Восточный экспресс

Обед в гостиничном ресторане уже был сервирован, и все весело стали занимать места. Киннамы и Дарья со Ставросом уселись за один стол, Феодор принялся разливать по бокалам вино из стеклянного кувшина, Алхимик положил дамам оливок, а себе – горку маленьких желтых перцев, как подозревала Дарья, невозможно острых.

– За знакомство! – Киннам поднял бокал, а когда все чокнулись и выпили, сказал: – Госпожа Феотоки, быть может, мы будем звать друг друга по имени? Вы не против?

– Нет, что вы, пожалуйста.

– Да, я как раз хотела предложить то же самое! – обрадовалась Афинаида. – Не люблю лишнюю официальность. Тем более, что теперь, надеюсь, мы станем друзьями!

– Я буду очень рада! – с чувством сказала Дарья. – Я и не думала, что буду вот так сидеть с вами и пить вино. – Она засмеялась.

– Я же говорил, что вы еще встретите в жизни много неожиданностей. – Ставрос улыбнулся. – Кстати, предлагаю заодно и нам с вами тоже перейти на имена. Не возражаете?

– Нет, конечно, так будет удобнее.

В такой ситуации возражать было бы странно и невежливо, хотя Дарью несколько пугал такой быстрый переход от полуофициального общения со Ставросом почти к дружескому. Но всё происходило как бы само собой, так естественно и неизбежно, что оставалось только покориться стечению обстоятельств. По крайней мере, пока их течение никак от нее не зависело.

Впрочем, к концу обеда она расслабилась и чувствовала, что ей становится легко и весело – как в январе на праздновании в лаборатории, когда Алхимик подарил ей кулон. И, в отличие от того дня, нынешним вечером ее не ждало никакое неприятное объяснение с мужем, не надо ни перед кем отчитываться, а когда она вернется домой, то расскажет только то, что захочет. Сидя напротив Афинаиды, слушая рассказ о том, как бурно у нее прошла защита диссертации и любуясь ее лицом с тонкими мягкими чертами, огромными зеленовато-карими глазами и открытой радостной улыбкой, а потом разговаривая с Феодором о том, насколько исследованной областью является современная византийская литература – Киннам заметил, что произведения последних двадцати лет пока не особенно привлекают внимание исследователей и здесь простирается обширное поле для научной работы, – Дарья вдруг ясно осознала: ее жизнь принадлежит ей, она имеет право распорядиться собой так, как считает полезным для своей души и ума, и вовсе не обязана постоянно оглядываться на других и беспокоиться об их мнении. Пусть даже и о мнении мужа. Ведь он живет так, как считает нужным: сейчас для него на первом месте всё, что связано с ипподромом. А она будет жить по-своему – и почему бы не попробовать связать жизнь с научной работой? Ведь, выходя замуж, она вовсе не подписывала контракт о том, что будет всю дорогу сидеть дома, печь пироги и заниматься только детьми и переводами! Конечно, Севир преувеличивал, насмехаясь над ее «маниакальной жертвенностью», но всё же благодаря ему она поняла, что пока не нашла в жизни золотой середины. Теперь предстоит ее найти – и, кажется, туман на этом пути начинает рассеиваться…

Севир. Она впервые мысленно назвала его по имени, точно попробовала на вкус конфетку – сладкую и острую одновременно. Все-таки, как бы невозможно он ни вел себя иногда, он оказал ей благодеяние, познакомив с Киннамами! Разве нельзя за это простить некоторое мелкое хулиганство?.. И, взглянув на Алхимика, Дарья благодарно улыбнулась ему.

Живоносный Источник

В пятницу Светлой седмицы Илария отправилась с дочкой на службу в монастырь Живоносного Источника, где в этот день отмечался престольный праздник. Они выехали пораньше, чтобы придти до основной волны народа и встать поближе к алтарю: на праздник в обители происходило столпотворение, люди приезжали даже из отдаленных мест, но многие – только на литургию, а Лари рассчитывала попасть в монастырь к последней части утрени. На Светлой утреню служили коротко, без кафизм, хотя с пением всего канона, монахини пели красиво, и, конечно, лучше было бы придти к началу, но с маленьким ребенком выстоять всю службу невозможно: Ева начинала капризничать и баловаться…

