Мемуары посланника

Тишина природы, солнце, снег, любезность финляндцев – все успокаивало и радовало. Мы, взрослые путешественники, невольно и незаметно превратились в беспечных детей: на всех остановках выбегали из вагона, швырялись мягким снегом, веселились, нервный Петроград был забыт. Кофе с прекрасными свежими сливками, дружелюбные улыбки финских девушек, душевный покой примиряли с жизнью, вчерашние тревоги отступали, в сердце просыпались самые искренние симпатии к финнам. Впрочем, русский народ, за самым редким исключением, людей так называемых «правых убеждений», никогда не был враждебно настроен по отношению к Финляндии. Прекрасно отдавая себе отчет в недостатках собственной жизни, критикуя изъяны политического строя, не закрывая глаза на собственную «обломовщину» и беспечность, русские справедливо признавали за финнами многие достоинства, ценили их трудолюбие, любовь к чистоте и порядку.

Точно так же русские относились и к латышам. Шовинизмом и предубежденностью русская интеллигенция, культурные люди, не страдала. Вспоминаю одну примечательную встречу. В качестве инженера я был командирован на Коломенский завод, принимать вагоны для строящегося в Самаре трамвая. Со мной находился помощник самарского городского головы. Узнав, что я латыш, он сразу проникся ко мне самой искренней симпатией и выказывал всяческие любезности. Себя называл националистом, постоянно читал мне что-то вроде лекции о том, что такое истинный национализм. Этот вопрос он ставил широко, осветил его верно и глубоко. Настоящий националист, по его мнению, тот, кто уважает чужую национальность так же, как свою, ибо нельзя считать свой народ единственно достойным членом общечеловеческой культурной семьи народов. Если и существует вражда между народами, это явление искусственное, и все, дорожащие счастьем людей, должны бороться с этим пагубным явлением. Никакой естественной вражды друг к другу в сердцах людей разных национальностей нет и быть не может. Вражду сеют. Она произрастает в ненормальных условиях жизни, эти условия, впрочем, всегда оказываются навязанными. Общее несчастье в том, что мы не умеем жить. Между здоровыми и сильными народами не может и не должно быть вражды. Эти отношения основаны на осознании взаимного долга. Конечно, так мог говорить только высококультурный человек. Среди русских это не редкость.

И теперь, любуясь доверчивыми улыбками финских девушек, я видел в них своего рода пророчество и символ возможных будущих взаимоотношений между народами. В эти предвечерние сумерки, глядя из окна вагона на пролетающие снежные поля, божественно уснувшую природу, я думал о том, что скоро война окончится, на смену зиме придет весна и мир проснется для новой счастливой жизни.

Швеция

Поздно вечером мы пересекли финляндскую границу и очутились в Гопаранде. Шведские таможенные власти нас слегка проэкзаменовали, задали знакомые шаблонные вопросы о том, куда направляемся, по каким делам, откуда. Многие из нас выслушивали эти вопросы, вроде недооценивая их смысл. Весело шутили: «Еду в Америку за богатой женой», «за миллионным наследством американского дядюшки». Шведы улыбались, довольные, у русских путешественников карманы набиты деньгами, а такие гости всегда желанны.

К началу войны Швеция заняла нейтральное положение. Не примкнула ни к той ни к другой воюющей стороне. Однако ее тайные симпатии были скорее на стороне немцев. Свое сырье, фабрикаты, продукты сельского хозяйства Швеция продавала по высоким ценам. Золото Германии и союзников переполняло шведские банки. Нейтралитет обогащал. К концу войны страна достигла завидного материального благополучия. На полях сражений гибли лучшие сыны России, союзников и Германии. Бедствия, горе, лишения и голод захватили весь Европейский континент в то время, пока шведские матери в довольстве спокойно воспитывали детей. Швеции можно было позавидовать, капризы истории и судьбы неисповедимы, и когда одним посылается трагедия, другим даруется благословенное счастье.

В Северной Швеции на другой стороне Ботнического залива стояла глубокая зима. Было воскресенье. В серых костюмах с белыми воротниками и шапками шведы, юноши и девушки, гостеприимно встречали и провожали наш поезд. На большой станции были накрыты столы с холодными и горячими блюдами, на каждом обозначена цена. Контролируйте сами себя, вы должны знать, что и на сколько вы съели, за вами никто со стороны не следит! На русских станциях такого не было. Данный распорядок казался идеальным, внушал нам, путешественникам, полное доверие, побуждая и к самим себе относиться до щепетильности строго. В этой атмосфере культурности и высокой морали люди невольно начинают подтягиваться, еще педантичнее сознавать свои обязанности и долг перед другими. Словом, все пассажиры чувствовали себя прекрасно, настроение было радостное и светлое.

