Патологоанатом. Истории из морга

Я нахожусь в маленькой, промерзшей насквозь киностудии в Восточном Лондоне. Меня пригласили сюда, потому что в картине, которую сейчас снимают на студии, есть сцена вскрытия, и режиссер хочет, чтобы все – каждый инструмент, каждое движение, каждая фраза – было таким, как при реальном вскрытии.

Я должна помочь им в этом: при том, что это бутафорская прозекторская – я видела немного таких – они все сделали на удивление хорошо. Есть, правда, и странная погрешность. Вместо медицинских ножниц, которыми рассекают ребра, чтобы вскрыть грудную клетку, я вижу резак для болтов, купленный в магазине слесарных инструментов. Этот резак очень похож на прозекторские ножницы, и мне подумалось, что такая замена вполне допустима. Вместо трупного шовного материала, похожего на толстую бечевку, которой перевязывают бандероли на почте, я вижу тонкую зеленую шерстяную нитку, которая легко разрежет нежную кожу трупа. Такая нитка не годится для зашивания разрезов. На магнитной полке для инструментов я увидела также нож для торта. Думаю, что этому не могло быть никаких оправданий…

Возможно, что такие ляпсусы могут заметить только специалисты – врачи-патологоанатомы или лаборанты морга, но уж они заметят, так заметят. «Какого черта здесь делает эта лопатка для торта?» – слышу я недовольное ворчание специалистов. Нет, конечно, есть множество патологоанатомических названий с явно гастрономическим уклоном, например, «болезнь кленового сиропа», «мускатная печень» и «сахарная селезенка». Это наблюдение однажды завело меня в модный кондитерский магазин под названием «Съешь свое сердце». Не думаю, однако, что там могли продавать что-нибудь вроде «бисквитной поджелудочной железы», хотя, на мой взгляд, это название звучит неплохо. Надо при этом учесть, что кожа трупа иногда отслаивается от тела, как корочка круассана, а изо рта течет коричневатая густая жидкость, которую мы называем «кофейной гущей». Не говорят ли такие названия, как «пенистые выделения» и уже упомянутая выше «мускатная печень», о том, что покойник являет собой некое подобие меню «Старбакса»?

Я изо всех сил стараюсь объяснить Джону, что эти ошибки могут быть замечены определенной частью зрителей, но он отвечает, что уже поздно что-либо менять, потому что эту сцену уже начали снимать. Я открываю для себя, что на жаргоне шоу-бизнеса это означает, что «кадры уже смонтированы». Но все же кое в чем я могу дать полезные советы. Например, я рассказываю, что разрезание ребер ножницами требует большого усилия, и при выполнении этой манипуляции на ножницы надо налегать едва ли не всем своим весом, или говорю Джону, какие емкости надо применять для сбора образцов тканей перед их отправкой в лабораторию.

Но вернемся к моему первому разрезу. Я как раз помогаю Джейсону собирать образцы с тела дантиста-аноректика.

– Карла, будь добра, промокни шариком декубитальные язвы, – говорит доктор Джеймсон.

Я озадаченно смотрю на патологоанатома.

– С пролежней, – поясняет врач.

Я чувствую себя полной идиоткой.

Джейсон аккуратно поворачивает умершего на бок, а я беру марлевый тампон – лучший материал для сбора отделяемого пролежней – со стальной полки и наклеиваю этикетки, пряча румянец за дверцей полки. Тампоны помещаются в длинных пробирках с закругленным донышком и синей крышкой. Закругленное дно заполнено питательным желе, в котором хорошо размножаются бактерии, которых потом исследуют в бактериологической лаборатории. Я снимаю крышку, к которой приделана палочка с тампоном на конце. Тампон уже влажный, он смазан питательным желе. Тампон формой напоминает почку, насаженную на конец палочки. Я аккуратно провожу тампоном по поверхности пролежня в тех местах, где вижу зеленовато-желтые островки гноя, а затем осторожно погружаю палочку в пробирку и закрываю крышку.

