Корпулентные достоинства, или Знатный переполох

О, этот предмет гардероба с первого дня своего пребывания в этом мире я люто возненавидела! Представьте хорошую такую откормленную хрюшку с тремя подбородками. А теперь представьте на ней миленькую соломенную шляпку с лентами, которые нужно завязать под подбородком бантом. Первый вопрос, который у меня возник – под каким из трех подбородков мне этот кокетливый бантик завязывать? А второй – как не уржаться и не расплакаться от созерцания себя любимой в зеркале?

А как я кричала, когда в первый раз увидела себя месяц назад… Не передать! Где?! Где моя внешность большеглазой и большегрудой прекрасной эльфийки, о которых пишут писатели в своих романах о попаданках? Где осиная талия и непередаваемая грация? Где, на худой конец, брутальный, опасный и жутко загадочный то ли жених, то ли опекун? Почему именно мне досталось вот… вот… вот это?! Нет, на грудь я не жалуюсь – у толстушки Евдокии оказались нормальные трех- или пятилитровые баллоны – затрудняюсь подсчитать. Но, блин, зачем они мне такого размера?! Это же кошмар! И ладно бы все остальное было как у всех порядочных попаданок! Так нет же!..

Так, все, успокаиваемся, дышим глубже, а то вон, бедная лошадка, которая должна везти бричку, как-то слишком уж недобро косит на меня взглядом. До последнего, видимо, надеется, что я мимо пройду. Прости, дорогая, но тут без вариантов.

Расторопный слуга помог мне залезть в бричку, и она тут же заметно просела. Ось заскрипела, но выдержала. А вот лошадка совсем по-человечески тяжело вздохнула. И я, сочувственно, вместе с ней.

До церкви доехали без эксцессов. Вошли внутрь, где нас без возражений пропустили вперед. Службу отстояла с большим трудом, переминалась с одной ноги на другую и пыхтела, так как служка именно перед моим носом как-то уж слишком энергично махал кадилом, видимо, при взгляде на меня его рука непроизвольно лишний раз дергалась. А посему мне катастрофически не хватало воздуха.

Наконец, служба подошла к концу. Отец Амвросий по очереди благословил наше семейство, и мы пошли на выход. Несмотря на свои габариты, на улице я оказалась первой и сразу полной грудью вдохнула свежий воздух. Хорошо-то как! Птички поют, солнышко пригревает, и людей на улице почти нет. Красота!

– Г-госпожа… – раздалось тихое попискивание за спиной, и я удивленно обернулась – обычно простой люд предпочитает со мной не заговаривать, обходит стороной.

Ой-е! Да я, оказывается, как пробка, закупорила своей тушкой не такой уж большой проход! А окликнул меня тощий светловолосый паренек лет десяти с большими голубыми глазами, в которых плескалось то ли благоговение, то ли тихий ужас от своей смелости. Все-таки в этом мире дворяне были не просто привилегированными членами общества, а действительно обладали силой, и почтение и страх перед этой силой были просто огромны. Я оглядела столпившийся затихший народ, что не решался роптать, и, достав из небольшого кармашка платья конфету, вручила ее перепуганному мальчишке. После чего чинно прошла вперед и, углядев неподалеку лавочку, на которой уже сидела какая-то бабулька божий одуванчик, с облегчением присела рядом. Узкая скамейка заметно прогнулась, но выдержала

– Доброго здоровьичка! – поздоровалась я на местный манер и прикрыла глаза.

Ноги гудели неимоверно.

– Тяжко тебе, Евдокия. – посочувствовала мне бабулька, а я снова тяжело вздохнула, соглашаясь. – В чужой шкуре поначалу всегда тяжко, – продолжила она.

А меня аж холодный пот прошиб, и я испуганно распахнула глаза. Но сказать ничего не успела – в этот момент ко мне подошли братья и привели с собой какого-то хлипкого парнишку лет семнадцати. Хотя рядом со мной, пожалуй, даже братья смотрелись нет так уж внушительно.

– Дуся, это Герасим князь Вылузгин, возможно, ты его даже помнишь, он был тебе представлен.