Исключение составляли две хорошенькие француженки. В Гопаранде их подвергли слишком тщательному обыску, они чувствовали себя оскорбленными до глубины души и целый день не могли успокоиться. Но вот зашло солнце. Дневной свет померк. Замерцали таинственные сумерки, и за ужином в вагоне-ресторане наши красавицы развеселились в дружеской компании. Заискрилось шампанское в бокалах, раздались тосты за русских, французов и всех союзников.

Какие большие патриоты французы! Горячо и просто любят жизнь, глубоко и страстно любят свою родину!

Норвегия

В полночь мы приехали в Христианию (Осло). Я снял номер в гостинице и слегка удивился, что в первоклассном отеле подушки заменяли одеяло. От этой тяжести было жарко. Казалось странным, что столь здоровый спортивный народ, как норвежцы, могут кутаться в подушки. Когда-то давно, еще ребенком, я видел цыганский табор. Тогда еще цыгане кочевали по Латвии целыми толпами, и мне бросилось в глаза, как они клали своих детей под подушки, садились на них и оставляли снаружи только ребячьи головы.

В этот день у меня было достаточно времени, чтобы осмотреть город, понаблюдать жизнь, ознакомиться с достопримечательностями. Я бродил, вдыхал воздух города, страны, вспоминал литературу этого народа, старался перевоплотиться в среднего человека толпы, почувствовать себя норвежцем, и во мне все больше и больше созревало убеждение, что в душе всех малых народов живут самые светлые, миролюбивые устремления. Эти народы дали и продолжают давать человечеству высокие духовные ценности. Далекие от завоевательских мечтаний, эти народы не культивируют в своем сердце захватнические стремления, не ожесточаются, не отравляют свои души высокомерием и презрением внешней силы. Я уверен, в будущей семье народов их идеалы расцветут, как неувядаемые роскошные цветы мира.

От Христиании до Бергена восхитительный путь, чудесная железная дорога, вьющаяся по долинам и ущельям, вокруг горных вершин. Один за другим, вдруг окружая темнотой ночи, проносятся тоннели, дневной свет чередуется с тьмой каждые пять минут, такое впечатление, будто земля вращается вокруг своей оси скорее стократ. Скорость поезда, меняющиеся и улетающие картины природы, маленькие прелестные хижины в горах приносят путешественнику сладкое легкое забвение, невольно начинаешь себя чувствовать будто в сказочном краю.

Берген раскинулся на четырех горах, и вид на море с бесконечными фьордами – единственный на свете по своей чудесной красоте.

Путешествие было приятно. Мы могли быть спокойны, хотя совсем безмятежным этот покой назвать было нельзя. Бурная погода, а главное, слухи, что немецкие подводные лодки появились у норвежских берегов, взволновали даже нашего закаленного капитана. Но и эти известия не могли омрачить хорошего настроения наших путешественников. Один из участников нашей комиссии полушутя-полусерьезно принялся нас успокаивать:

– Тревожиться, собственно, нечего. Немецкие подводные лодки не станут нас преследовать, напротив, будут охранять. Немцы отлично знают, кого послали в Америку.

Метко сказано. Комиссия, отправлявшаяся к берегам Америки, не имела оснований гордиться своим составом, сюда вошли люди, едва ли как следует знакомые с делом.

Мы хотели продолжать путь по возможности скорее. Этому желанию суждено было осуществиться только вечером следующего дня. Пароход Kristianiaflord наконец послал прощальные сигналы и, провожаемый громадной толпой, оставил Берген. Вдруг, отдалясь на небольшое расстояние, остановился, потушил огни и до самой ночи оставался неподвижным. Только тогда в полной тьме медленно начали двигаться машины, и мы, никем не замеченные, поплыли к Северному морю. Капитан потом рассказал, что под утро у горизонта была замечена подводная лодка, преследовавшая пароход. Она догоняла нас, но, к счастью, не догнала. Капитан проявил находчивость, укрывшись между фьордами, таким образом обманув немецких агентов-шпионов. В нейтральной стране им было легко работать, международный шпионаж свил себе прочное безопасное гнездо в Скандинавии.

Оставляя Норвегию, я записал в моем дневнике: «Берген надоел. Буря на море прекратилась, но наш пароход Khristianiafiord, как преступник, прячется между фьордами, и никто не знает, когда выйдет в море. Тяжело душевное состояние, невольно напрашивается тревожный вопрос: достигнем ли мы американских берегов? Посылаю последний привет с фьордов свободной Норвегии, вспоминаю Родину и дорогую семью».