Доктор Джеймсон что-то записывает в своем блокноте и попутно объясняет:

– Сначала я думал, что причиной смерти стала сердечная недостаточность, но теперь мне кажется, что причиной является септицемия.

Септицемию часто называют заражением крови или сепсисом, и вызывается она проникшими в кровь микроорганизмами. Похоже, что у этого человека пролежни инфицировались, а так как его никто не лечил, то микробы размножились и вызвали заражение крови. Джейсон уже взял несколько проб крови на анализ, и теперь они тоже отправятся в микробиологическую лабораторию, где специалисты помогут уточнить посмертный диагноз. Мы превосходно справились со своей работой.

Перенесемся на несколько лет вперед. Я стою в киностудии и говорю Джону, что некоторые емкости, стоящие в их бутафорском морге, не соответствуют реальным, но, вероятно, сойдет и так. Но я твердо стою на своем в другом: у этого муляжа, который они сделали неправдоподобно похожим на актрису Оливию, играющую умершую женщину, что-то явно не в порядке со лбом. Я спрашиваю об этом Джона, склонившись над муляжом, и узнаю, что съемочная группа была свято уверена в том, что на аутопсии мозг извлекают из черепа, снеся полголовы одним разрезом через кожу, мышцы и кости. При этом разрез, как они думали, проводят через середину лба. Если хотите, вспомните сцену из фильма «Ганнибал», где Энтони Хопкинс ест мозг живого, хотя и наркотизированного, Рэя Лиотты. Выглядит это так, словно Хопкинс ест розовый кактус из цветочного горшка. Именно так съемочная группа представляла себе извлечение мозга из черепа на патологоанатомическом вскрытии.

Я не верю своим глазам и говорю Джону, что их представления о вскрытии разительно отличаются от того, чем мы, на самом деле, занимаемся в морге. Они воображают себе неких кичевых монстров Франкенштейна с горизонтально рассеченными лбами и нарочито грубыми швами. Неужели обыватели действительно думают, будто по ходу вскрытия мы разрубаем все ткани головы, начиная со лба, чтобы извлечь мозг, а потом ставим крышку черепа на место, под настроение бросив туда пару болтов и зашив рану суровыми черными нитками?

Я начинаю переживать за репутацию прозекторов и анатомов, которых публика считает такими же ненормальными, как сумасшедший ученый по имени Игорь, питающий страсть к глумлению над трупами, их расчленению и хранению их фрагментов в лава-лампах, поставленных в ряд на полке. Такие фильмы, как «Реаниматор» и «Молодой Франкенштейн», дают совершенно издевательское представление о том, что вскрытия и сохранение органов выполняют лишь в пустых и эгоистических целях – для того, чтобы постичь секрет бессмертия или создать идеальную женщину, и ни для чего иного.

Имеет ли это какое-нибудь значение? Ну что ж, будем надеяться, что когда непосвященные читают детективные романы или смотрят документальные фильмы о работе судебно-медицинских лабораторий, они способны отличить реальность от медийных фантазий и понимают, что писатели и режиссеры подчас следуют идиотским клише только для того, чтобы придать драматизма или сексуальности вполне заурядным сценам. Типичный пример – это показ привлекательных женщин-экспертов, которые исследуют место преступления, щеголяя модными прическами, которые красиво колышутся от дуновения установленных в съемочном павильоне вентиляторов, и это при том, что я умолчу о блузках с низким вырезом и высоких сексапильных каблуках. На самом деле все знают, что в реальной жизни судебно-медицинские эксперты и следователи, осматривающие место преступления, одеты в белые синтетические костюмы и носят маски, чтобы их ДНК не попала на лежащие перед ними улики, не так ли? К несчастью, это знают не все, и подобные, с виду кажущиеся безобидными, произведения киноискусства создают прозекторам мрачную или, в лучшем случае, неприятную репутацию.

Около десяти лет назад, когда я проходила стажировку в муниципальном морге, одна съемочная группа привлекла нашу команду к съемкам телевизионного сериала под названием «Детективы смерти». Главным героем этого фильма должен был стать чудесный патологоанатом, доктор Дик Шеперд. Мы были очень рады и польщены этой возможностью серьезно показать, как и зачем работают патологоанатомы. Для съемок фильма, правда, надо было получить согласие родственников умерших и местного коронера. Как это ни удивительно, это согласие было получено, и съемки начались. Единственное условие, которое поставил директор морга Эндрю, заключалось в том, что нам дадут возможность посмотреть окончательный вариант фильма перед его публичным показом. Как оказалось, эта предосторожность оказалась нелишней. В окончательном варианте сцену, когда мы извлекали для исследования мозг из полости черепа, дополнили видом кафельной плитки, забрызганной кровью. Мы были в шоке. Очевидно, мои ежедневные усилия с помощью моющих средств сохранить в прозекторской стерильную чистоту, не произвели должного впечатления на съемочную группу, и они решили, что зрители потребуют крови. Мы исправили эту досадную оплошность, а в остальном фильм получился просто великолепным.

Я была удивлена числом семей, которые дали разрешение на съемку. Мы думали, что нам придется выдержать серьезную битву, но, как выяснилось, многим родственникам, на самом деле, было интересно узнать, что именно происходит за закрытыми дверями морга. Кроме того, многие думали, что если патологоанатомические данные, полученные на вскрытии их близких, напомнят каким-то зрителям испытываемые ими симптомы, то эти люди скорее обратятся к врачу. Таким образом, не исключено, что показ вскрытий по телевизору помог спасти хотя бы несколько жизней.

Приглашение на телевидение всегда волнует, но для меня, стажера, выполняющего работу, к которой я стремилась всегда, возможность показать себя на ней друзьям и родственникам стала подлинным событием. Я помню, что пригласила к себе всех друзей и родственников, усадила за попкорн, и мы стали ждать начала первой серии. Мы все сгрудились вокруг телевизора. Гости в основном сидели на полу, я же поместилась на диване, стиснутая с обеих сторон двумя моими подругами. Все молча жевали попкорн ожидая, когда закончатся титры. После короткого вступления все увидели меня – маленькую хрупкую блондинку, вскрывающую огромными серебристыми ножницами грудную клетку умершего.

Ко мне повернулись девять удивленных лиц. Руки с попкорном застыли на полпути к открытым ртам.

– В чем дело? – воскликнула я, переводя взгляд с одного лица на другое.

Кажется, мои друзья так и не поняли, в чем суть моей работы. Думаю, что большинство из них никогда и не задумывались об этом, да и не желали задумываться. Так было до тех пор, пока они не увидели, какая грубая физическая сила требуется от меня на работе. Один из друзей сказал: «Я думал, ты там просто перебираешь бумажки или что-нибудь в этом роде», а другой заметил: «Я-то думал, что ты наводишь на них макияж!» И так думают очень и очень многие. После просмотра документального фильма эти недоразумения были развеяны. Друзьям уже не надо было ничего додумывать и воображать.

Исправление таких ошибок очень важно для меня, потому что мы, персонал моргов, делаем все, что в наших силах, чтобы поддерживать достоинство нашей профессии, которую многие считают низкой и неприличной. В прозекторской чисто, как в операционной, и мы хотим, чтобы родственники умерших знали об этом, а не велись на телевизионную картинку, которая подтверждает их худшие страхи и опасения.

