторона, которая в виде амбивалентности присутствует в любых отношениях. Происходит отвод эмоциональной энергетической наполненности и даже регрессия с ментально-символического уровня на уровень телесных потребностей.

Удивительно, что, несмотря на основополагающую раннюю работу Зигмунда Фрейда, теоретическое осмысление тематики расставания, разлуки, потери, печали и горя отошло, скорее, на второй план, по сравнению со значением сексуальности в его психоаналитическом учении.

Анне Фрейд удалось провести широкомасштабные наблюдения за последствиями потери родителей и сепарации в первые годы жизни детей, которые осиротели и стали бездомными во время войны. В очень подробных отчетах она – вместе с Дороти Берлингем – описала реакции этих детей на расставание, в том числе и со значимыми лицами, заменившими им мать

. Анна Фрейд объясняла наблюдаемые реакции детей в рамках популярной психоаналитической теории влечений и отвергала подход Боулби, основанный на теории привязанности (Freud A., 1980a, b; Freud A. & Burlingham, 1982).

РЕНЕ ШПИЦ (Spitz, 1957) также исходил из того, что младенец после рождения проходит некий «безобъектный период» и живет на стадии психической недифференцированности, на которой он не способен ощущать собственное тело отделенным от окружающей среды. Более того, «кормящая грудь» воспринимается младенцем как часть его самого (S. 20 и далее).

Шпиц описывает «анаклитический выбор объекта (по опорному типу)» ребенком: младенец привязывается, как это было постулировано З. Фрейдом, к тому человеку, который его кормит, защищает и проявляет материнскую заботу о нем. Привязанность ребенка к матери возникает за счет формирования психического постоянства либидинозного объекта, которого младенец достигает в возрасте 8 месяцев. К этому моменту мать становится для младенца предпочитаемым объектом удовлетворения его либидинозного влечения.

Первым из психоаналитиков Шпиц еще в 1935 году провел большую работу по непосредственному наблюдению за младенцами, впервые систематически ведя кинорегистрацию, на основании материалов которой потом делались выводы. Его революционные исследования, посвященные влиянию продолжительной разлуки младенца с матерью в приютах («полное лишение аффективной подпитки») со всеми негативными последствиями для двигательного, когнитивного и эмоционального развития этих детей, были подытожены в описании таких феноменов, как «госпитализм» и «анаклитическая депрессия». Шпиц показал, что значительные задержки в развитии этих детей вплоть до полного телесного и психического распада («маразма») могли частично нивелироваться после возвращения матери, если разлука длилась не дольше 5 месяцев, а отношения «мать–дитя» до разлуки были удовлетворительными. Результаты исследования, посвященного оценке эффектов продолжительной разлуки матери и младенца, а также последствий «психической голодной смерти» младенца при отсутствии эмоционально окрашенной заботы матери, были новаторским достижением. Они коренным образом изменили принципы ухода за младенцами и воспитания детей в приютах и детских домах во многих странах мира вплоть до сегодняшнего дня (Spitz, 1967).

ДОНАЛЬД В. ВИННИКОТТ, детский врач и психоаналитик, один из основателей теории объектных отношений, на основании многих своих наблюдений за матерьми с детьми разработал диадический интеракционнный подход к отношениям «мать–дитя». В теории объектных отношений постулированная Фрейдом динамика влечений всегда рассматривается в отношении человеческого визави, «объекта». Винникотт приписывал отношениям важную роль, однако не отказывался от теории влечений. Он указал на то, что наблюдение за младенцем без прямого или опосредованного наблюдения за матерью невозможно, потому что самого по себе младенца без матери не бывает (Winnicott, 1976b). Винникотт выдвинул тезис о том, что у младенца для оптимального развития чувства собственной значимости нет другой возможности, как только быть эмоционально отражаемым матерью. Для установления связи считаются необходимыми достаточно хорошая материнская забота (Winnicott, 1976а) и поддерживающая функция матери, которые понимаются как в реальном, так и в интрапсихическом аспекте. Опираясь на свой опыт работы детским врачом, Винникотт подчеркивал, что именно условия окружения могут или способствовать, или препятствовать развитию отношений «мать–дитя» (Winnicott, 1974).

Именно Винникотту мы обязаны появлением понятий «переходный объект» и «переходный феномен» (Winnicott, 1976b). В свое время он наблюдал, что дети в ситуациях, в которых им приходилось расставаться с матерью, брали с собой такие предметы, как мягкие игрушки или любимые одеяла, и прижимали их к себе. Подобное поведение он объяснял тем, что эти предпочтитаемые объекты выступали в роли «переходных объектов» и символически представляли отсутствующую мать. Тем самым переходный объект служил «переходу» от конкретной осязаемой мягкой игрушки к ее символизации. Таким способом ребенку удавалось интрапсихически проработать разлуку и с помощью символизации «перекинуть мостик» для «перехода» от состояния совместного пребывания с матерью к состоянию разобщенности с ней

.

По мнению ЭДИТ ЯКОБСОН (Jacobson, 1978), представителя психологии самости, развитие привязанности осуществляется на основе формирования интегрированных репрезентантов самости и объекта в психике младенца и маленького ребенка. В ходе своего раннего развития благодаря разнообразным переживаниям социального взаимодействия с матерью младенец должен сам образовать стабильный, воспроизводимый, доступный репрезентант самости. Дополнительно он должен сформировать стабильную объектную репрезентацию своего самого важного референтного лица; он должен иметь возможность в любое время психически активировать, вызывать этот репрезентант и эмоционально наполнять его соответствующим образом. Так возникают стабильные эмоциональные отношения.

В этом случае младенец больше не зависит от реального присутствия матери. Он уже интернализировал ее как объектную репрезентацию и потому может расстаться с ней. Однако во время разлуки мать как воображаемый объект для него интрапсихически не теряется, а остается досягаемой благодаря ее объектной репрезентации. Способность к формированию такой объектной репрезентации позволяет младенцу выдержать страх разлуки и потери. В отсутствии константности объекта появляется страх потери. Интрапсихически младенец полностью теряет мать, как только он перестает ее реально видеть. Позднее, когда у маленького ребенка уже есть зачатки константности объекта, в ситуациях расставания появляется так называемый страх разлуки. Ребенок опасается, что не сможет выдержать продолжительной разлуки с матерью без довольно сильной тревоги, потому что константность внутреннего объекта может сохраняться лишь непродолжительное время. Правда, в течение нескольких минут младенец уже может выдерживать разлуку. С ростом константности объекта время расставания может быть соответственно продлено, и при этом внутренний образ матери не разрушается, а ребенка не охватывает страх разлуки.

Согласно теории МАРГАРЕТ МАЛЕР (Mahler et al., 1978), младенец сразу после рождения сначала живет в аутистичном мире, пока затем не возникнет тесный симбиоз между младенцем и матерью. На этой стадии младенец находится в психическом слиянии с матерью без интрапсихического размежевания

. Малер считает, что младенец выходит из этого начального симбиоза и отодвигается все дальше от матери в процессе сепарации/индивидуации. В это время он несчетное число раз пробует отделиться и оторваться от матери, а также снова сблизиться с ней. Причем при расставании с матерью, которого ребенок ищет все больше и больше, ему приходится выдерживать эмоциональные кризисы с явным амбивалентным напряжением между желаниями автономии и близости с матерью, с одной стороны, и зависимостью от нее, с другой стороны, пока он в возрасте примерно 2–3 лет не сможет более явно психически оторваться от матери, а также пространственно отдалиться от нее, чтобы исследовать окружающий мир. Эту стадию Малер описывает так же, как «кризис нового воссоединения»

. Сильное впечатление производит данное Малер описание того, как младенец в случае опасности или при еще нестабильной внутренней константности объекта вынужден на короткие мгновенья возвращаться к матери, чтобы «эмоционально подзарядиться» от нее. В снятых Малер документальных фильмах хорошо видно такое поведение детей.

На этом пути высвобождения из изначально симбиотически тесных отношений между матерью и младенцем, связанных с интрапсихическим развитием для обретения индивидуации и идентичности, могут происходить фиксации и нарушения.