Атлантический океан

Немецкое море осталось позади. Наш капитан впервые после Бергена лег спать. Держась северного направления, мы уже вышли из района возможного нападения немецких подводных лодок и теперь могли быть спокойны. К сожалению, ненадолго. Начались сильные ветры, наш пароход стало качать, пассажиров бросало из стороны в сторону, один за другим они стали исчезать в каютах.

Тогда мне подумалось, что все описанные прекрасные океанские путешествия просто плод фантазии. Тянутся бесконечные дни, кругом и вдали только небо, сливающееся с огромным океаном и превращающееся вместе с ним в одну беспредельную необъятную массу. В такие часы и минуты должна осенить, проясняя ум, великая всеозаряющая мысль, сколь же ничтожна человеческая жизнь в сравнении с неумолимой мощью и величием сил природы и законами, управляющими движением скрытых и явных мировых сил! Народные волнения, мировая война, человеческие распри и вражда – все кажется в такие минуты своего рода умопомрачением, восстанием безумцев против дивной гармонии мира, который стоял и будет стоять во веки веков.

Мыслители, философы, мудрецы достойны всякого поклонения и признания их заслуг, исследований и книг, созданных в тиши кабинетов, но величайшим источником мудрости навсегда останется лицезрение природы и мира, общение с их душой, их величием, таинственной и всемогущей жизнью.

Мы приближались к Ньюфаундленду. Буря стихла. Солнечные дни превратили наш пароход в растревоженный муравейник. У всех было одно желание: приятно провести вечер на пароходе. Мы устроили маскарад. У кого не было собственного костюма, могли его получить у администрации корабля, там их было много. Интересны были маскарадные костюмы у известного американского журналиста мистера Мейсона и его жены. Он представлял журнал Autlook. Необыкновенно высокого роста, облеченный в костюм Мефистофеля, извивающийся в причудливых изгибах американского танца, он казался настоящим дьяволом. Как быстро преображается человек! Я наблюдаю за этим маскарадом, за мистером Мейсоном и думаю о неизменных законах природы, приближающих нас к вечности.

Как длинно это девятидневное путешествие! Но и оно подходит к концу. Первый привет с земли нам несут морские птицы чайки. Вдали, между едва различимыми берегами, будто прямо из моря, поднимаются удивительные, потрясающие нью-йоркские небоскребы, как сказочный необъятный замок американских рыцарей стали и золота. Вот уже виден памятник Свободы, подарок Франции, через какой-нибудь час наш пароход в сопровождении гидропланов входит в нью-йоркские воды. Это было 5 декабря.

Да здравствуют Америка и янки, способнейшие и смелейшие потомки европейских народов!

Нью-йорк

Как много значит обстановка! Даже пункт, с которого мы ведем наблюдения! Вот вы стоите на высокой горе, смотрите на раскинувшиеся кругом поля, долины, леса, луга, широкие просторы, перламутровый горизонт вдали, и мысль захватывается этой волшебной безмерностью. Совсем другие чувства наполняют нас у подножия горы.

Покинув корабль и отправившись гулять по Бродвею, я чувствовал необыкновенную осязаемую реальность американской жизни и начал понимать Америку.

Нью-Йорк был переполнен иностранцами. Здесь встречались друзья и враги, союзники и немцы, происходили столкновения, неожиданные инциденты, и все больше и больше росла вражда против немцев. Большими симпатиями пользовались русские.

Это тотчас отразилось на поведении и настроении некоторых моих коллег, они стали вести себя все более развязно. На другой же день после нашего приезда мы небольшой компанией сидели в одном из лучших нью-йоркских ресторанов. Подавал нам очень внимательный молодой лакей. Ужин кончился. Один из его участников обратился к лакею за справкой, где в Нью-Йорке можно весело провести предстоящую ночь? В России, в Петербурге, Москве, Киеве, везде, в любом ресторане опытный лакей предоставил бы вам самую точную информацию, указал адрес и даже сообщил все сведения по интересующему вопросу. Но нью-йоркский лакей обиделся и дал нечто вроде наставления. В Америке, дескать, следует прежде всего осматривать музеи, библиотеки, научные учреждения, а веселые места осмотреть потом, если это уж так необходимо. Говорил он мягко, без всякой неприязни и грубости. Вскоре выяснилось, что нас обслуживал студент университета, ярый патриот, чех. Мы должны были почувствовать, что моральный перевес и правота на его стороне. Должен заметить, наш столь жадный до увеселений коллега долго еще не мог забыть урока, полученного сразу же по прибытии в Америку.