Поэтому я решила быть придирчивой в отношении этого фильма и ни в коем случае не допустить, чтобы работников морга представляли в виде чудовищных психопатов, разбивающих мертвецам черепа. Выяснилось, что для того, чтобы показать верную картину извлечения мозга из черепной коробки, съемочной группе придется заменить всю голову муляжа стоимостью несколько сотен фунтов, но я не собиралась уступать! У меня сложились доверительные отношения с девушками, отвечавшими за спецэффекты, причем одна из них была в прошлом инспектором-криминалистом, а потом занималась на киностудии макияжем актеров, занятых в госпитальных драмах. Она очень хорошо понимала опасность вульгаризации профессиональной деятельности патологоанатомов, и мы часто обсуждали с ней такие телевизионные шоу, как «Молчаливый свидетель» и «Пробуждение мертвых». Это было здорово – иметь в съемочной группе человека, который полностью тебя понимает. Та девушка придерживалась того мнения, что если продюсеры хотят создать правдоподобный, реалистичный фильм, то им следует привлекать таких специалистов, как я, задолго до начала реальной съемки, то есть до изготовления муляжей и закупки оборудования для морга. Я была полностью с ней согласна. Лучшая стратегия – это сбор полной информации до начала работы. Именно поэтому мы всегда внимательно читаем сопроводительные документы, прежде чем приступить к вскрытию.

Точно так же, как та девушка из киностудии сменила профессию эксперта-криминалиста на специальность визажиста, я тоже, в конце концов, сменила род своей деятельности. Я много лет производила вскрытия и даже стала старшим техником морга. Однако постепенно я начала осознавать, что с течением времени я все больше занимаюсь канцелярской работой и все меньше работаю с трупами. Поэтому теперь я являюсь техническим куратором патологоанатомического музея, и вместо того, чтобы вскрывать недавно умерших людей, я теперь поддерживаю в сохранности органы, извлеченные из мертвых тел на протяжении последних двухсот пятидесяти лет. Эти необычные экспонаты я использую для обучения студентов и ознакомления широкой публики с интересными фактами из истории медицины и прозекторского дела. Ирония заключается в том, что работая в морге – а это очень ответственная и не оставляющая свободного времени работа – я не имела возможности и времени рассказать о том, что я тогда делала. Теперь, когда я меньше загружена по работе, я могу оглянуться назад, на годы учебы и становления, чтобы помочь своими советами студентам-медикам, а также поделиться воспоминаниями с людьми, которые делают карьеру на телевидении, в театре, литературе или в кинематографе.

Через несколько дней я возвращаюсь на киностудию, и пока вся команда совещается по поводу аудиовизуальной аппаратуры в своем «аппаратном загоне», я пробираюсь в буфет, наливаю стаканчик кофе и беру бриошь с шоколадом, избегая смотреть на аппетитные слоеные пирожные, к которым я начала впадать в настоящую зависимость. «Шоколадные чипсы? Утром? Я их с удовольствием съем!» Именно об этом я думала, выходя из буфета. Это, конечно, отступничество, потому что обычно на завтрак я съедаю зеленый смузи – этот смузи очень напоминает отделяемое, с которым мы часто сталкиваемся на вскрытиях. Но довольно гастрономических ассоциаций, их и так уже было достаточно для одной главы.

Запихнув в рот бриошь с такой поспешностью, словно от этого зависела моя жизнь, я решаю заглянуть в киношный морг. Я вхожу в морг и вижу ее, лежащую на прозекторском столе – прекрасную копию трупа исполнительницы главной роли. Держа в руке стаканчик кофе, я наклоняюсь и принимаюсь рассматривать лоб. Я вижу, что никакого разреза на лбу уже нет. Хорошо, что они сумели так быстро – в течение всего нескольких дней – решить эту проблему, думаю я. Я снова приглядываюсь к муляжу. Как же он реалистичен – какие ресницы, какие волоски на коже! Я сжимаю руку куклы, думая о том, сколько она может стоить.

Кукла садится.

Она начинает так громко голосить, что я непроизвольно роняю стаканчик кофе. Я тоже ору, а потом мы обе разражаемся неудержимым хохотом по поводу моего непроходимого идиотизма. Я вижу бледные лица членов съемочной группы, которые примчались на наши вопли, чтобы узнать, что случилось.

Конечно, это никакая не кукла, это Оливия, живая актриса, лежащая на прозекторском столе и вживающаяся в роль – роль трупа. Потом явилась я и решила ее потискать – из чистого любопытства. Никогда в жизни я так не смеялась. Долго все мы утирали слезы.

«Хороший же я специалист, – думаю я, неспособная отличить живого человека от муляжа трупа. – Действительно, кто в наши дни может отличить вымысел от реальности?»

В двух главных героях – оба известные голливудские актеры – мне особенно нравится то, что они все время говорят, что очень довольны моим участием в съемках, хотя оба они толком не понимают, кто я есть на самом деле.

– Как это здорово – иметь своего патологоанатома! – сказал Эмиль Хирш в первый же день нашего знакомства, крепко пожимая мне руку.

– Спасибо, – застенчиво промямлила я, – но я не патологоанатом, а техник морга.

– Какая разница? – спросил он в растерянности, и в разговор вмешался Джон.

– Я думал, что вы – патологоанатомический технолог!

– Патологоанатом – это дипломированный врач, использующий свои знания для того, чтобы диагностировать причины смерти по результатам исследования органов, извлеченных из трупа в ходе вскрытия, – объяснила я им. – Я же осуществляю техническую часть этого исследования, и у меня другая подготовка. Я выполняю само вскрытие, извлекаю органы и готовлю пробы, веду документацию и поддерживаю порядок в морге.

После этого я обращаюсь к Джиму.

– Нас называют по-разному – лаборантами, санитарами, техниками. Недавно слово «техник» стали заменять словом «технолог», но я не считаю это правильным, потому что, согласно определению, «техник» подходит, в данном случае, лучше, чем «технолог».

– Понятно, – в унисон произнесли оба, улыбаясь.

Я не была уверена, что они на самом деле что-то поняли.

– Вот смотрите, если Р. Барнетт, написавший книгу по этому предмету, довольствуется титулом «техник» – а он член королевского колледжа врачей, королевского колледжа патологов, бакалавр медицины и хирургии – то этот «титул» тем более вполне годится для меня!

Я рассмеялась, поняв, что людям, которые в глаза не видели «Красную книгу», библию техников морга, эта шутка может не показаться смешной.

– Называйте меня техником морга, – смягчилась я, – так всем будет проще.

Я сама предпочитаю называть себя именно так, хотя многие пользуются названием «технолог патологоанатомического отделения».

В мои обязанности входит бальзамирование, медицинское вскрытие, анатомирование, извлечение и исследование костей и консервирование человеческих останков.

«Вы действительно техник морга? Вы совсем на него не похожи». Мне часто приходится выслушивать такие, с позволения сказать, комплименты, хотя в принципе они мне нравятся. Мне нравится выглядеть не так, как предполагает моя специальность и род деятельности. Я работаю с мертвецами всю мою сознательную жизнь, и для меня важно сохранить страсть к моей профессии. Выражаясь словами поэта и работника морга Томаса Линча, «я один из тех людей, что начинают сливаться с тем, что они делают». Я как личность, и я как техник морга – это две сущности, которые стали неразделимыми.

Я познакомилась со старшим из двух актеров, Брайаном Коксом, когда он приехал в Патологоанатомический музей, где я работаю, чтобы снять там часть своего нового документального фильма. Эта часть фильма была посвящена вредному влиянию алкоголя на организм человека, и мне предстояло выбрать несколько препаратов печени, выложить их на стол и показать съемочной группе. Я была похожа на торговца с Лондонского рынка, выкладывающего на прилавок товар лицом, чтобы убедить покупателя в высоком качестве. Однако выглядело все это, конечно, не вполне так, как это происходит на рынке:

«Ну вот, глядите-ка, какая чудная печенка, как раз то, что вы ищете».