МЕЛАНИ КЛЯЙН (Melanie Klein, 1983b) в своих теоретических работах уделяла большое внимание раннедетским фантазиям, причем особое место она отводила значению агрессии, влечению к смерти, а также проективным и идентификационным процессам, происходящим между младенцем и матерью. Согласно этой теории, отношения между матерью и ребенком с самого начала осложняются тем, что младенца одолевают многочисленные агрессивно-деструктивные фантазии, с которыми он может справиться только с помощью важных психических процессов расщепления. Они характеризуются, например, тем, что младенец в своей фантазии считает мать, удовлетворяющую его потребности, «доброй матерью», а мать, отказывающую ему и устанавливающую границы, напротив, «злой матерью», как если бы реальная мать интрапсихически была разделена на различные «материнские аспекты». Эту стадию Кляйн описывает как «параноидно-шизоидную позицию». И только когда младенец, благодаря психическому созреванию, становится способным отказаться от этих процессов расщепления и в так называемой «депрессивной позиции» интегрировать образы доброй и злой матери, так называемые частичные объекты, в единый образ матери, он может более явно отмежеваться от нее и стать более независимым. Теперь он может начать отделяться от нее.

Например, если младенец чувствует себя фрустрированным матерью в удовлетворении своих потребностей, он приходит в ярость. Связанные с этим фантазии могут выражать крайнюю агрессивность, причем в такой степени, что ребенок будет чувствовать себя внутренне отделенным от матери и испытывать страх. Еще он боится разрушить своими агрессивными фантазиями интегрированный репрезентант матери, состоящий из добрых и злых частей, и из-за этого потерять ее. Однако благодаря своей усиливающейся способности переживать чувство любви к доброй части матери он теперь может восстанавливать эти чуства символически и сохранять их интрапсихически. Таким способом ребенку удается преодолеть свой страх, печаль, чувства отчаяния и безнадежности, связанные с фантазиями о потере доброй матери (поэтому-то и было выбрано название «депрессивная позиция»).

Этот процесс подкрепляется растущей способностью младенца к символизации своей матери. Интерес к окружающему миру растет, когда ребенок на пике «оральной амбивалентности» в своих фантазиях хотел бы и проникнуть в мать, и съесть добрую мать, разрушив ее таким образом. Из этих фантазий вырастает страх, поэтому интерес ребенка постепенно переключается со все более символизируемой матери на весь окружающий мир (Klein, 1983c; Segal, 1983, S. 20)

.

МЕЛАНИ КЛЯЙН и УИЛФРЕД БИОН заявляли, что решающая роль в успехе такого развития принадлежит матери, так как она должна интрапсихически принять спроецированные на нее агрессивные аффекты младенца, понять их и снова сообщить ему об этом вербально и невербально с помощью чуткого поведения в приемлемой и дозированной форме в соответствии с его возрастом. Такую способность матери Бион описывает как функцию «контейнирования» (containment) (Bion, 1962).

МИКАЭЛ БАЛИНТ продолжил развитие теории объектных отношений: создал теорию «базового дефекта», точнее недостатка (basic fault), – психического расстройства, появившегося в период предвербальных объектных отношений, а также сформулировал понятие терапевтического «нового начала» (Balint, 1973). Самую раннюю форму объектных отношений он назвал «первичной любовью» или также «первообразом, первоначальной формой любви»; он считал, что на этой стадии отношения «мать–дитя» состоят в «гармоничном смешении» и «взаимопроникновении» (Balint, 1973, S. 200). Балинт ссылается на Шандора Ференци и так же, как и он, констатирует, «что формальные элементы переноса и вся аналитическая ситуация происходят из самых ранних детско-родительских отношений» (Balint, 1988а, S. 160). Особенно значимой для детско-родительских отношений признается такая «взаимозависимость», в которой либидинозное удовлетворение младенца должно сопровождаться также либидинозным удовлетворением матери. Еще один вид организации отношений между матерью и ребенком, а также и между взрослыми Балинт описывает как «окнофилию»: индивидуум чувствует себя уверенно и ощущает защищенность от опасностей лишь в самой тесной близости с другим человеком. Сам Балинт проводит параллель между своей концепцией окнофилии и описанным Боулби поведением привязанности. Противоположному поведению Балинт дал название «филобатизм». В этой форме выстраивания отношений человек ищет «благоприятные дали», пространственное дистанцирование дает возможность «не подпускать людей близко к себе». Это напоминает паттерн ненадежно-избегающей привязанности из теории привязанности. Но Балинт сознавал, что и «филобат» испытывает сильную вытесняемую тоску по отношениям (Balint, 1960).