Кто хочет серьезно и беспристрастно оценить дух Америки и американца, понять основы их благополучия, неизбежно придет к выводу, что здесь все регулирует строго и правильно организованная работа. Через нее и от нее приходят и радости жизни. Если верно то, что работа является первопричиной и источником счастья, кроме того, служит мерилом уважения к человеку, нигде больше, как в Америке, эти истины не предстают так наглядно в своем торжестве и бесспорности.

Наблюдая за работой американского госаппарата, я невольно сравнивал его с русским и заключил, что демократия с концентрированной сильной исполнительной властью несравненно лучше монархии. Слабость европейских демократий сейчас в том, что они децентрализованы, им трудно бороться с централизованными коммунистическими и супернациональными социалистическими силами. Этот вывод, возможно, нуждается в некоторых, вообще говоря, незначительных оговорках, однако смысл его остается неопровержимым. Во всяком случае, его никак не может поколебать нынешнее состояние Европы. Но все выводы в области политики не должны претендовать на вечную истинность. Осторожность политического мыслителя обязывает говорить не о безграничности, а сосредоточивать внимание на сегодняшнем дне.

Отголоски революции в Америке

Русская миссия путей сообщения в Америке

В напряженной работе потекли дни, дела, заботы, хлопоты. В 1916 году я служил в русской артиллерийской комиссии. Под моим наблюдением состояло много фабрик и заводов. Снаряды для России изготовлялись в Кливленде, Чикаго, Монреале, Детройте, Филадельфии и многих других городах. Разумеется, это была очень ответственная работа. Мне часто приходилось путешествовать по этим городам, следить за исполнительностью подчиненных, проверять работу русских инспекторов по приемке снарядов. Как всегда, это кипучее дело меня не только удовлетворяло, но и радовало. Везде работа шла с напряженной бодрой энергией. Неожиданно у меня вышел служебный конфликт с одним из членов артиллерийской комиссии.

Как часто люди смешивают стремление и порыв к более успешному труду с нарушением чисто внешней служебной дисциплины! Меня обвинили в нарушении этой дисциплины, состоявшем в том, что я имел смелость высказать свое мнение. Начальство пригрозило мне неприятными служебными последствиями. По существу, я ни в чем не был виноват. Но откровенность, хотя бы и очень полезная делу, не всегда приходится по вкусу начальству.

Об этом столкновении узнал начальник русской миссии путей сообщения в Америке граф Сергей Иванович Шуленбург. Под его начальством я работал в Петрограде. Артиллерийской комиссией он был недоволен. Без колебаний он предложил мне перейти к нему, стать членом его миссии. Сделать это было нетрудно. Шуленбург послал телеграмму министру путей сообщения Рухлову в Петроград, и через несколько дней было получено разрешение. Мне поручили общее наблюдение за выполнением заказа Министерства путей сообщения. Канадские заводы должны были сдать русскому правительству три тысячи железнодорожных вагонов. Изготовляли их в спешном порядке.

Теперь у меня, в силу обязанностей, появилась возможность часто бывать в Канаде, и я основательно познакомился с жизнью этой страны. Это были хорошие месяцы. В памяти незабвенными остались канадцы, инженеры, директора фабрик, члены парламента, с которыми приходилось встречаться. Восхищала их покорность, лояльность, искренность, горячее желание служить своему отечеству и королю, всеобъединяющий дух. Я очень любил бывать в Канаде, и не один я. Канада привлекала к себе эмигрантов из Европы. Возможно, главным притягательным мотивом были не материальные расчеты и перспективы, а любезность канадцев, их солидность, прочность дел и начинаний.

Я был очень занят, целиком уходя в работу, не оставалось времени даже для воспоминаний, я стал забывать Петроград. Так, без перебоев и остановок, изо дня в день шла наша деятельность, и, казалось, конечный успех обеспечен и ход работ должен пройти без остановок и перерыва. Так казалось. Но вдруг из России стали приходить весьма тревожные вести о политическом перевороте. От первого премьер-министра России, выдвинутого Февральской революцией, князя Львова была получена телеграмма с официальным сообщением о перевороте. После этого пришла вторая телеграмма от нового военного министра Гучкова. Он просил всех работающих в Америке на русскую армию оставаться на своих служебных местах.

Русские события взволновали всю Америку. Конечно, самое большое возбуждение царило в русских представительствах. До сих пор не могу забыть впечатления, которое произвел на меня в те дни мой коллега по службе семидесятилетний Максимилиан Несторович Гротен. Узнав о перевороте в России, он с неподдельной радостью стал обнимать и целовать своих сослуживцев, особенно гордился тем, что никто из крестьян не тронул его имение в Псковской губернии, где у него было образцовое хозяйство, и он им очень дорожил и радовался, что, судя по письму, все прошло благополучно. Увы, радость была недолгой. Через две недели ему пришлось раскаяться и пожалеть о своем преждевременном восторге. Он получил второе письмо и, прочитав его, пришел в ужас.

– Негодяи, мерзавцы, – в негодовании восклицал он, – все, все разрушили, погибло все мое хозяйство!

Тут я вспомнил насмешливую и циничную русскую поговорку: «Век живи, век учись, все равно умрешь дураком». Как ни смешон был этот прекраснодушный старик, мне его было от души жаль. Сейчас я сердечно вспоминаю этого человека, его уже нет в живых.

Молодая Россия объявила всему миру, что свято выполнит свой долг перед союзниками и будет воевать с врагом до победного конца. Союзники поверили и предоставили ей новые кредиты, американский конгресс утвердил товарный заем в сто миллионов долларов, миссия путей сообщения и артиллерийская комиссия пополнились новыми лицами, прибывшими через Сибирь с новым послом Борисом Бахметьевым и главноуполномо-ченным Министерства путей сообщения профессором Юрием Владимировичем Ломоносовым.

Профессор Ломоносов

Новый посол Бахметьев должен был сменить прежнего посла, а профессор Ломоносов занял место Шуленбурга. Началась горячая работа. Ломоносов был интересен как психологический тип. Несомненно, способный человек, самоуверенный, с самомнением, широкий и легкомысленный. Любил и умел производить впечатление на других, особенно на тех, кто мало знал его и мало понимал в русских делах и России. Тут Ломоносов мог импонировать и казаться большим если не деятелем, то дельцом.

Он знал только русский язык и с иностранцами вел переговоры через переводчиков. Но и с этим недостатком он сумел так поставить себя, что вскоре о нем заговорила вся Америка. Ломоносов очень ценил рекламу и всячески старался очернить работу посла Бахметьева. Начались интриги. Ломоносов любил разъезжать по Америке, выступать на организованных им же русских митингах, где он в самой резкой форме беспощадно критиковал большевиков. Помню, как свою митинговую речь в Сент-Луисе 10 июня 1918 года он закончил потрясающими, негодующими, патетическими словами, вызвавшими общее единодушное одобрение: «Большевики вместо хлеба дадут камни, вместо мира принесут гражданскую войну. Долой большевиков!»

В тот же вечер в отеле «Статлер» он устроил роскошнейший ужин в честь сент-луисских фабрикантов. Стол был сервирован на 18 персон, за этот пир Ломоносов заплатил 340 долларов. Он вообще любил помпезность. На ужине присутствовал и только что приехавший из России первый министр путей сообщения кабинета Керенского А. Бубликов. Столь же дорогие ужины Ломоносов устраивал в Чикаго, Монреале и других городах. Деньги текли рекой без счета. Казенные суммы расходовались безотчетно, их тогда не жалели.

Прошло несколько месяцев. Постепенно американцы начали понимать, что события в России, в частности большевистский переворот, имеют гораздо более глубокий смысл, чем это истолковывали русское посольство и приехавшие из России министры Керенского Бубликов и Коновалов. В работе миссии путей сообщения все стало постепенно сокращаться и ликвидироваться. Конечно, Ломоносов не хотел, чтобы работы миссии прекратились совсем. Нужно было создать хотя бы видимость ее необходимости, и Ломоносов организовал научные группы для изучения разных промышленных отраслей в Америке.

Мне было поручено холодильное дело и рессорное производство. Работа интересная. Но тут опять вышел небольшой конфликт. Дело в том, что инспекцию трех тысяч вагонов поручили канадской компании, которая вдруг стала требовать совсем ей не полагающихся доплат в размере шести тысяч долларов. Обратились ко мне, я разъяснил, что данное требование неосновательно и канадской компании платить не надо. Ломоносов был противоположного мнения. Видимо, ему хотелось уплатить эту сумму, и мои разъяснения ему, естественно, не понравились. Произошел неприятный разговор. По своим привычкам, характеру и склонности все делать с маху, вообще нетерпимый к чужим мнениям, Ломоносов решил мне отомстить и через несколько дней отдал приказ: «Инженер К.В. Озолс откомандировывается в Россию».