Это уточнение было важным, так как после официального выздоровления оказалось, что княжна Евдокия помнит свое окружение и тех, кому была до этого представлена очень смутно, а иногда словно впервые видела. Так оно, в принципе, и было. Что-то, конечно, в самом начале своего пребывания в этом теле мне удалось почерпнуть из памяти предыдущей хозяйки, в основном, сведения о тех, кто постоянно находился рядом. Образы же тех, кого девушка видела редко, не сохранились в ее памяти, так как в той перманентной апатии, в которой она находилась, это было для нее совершенно не существенно. Чем дальше, тем меньше всплывали чужие воспоминания, заменяясь более яркими и четкими моими. По прошествии же месяца они пропали вовсе. Иногда у меня даже создавалось впечатление, что девушка в этом теле не жила, а лишь созерцала что-то глубоко внутри себя. Правда, это не мешало ей с завидным упорством накачивать тело едой, что теперь мне и приходится расхлебывать.

– Не помню, – невежливо отозвалась я.

Признаться, с первого же мгновения этот князь Вылузгин показался мне слишком напомаженным и набриалиненным, слишком угодливым и слащавым, слишком… худым, что бесило неимоверно. А растерянность после загадочных слов бабульки и не думала меня отпускать, поэтому свою грубость я не стала смягчать даже улыбкой. Да и хотелось поскорее от них отделаться, чтобы поговорить с бабулькой.

– Мне кажется, девушка сейчас не настроена на общение, – понял напомаженный и, поклонившись, отошел к другой группе людей.

Братья посмотрели на меня укоризненно и синхронно покачали головами, собираясь последовать примеру их знакомого. В этот момент лавка под моей необъятной попой не выдержала и, оглушительно захрустев, проломилась, отчего я в мгновение ока оказалась сидящей на земле под перекрестьем взглядов всех вышедших в это время из церкви людей. Бабулька, несмотря на свой преклонный возраст, успела подскочить еще в первые мгновения раздавшегося подо мной треска, а потому, к счастью, не пострадала.

Во дворе повисла натянутая, как струна, тишина. Краска стыда залила сначала мою шею, а потом и лицо. Казалось, что в более нелепой и ужасной ситуации мне еще оказываться не приходилось. Где-то я слышала высказывание, что то, что ужасно в шестнадцать лет, через десять кажется сущей мелочью. Только вот я совершенно не могла представить, что должно произойти через десять лет, чтобы данное происшествие показалось мне мелочью.

Как ни странно, но я именно сейчас совершенно точно осознала, что с треском ломающихся подо мной досок проломилось и нечто внутри меня. Нечто, что все это время не давало до конца поверить и осознать, что я теперь вовсе не двадцатишестилетняя Дарья Сорокина, проживавшая в XXI веке, а вот эта шестнадцатилетняя толстушка княгиня Евдокия Раевская. И стыдно вовсе не какой-то непонятной оболочке, в которой находилась моя душа, а именно мне! Как бы меня ни звали! А значит и ответственность за все, что теперь происходит со мной и этим телом, тоже полностью лежит на мне, и обычным нытьем делу не поможешь. И пусть тела прекрасной эльфийки для меня не нашлось, но ведь и это вполне себе ничего, живенькое.

Я представила себя со стороны и поняла, что, несмотря на все социальные табу, сейчас однозначно грохнет смех. А потому, раз уж нельзя эту неприятность замять, то нужно весь этот кипиш возглавить. И я сначала фыркнула, а потом от души расхохоталась. Даже и не думала, что у меня в этом теле такой заразительный смех! Народ весело рассмеялся вместе со мной. Очень важный нюанс: смеялись не надо мной, а вместе со мной. Наконец, когда волна хохота немного спала, послышалось строгое:

– Ну что стоите? Василий, Борис, помогите сестре подняться! И вообще, что у вас здесь за скамейки такие, что бабушку с девчушкой выдержать не могут?!

А у меня от благодарности и умиления чуть слезы на глаза не выступили. Это ж надо – назвала меня девчушкой! Будто я и не вешу полтора центнера.

Подавившись очередным взрывом смеха, братья тут же подскочили ко мне и с натугой подняли под белы рученьки.

– Это же Старица… – послышался шепот из толпы.

– Да… Та самая святая Старица-странница!

– Точно! Вон и посох из великого дуба в руках держит!

– Тот самый посох? Не может быть?!

– А ты посмотри на резьбу! Она же как живая!

– Старица?! Не может быть?!