Как отмечает Балинт, для лечения пациентов с базовым дефектом и установления «нового начала» терапевт должен «иметь желание и быть готовым держать пациента, причем не активно, а так, как вода держит пловца или как земля несет идущего по ней; то есть он должен быть рядом с пациентом, быть доступным для него и позволять ему использовать себя, не оказывая слишком большого сопротивления» (Balint, 1973, S. 203). Эта формулировка, а также другие мысли относительно техники предвосхищают концепцию «надежной базы» («надежной основы»), впоследствии сформулированную в теории привязанности, которая рассматривается как необходимое условие для психотерапевтической работы.

Теория психологии самости ХАЙНЦА КОХУТА (Kohut, 1971, 1977) исходит из допущения, что так называемая «сплоченная самость» развивается в матрице эмпатийных объектов самости. Объект самости – это такой объект, который выполняет для самости функции, которые она сама не может выполнить: мать ограждает младенца от чрезмерных раздражителей, поскольку его возможности по саморегуляции пока еще ограничены. То, как объект самости выполняет свои функции, – эмпатийно или менее эмпатийно, – становится частью самоощущения и чувства собственного достоинства (самоценности). В этом отношении объект самости ощущается как часть собственной самости. Кохут различает 3 важные функции объекта самости: функция отражения, функция alter ego, которая позволяет ребенку чувствовать свою принадлежность к равному ему «мы», и функция идеализированного имаго родителей.

С точки зрения психологии самости, важная задача идеализированного имаго родителей (идеализированного объекта самости) состоит в том, чтобы предохранить незрелую психику младенца от переполнения раздражителями и аффектами. Идеализированное имаго родителей можно сравнить с первичным объектом привязанности из теории привязанности. Например, если система привязанности ребенка активирована (что может выразиться в поведении, направленном на поиск защиты), а мать в этой ситуации эмпатийно настроена на внешние и интрапсихические потребности младенца, распознает их, уважительно к ним относится и отвечает на них, то есть удовлетворяет их подобающим образом, без переполнения раздражителями, ребенок может чувствовать себя уверенно и в безопасности. Только если объекты самости достаточно хорошо выполняют свои стадиально-специфические функции в тесном взаимодействии с ребенком, то можно ожидать развитие зрелой, сплоченной самости. Если функции объекта самости выполнялись неудовлетворительно, самость будет иметь более или менее поврежденную структуру.

Еще одна параллель между концепциями психологии самости и теории привязанности состоит в том, что самость, ставшая «сплоченной», подобно репрезентации надежной привязанности, может действовать как защитный фактор при психических нагрузках. В таких условиях индивидуум будет справляться с разлуками и потерями лучше, чем если бы он не смог приобрести качеств цельной самости.

Если же развитие самости оказалось лишь частично успешным, а репрезентанты объектов самости важных референтных лиц нестабильны, расставание со значимым лицом может восприниматься как серьезная опасность, которая впоследствии может привести к сильной нарциссической ярости от обиды. А это, в свою очередь, может представлять такую угрозу для самости, что есть опасность ее распада на отдельные части. Чтобы предотвратить это, самость пытается добиться аффективной регуляции, например, с помощью фантазии о величии, которая может быть выражена примерно так: «Я абсолютно независим от человеческих отношений, и другой человек, покинувший меня, мне совсем не нужен. Более того, этот другой сам зависит от меня».

Если эта защитная функция не срабатывает, может произойти дальнейшая регрессия. Она может привести, например, к сильнейшему кризису самоценности с явно депрессивными чувствами и аутоагрессивными действиями, которые нередко завершаются самоповреждающим поведением (ребенок бьется головой об стену, пока не пойдет кровь; по вине подростка происходит тяжелое ДТП) и суицидальными действиями (Henseler, 1974; Kohut, 1973).

Кёлер (K?hler, 1995) указывает на близость концепции «чуткости» и понятия «эмпатии». Эйнсворт (Ainsworth, 2003) в своем описании «чуткости» исходит из представления о том, что мать должна с помощью собственных аффектов и эмоций, а также внутренней готовности к восприятию понимать сигналы своего ребенка в неискаженном виде. Однако в понятие чуткости, в отличие от эмпатии, добавляется еще то обстоятельство, что значимое лицо должно реагировать на ребенка подобающим образом и с учетом соответствующего возрасту диапазона фрустрационных ситуаций. «Подобающим образом» означает, что реакция (с учетом текущей ситуации, стадии развития, культурных норм) должна стимулировать развитие и созревание ребенка. В этом смысле понятие чуткости, с моей точки зрения, шире, чем представления Кохута об эмпатии. В своем описании эмпатии он в основном ссылается на интрапсихическую функцию, в то время как «чуткость» охватывает, кроме того, и уровень действий, являющийся результатом эмпатийного восприятия и проработки.

Понятие эмпатии, по Кохуту, относится к способу восприятия матерью интрапсихических состояний младенца. «Эмпатия» матери предполагает, что она может распознать аффект, вызванный у нее ребенком, как чужой, который возник только благодаря аффективному заражению. Кроме того, это восприятие аффекта не должно искажаться под влиянием ее собственных эмоций, а эмоциональная ситуация ребенка не должна меняться из-за проективных выражений аффекта матери (см.: K?hler, 1998; K?rner, 1998).

ДЭНИЭЛ СТЕРН (Stern, 1992) строит свою теорию на результатах исследований младенцев и предполагает, что с самого начала существует интерактивный обмен между младенцем и матерью. Стерн предполагает, что в процессе довербальной стадии развития субъективное самоощущение возникает ступенчато. Многочисленные дифференцированные интеракции, состоящие из паттернов действий и аффектов, – это структурные элементы для развития внутренних репрезентаций. Стерн отрицает раннюю аутистическую или симбиотическую стадию отношений «мать–дитя»; он предполагает, что отношения матери и ребенка развиваются в течение первого года жизни благодаря пережитому ими опыту взаимодействия. Он пишет, что «репрезентации генерализованных интеракций» (representations of interactions that have been generalized, так называемые RIGs, Stern, 1992, S. 143) в отношениях «мать–дитя» представляют собой конструктивные элементы для возникновения «внутренней рабочей модели» – термин, который Стерн позаимствовал у теории привязанности.

Согласно аналитической психологии КАРЛА ГУСТАВА ЮНГА, младенец развивается из недифференцированной матрицы – «Уробороса», который как архетипический символ целостности охватывает объединенных друг с другом прародителей, а также состояние недифференцированного хаоса и бессознательное (Neumann, 1985). Путь развития младенца приводит к индивидуации и дифференциации – становлению личности с развитием автономии и самоопределением, для чего требуется психическое отделение от матери и отца, а также от соответствующего архетипа.

Интересна точка зрения Якоби (Jacoby, 1998), который объединяет результаты современных исследований младенцев с юнгианской теорией комплексов. Он очень тонко указывает на то, как условия окружения, факторы предрасположенности и аффективный опыт социального взаимодействия с первичными значимыми лицами создают у младенца психические структуры, которые могут привести к соответствующим комплексам.

Модель теории научения

Насколько я знаю, в поведенческой терапии не было сформулировано какого-либо особого взгляда на развитие поведения привязанности и расставания, а также на последующие поведенческие проблемы и расстройства. Однако с точки зрения теории научения легко объяснимо, что дети с самого рождения регулируют свою близость и дистанцию с важнейшим референтным лицом через процессы обучения, а также подкрепление или отрицательные последствия. Знакомство с этими процессами происходит через многочисленные малые эпизоды социального взаимодействия между матерью и ребенком, в которых мать очень точно сигнализирует, какую близость со своим младенцем и какую дистанцию с ним она хочет установить, и это, скорее всего, откладывается в памяти младенца как аффективно-когнитивная схема.

Это касается также поведения младенца во время разлуки и исследовательской деятельности. Здесь также можно представить себе, что мать реагирует на импульсы ребенка при расставании или ободряюще, или с тревогой, а младенец таким образом узнает, что отдаление до определенной дистанции разрешено, что оно допускается матерью или же приводит скорее к негативным последствиям.