Когда они вышли из дома, Григорий еще спал. За пять лет, прошедших после венчания, муж так и не начал ходить в церковь, но Иларию это не огорчало. Она познакомилась с Григорием не на почве православия и даже в первые дни скрывала от него свои религиозные взгляды, а еще боялась, не посмотрит ли он косо на ее послушничество в монастыре. Но он узнал об этом как раз после того, как она поняла, что окончательно влюбилась, а монашество – не ее стезя, и решила выйти из обители. С тех пор она продолжала часто ходить в храм, причащала и дочь, понемногу учила ее молиться, но в целом на аскезу, посты и молитвы не налегала – чтобы не смущать мужа и потому, что не считала нужным для мирян слишком строго соблюдать правила, изобретенные прежде всего для монахов и монахами. «Вековые традиции православия», о незыблемости и святости которых любил порассуждать Панайотис, никогда не казались Иларии такими уж бесценными. Конечно, пока она два года жила послушницей в монастыре Источника, не прекращая, впрочем, при этом учиться в Университете, она старалась соблюдать всё положенное для монашествующих, советовалась о духовной жизни с игуменьей, в свободное от учебы время исполняла послушания, ходила на службы, и всё это ей нравилось и не тяготило. Возможно, она бы даже могла стать хорошей монахиней когда-нибудь… Но ей встретился Григорий, и всего за несколько дней она поняла, что хочет жить как обычный человек, иметь семью и заниматься научными исследованиями, а не выращивать цветы за монастырской оградой. Правда, обитель Источника принадлежала к числу «ученых» монастырей Империи: там не постригали никого без высшего образования, монахини занимались переводами и издательской деятельностью, но Лари училась на биолога, литературное направление было ей не по профилю, к тому же она не имела склонности к таким занятиям и в школе испытывала трудности при написании сочинений…

В общем, всё случилось вовремя, Илария была счастлива и искренне не понимала, почему некоторые знакомые женщины в приходе, куда она ходила, иногда сокрушались о том, что ее муж до сих пор «не воцерковился». Нет, конечно, Лари обрадовалась бы, если бы Григорий стал причащаться вместе с ней и дочкой за литургией, но ей никогда не приходило в голову пытаться завлечь его туда путем проповедей и нравоучений. Иногда он брал у нее читать книги на христианские темы, но в итоге ограничился тем, что ходил с семьей на пасхальную службу. Илария не страдала ни от его «невоцерковленности», ни от разницы в образовании. Григорий вырос в бедной семье, вместе с сестрой остался сиротой и сразу после школы пошел работать в «Мега-Никс»; только после женитьбы, вознамерившись открыть собственную таверну, он пошел учиться, но всего лишь на повара. Однако он довольно много читал, был наблюдателен, на работе сталкивался с самыми разными людьми и умел находить общий язык почти с кем угодно. Илария никогда не скучала с ним, а пробелы в его образовании для нее не были поводом к досаде: напротив, она всегда с удовольствием рассказывала мужу то, чего он не знал, советовала, что почитать. В свою очередь Григорий умел в два счета успокоить ее, когда она была возмущена или расстроена, насмешить или развлечь историей, подсмотренной или услышанной на работе, помочь отдохнуть от умственной работы через какую-нибудь глупость – например, утащить к морю стрелять по воздушным шарам или на представление уличного театра. Они оба имели веселый характер, были легки на подъем, не зацикливались на проблемах, а работа в совершенно разных сферах не мешала им, наоборот – помогала лучше дополнять друг друга. Илария никогда не завидовала женщинам с «благочестивыми» мужьями: она и так жила счастливо, и ей казалось, что на глубинном уровне важно не формальное участие в церковных службах и таинствах, а некое внутреннее состояние, расположение к людям и вообще к миру. И это расположение у Григория она считала христианским: он почти никогда ни на кого не злился, старался помогать людям, радовать их, а когда заимел собственную таверну и лишние деньги, стал принимать участие в организации бесплатных обедов для бедных и бездомных, – разве не это самое главное в христианстве: «Я был голоден, и вы накормили Меня, был наг – и вы одели Меня»? В общем, Лари не считала свой брак «нехристианским» и быстро сворачивала случайные разговоры с православными знакомыми на тему «невоцерковленности» мужа.

Зато Василий с Дарьей всегда представлялись ей идеальной парой: оба верующие, церковные, но без фанатизма, умные, красивые, двое детей… Лари не завидовала, просто любовалась их семьей как неким образцом. Сама она пока не хотела заводить второго ребенка: все-таки семейные хлопоты отвлекали от научной работы, а она после защиты диссертации участвовала в нескольких очень интересных исследованиях; к тому же первые роды прошли так тяжело, что Илария всё еще боялась повторять этот опыт. Обычно Дарья тоже приходила в обитель Источника на престольный праздник, но на этот раз она была в отъезде и на службу с детьми пришел один Василий. Лари встретилась с ним, подходя к монастырским вратам.

– Привет-привет! – заулыбалась она, а дети весело загалдели между собой. – Вы сегодня тоже пораньше?

– Ну да, – кивнул Феотоки. – Пока толкотни нет, место получше занять. Кстати, Пан с Лизи тоже собирались придти.

– Да ты что, правда? Ну, полный сбор! Только Дари нет… Кстати, она тебе пишет, звонит? Мне только по два слова в свитках – похоже, ей ужасно некогда!

– Да, она так занята, что и мне ничего не пишет, только свитки шлет по вечерам. Там доклады с утра до вечера, переводить приходится много, ей не до нас. Но зато масса полезного опыта, она говорит. Обещает рассказать про какое-то сногсшибательное знакомство…

– Ага-ага, она мне тоже намекнула, что с кем-то там встретилась та-аким! – Лари засмеялась. – Ну, я рада за нее, это же здорово – куда-то поехать, с новыми людьми познакомиться! Эта конференция очень важная, туда много кто приехал. Я тоже рассылку о ней получила, давно еще, но прикинула так и сяк: нет у меня темы для доклада, там же история науки, тогда о генетике и не слыхивали…

– А вы всё новые сорта выводите?

– Ага. Сейчас вот у нас мега-проект – выведение голубой розы. Над этим уже давно во всем мире бьются, но вот у нас вроде как должно получиться! Только это большой секрет!

– Никому не скажу! – Василий рассмеялся. – А я завтра уезжаю в Эфес на скачки.

– О, правда? Здорово! Удачи тебе, надеюсь, ты займешь какое-нибудь место!

– Спасибо! Я тоже надеюсь, хотя, конечно, жокеи там будут и получше меня.

– Зато в бегах на квадригах тебе нет равных!

Они уже дошли до храма, вход в который по случаю праздника украшали гирлянды из роз. В притворе приходящие брали на мраморном столике свечи и опускали деньги в ящик для пожертвований. Никакой лавки в самом храме не было, она располагалась в отдельном помещении и во время богослужений закрывалась; когда-то Иларию очень удивил рассказ Дарья о том, что в России церковная лавка чаще всего находится внутри храма и является чуть ли не главным средоточием приходской жизни. Впрочем, у русских почти всё странно, не так, как здесь… Иларии вспомнилось, как шесть лет назад она каждый день входила в эту церковь ранним утром: по будням народу почти не бывало, и в пустом круглом храме, освещенном множеством солнечных полос из узких длинных окон, так волшебно звучало высокое пение хора и звонкий голос сестры-чтицы… А сейчас в ротонде было многолюдно. Хор пел: «Светися, светися, новый Иерусалиме…» Диакон кадил храм, пахло розовым ладаном. «Девятая песнь! – подумала Илария. – Ну, как раз!» У входа их с Василием увидела мать Амфилохия, заулыбалась и сразу провела вперед, где удобнее стоять с детьми. Ева уже успела что-то не поделить с Дорой, пришлось шикнуть на них. Макс снисходительно косился: «Девчонки!..»

«Источник еси воистину воды живыя, Владычице, измываеши убо недуги душ и телес лютыя, прикосновением Твоим единым токмо, воду спасения Христа изливающи», – пел хор. «Хорошо-то как!» – радовалась Лари. На церковных службах она всегда чувствовала себя солнечно: радостно было сознавать, что, хотя она, может, и не очень хорошая христианка, но все-таки Бог любит и ее, принимает и дарует милость, как и всем приходящим к Нему, проливая в душу радость, как солнце – свет. Это ощущение всегда охватывало ее в церкви, поэтому Иларии и удивилась при знакомстве с Дарьей, что в России считается нормальным для верующих постоянно оставаться печальными, скорбящими, бояться грядущего суда. Лари гораздо больше уповала на божественное милосердие, а евангельские угрозы отослать грешников «в огонь вечный» казались ей, скорее, воспитательным средством: так детей иногда родители стращают Гилло-похитительницей, хотя знают, что ее не существует. Думать о вечном аде, чтобы побудить себя ко благочестию, Иларии никогда не хотелось: любой сильный страх вводил ее в оцепенение и расслабление, поэтому она не понимала, каким образом это может помогать в духовной жизни. Правда, многие святые отцы и авторы богослужебных текстов, кажется, считали иначе, но кто знает – может быть, средневековому человеку это и помогало, а теперь-то времена и люди изменились!

После литургии служили молебен в крипте при чудотворном источнике, но спуститься в маленькое помещение смогли только духовенство и монахини, остальной народ стоял наверху на дворе и слушал молебен через динамики. Потом началась долгая раздача воды. Василий с Иларией не стали толкаться в очереди: им обещала принести по бутылочке мать Амфилохия, и они ждали ее, отойдя в сторону.

– Привет! – Из толпы вынырнула Елизавета, а обе ее дочки с радостным визгом бросились к Феодоре и Еве. Максим стушевался во внезапно вдвое увеличившемся женском обществе и, с независимым видом отстранившись на пару шагов, старательно делал вид, что он уже взрослый, не как эти болтливые девчонки.

– А где же Пан? – спросила Лари.

– Решил пробраться в крипту, сфотографировать действо. Скоро придет, я думаю.

Панайотис подошел через несколько минут, очень довольный, с камерой в руках, поздравил с праздником и тут же снял всю компанию и еще отдельно – детей. Мать Амфилохия принесла воду и извинилась, что нет времени пообщаться. Престольный праздник для монахинь всегда оборачивался большой суетой, но тоже приятной – Илария помнила эту радость от того, что столько приходит народа помолиться или пусть даже только взять воды из источника: ведь для кого-то это может стать первым шагом к христианской жизни…

– А где моя сестрица? – спросил Василий.

– В крипте, воду раздает, – ответила Амфилохия. – Хотел пообщаться? Могу подменить ее.

– Да нет, не нужно, спасибо. Она всё равно собиралась завтра в гости к нам зайти…

– А, ну хорошо, я тогда побежала. С праздником еще раз! До свидания! – И монахиня поспешила к монастырскому корпусу.

– Может, поедим где-нибудь в кофейне и погуляем по парку? – предложила Лизи.

Все согласились и вскоре уже весело завтракали в одной из забегаловок Зеленого Пояса. Панайотис, правда, слегка скривился, войдя в это не слишком презентабельное внешне заведение, но Елизавета засмеялась:

– Нечего морщиться, вот увидишь, тут кормят повкуснее, чем в вашей «Кофейке»!

Еда здесь и в самом деле оказалась отменной – константинопольцы знали, что в таких местах с обшарпанными столами и простыми деревянными табуретами нередко кормят куда вкуснее, чем в ином пафосном ресторане на Средней улице.

У Василия тренькнул мобильник. Прочтя пришедший свиток, он улыбнулся и сообщил:

– Дари поздравляет всех с праздником! Макс, Дора, вам привет от мамы!

– И ей от нас! – закричала Дора. – Мы по ней скучаем!

– Спасибо, от нас тоже привет передавай! – сказала Лизи, которая уже успела узнать от Лари, куда уехала подруга. – Как она там вообще?

– Трудится на пользу мировой науки. Работы много, она говорит, но ей нравится, интересно.

– А Дамаск-то она хоть успеет посмотреть?

– Да, завтра и послезавтра у них экскурсии будут.

– Классно! – воскликнула Лизи. – Дамаск красивый, мы с Паном там были два года назад. Такой настоящий восточный город, и еда там – м-м!

Они гуляли по парку до обеда, а потом Василий, который был на машине, как и Стратиотисы, отвез Иларию с дочкой домой. Трое детей забрались на заднее сиденье, а Лари села вперед.