Народ загудел, загомонил, в одночасье позабыв и о смехе, и о ситуации со скамейкой. А вот маменька, словно курочка, начала надо мной кудахтать, причитая и обещая переговорить с батюшкой, чтобы скамейки сделали крепче.

Меня же это волновало мало, так как я точно знала, что мне просто жизненно необходимо поговорить с этой Старицей! Однако стоило вести о ней разойтись в народе, как людская масса тут же качнулась в ее сторону, грозя погрести под собой несчастную старушку. А потому, набрав в легкие побольше воздуха, я со всей дури выдала:

– Стоять! —Признаться, такой реакции я не ожидала, потому люди и в самом деле остановились и даже присели от неожиданности. – Хотите поговорить со Старицей – выстраивайтесь в очередь! А не то сейчас задавите несчастную! И вообще, – я прошествовала сквозь толпу, невольно задевая зазевавшихся, все-таки габариты у меня отменные, – дайте ей немного отдохнуть! Она сама позовет, когда будет готова.

Внезапно в нескольких шагах от себя я увидела того самого голубоглазого мальчонку, которому вручила конфету. Он вглядывался в просвет между людскими телами и пытался рассмотреть старушку, и смотрел на нее так, будто та должна ответить ему на какой-то безумно, просто жизненно важный вопрос! И почему-то, глядя на него, я узнавала себя. В этот момент рядом со мной появился наш слуга Еремей и начал самолично расталкивать передо мной зазевавшихся людей.

«О, совсем другое дело!» – подумалось, и я мимоходом схватила за руку мальчишку, что так и продолжал выискивать взглядом Старицу, и потащила за собой. Ибо только так этот пацаненок имел шанс задать свой вопрос. Потому что взрослые вряд ли дадут ему такую возможность.

Наконец, путь до старушки был окончательно расчищен, и мы с мальцом до нее добрались. Она пристально, как-то даже изучающе на меня смотрела и гладила большим пальцем навершие посоха. Потом ее взгляд скользнул на очумевшего мальчишку рядом со мной, и брови Старицы поползли вверх. От переизбытка чувств тот не выдержал и бухнулся перед ней на колени.

– Ну, и чего ты тут по земле ползаешь? – раздраженно проговорила она. – Вставай! А папка твой не вернется, можешь не ждать. Не зря у тебя сердце было не на месте, – она тяжело вздохнула, положила растерянному мальцу, у которого глаза сделались большие-большие и блестящие от наворачивающихся слез, на плечо руку и сказала: – Мой тебе совет: попросись на службу вот к этой княжне. Авось, не откажет… – вопросительно на меня глянула, а я растерялась.

– Не откажу, конечно, только кто ж в таком возрасте работать идет?

– Ой, девонька, – покачала головой старушка, – у простого люда всякое бывает. А Сережку помощником конюха возьми. Он мальчонка справный.

– А как же его мать? Против не будет?

– Так нет у него матери. – Старица погладила мальчика по голове. – Померла прошлой зимой от лихоманки. А отец обоз отправился охранять да и сгинул от разбойничьей пули.

М-да-а… И это у меня жизнь плохая? Это у меня, видите ли, проблема и депрессия! Дура ты, Дуська, дура!

Хотела присесть перед мальчиком, заглянуть в глаза и быть с ним на одном уровне, но поняла, что тогда может случиться конфуз – потом я просто не разогнусь, а потому просто спросила:

– Родственники какие-нибудь у тебя есть?

Вместо ответа он замотал головой.

– Пришлые они тут, – подтвердила откуда-то все знающая Старица.

– Ну что, пойдешь к большой толстой тете в услужение? – тихо спросила я его.

Иронии он не понял и вместо ответа собрался упасть передо мной на колени, но я его вовремя удержала и прижала к своему боку. Мальчонка совершенно неожиданно обнял мою необъятную талию и разрыдался. А у меня от вида таких искренних страданий у самой на глаза навернулись слезы. Столько же испытаний выпало на долю мальчика в таком раннем возрасте?!

Мои родители остались где-то там, в далеком и уже недоступном для меня мире. Как они пережили мою смерть? Не знаю. Скучала я по ним безумно, успокаивало лишь то, что они сами живы и здоровы, и утешением им послужит моя поздняя маленькая сестричка, которую мама родила уже к сорока годам.

Старица подозвала моего слугу и, указав на Сережку, сказала: