Но они тоже служат злу. Часть первая. Дочь демона

– Ты Таврик, ясно, – их взгляды встретились: его серый, настороженный, и ее зеленый, веселый и теплый, как летняя погода.

– Таврик, – будто во сне повторил за ней мальчишка.

– Твой? – Змену кивнула на игрушку.

Таврик молчал, словно пытался вспомнить что-то давнее, но затем улыбнулся – пожалуй, впервые за все это время:

– Мой.

5

На десятилетие Змену подарили куклу – очень красивую, в синем платье и с длинными золотыми волосами. За восемь лет, что она прожила в Приюте, это был первый подарок для нее, и оттого он был таким неожиданным. Змену не выпускала куклу из рук, даже когда резали именинный пирог в ее честь, и когда она принимала поздравления, и даже отправляясь спать.

Ей приснился странный сон. Будто идет она по чужому дому, невиданному ей ранее, минуя одну комнату за другой, и нигде не останавливаясь, а в последней видит свою мать.

– Змену, – зовет ее та. Лунный свет хлещет из окна, выхватывая изящный силуэт, сквозь легкую ночную рубашку, блестит серебром на волосах, высвечивает протянутые руки. Мать хочет ее обнять, но Змену сторонится и лишь крепче прижимает к груди свою куклу.

– У тебя новая игрушка? – спрашивает мать. – Как ее зовут?

– Я еще не дала ей имени.

И точно по волшебству все имена и прозвища разом вылетают из головы девочки, она тщетно ищет и перебирает слова и слоги – но все они бессмысленны и пусты.

– Это правильно. Не называй, – шепчет мать, подбираясь ближе.

– Змена, ее зовут Змена, – испугано выкрикивает Змену, отступая к двери.

– Так не получится. Мало поделиться своим именем, нужно поделиться своей душой. Не называй, не надо!

Змену смотрит на прекрасные нарисованные глаза и белокурые волосы своей игрушки – без души кукла лишь формованный пластик.

– Змена, тебя зовут Змена. – Змену отщипывает кусочек от своей души: – Вот, – восклицает она, – так гораздо лучше!

Ее мать останавливается и смеется, от ее смеха начинают трещать стены и разбиваются окна.

– Теперь я хорошо понимаю свою собственную мать, Змену. Ты в точности как я.

– Я не ты! Мы разные.

– Однажды мы встретимся, и ты все поймешь сама.

– Нет! Мы никогда не встретимся! – Змену прикрывает глаза от ставшего нестерпимым лунного света.

– Когда ты станешь знаменитой… – доносится голос матери, но Змену кричит изо всех сил:

– Нет! Никогда!

Змену проснулась, разбуженная собственным вскриком. В спальне было тихо. Сквозь распахнутое окно лился лунный свет, почти такой же яркий как во сне, он как-то по-особому отражался на пластмассовом лице, делая застывшие кукольные черты живыми. Они как будто стали еще красивее и роднее, чем раньше. Змену крепко прижала куклу к груди:

– Я никогда тебя не оставлю.

6

В доме Басиат пахло травами. Мотави растерла в пальцах тысячелистник, и воздух тут же наполнился его горьковатым ароматом.

– Не забудь: три унции корня вереска, щепотка тысячелистника и рябиновая настойка, – поучительно проскрипела Басиат. Она сидела в кресле, перебирая страницы старой книги. – Если все сделать правильно, через три дня будет готово отличное средство от бессонницы.

Мотави рассеяно кивнула, пропуская наставления матери. Мысли ее были далеко.

За десять лет Басиат состарилась. Глубокие морщины изуродовали некогда прекрасное лицо, глаза запали вглубь черепа и волосы стали белее снега. Бесплодные поиски и горькое одиночество иссушили тело, а старость сломила ее гордый дух. Теперь пришел черед Мотави сидеть подле своей матери, разбирать гребнем ее седые волосы, подносить питье и укрывать ее от холода шерстяным одеялом. Дни и ночи Басиат вспоминала детство и юность, но Мотави лишь усмехалась, слушая старческое бормотание. Она не забыла своих обид, между ними по-прежнему не было согласия, хотя Мотави и перебралась в дом к матери.

– Ты не забыла про корень? Можешь добавить ложку меда, перед тем как закупорить отвар. Так запах будет глубже, а вкус слаще. Мотави? Ты меня слышишь? – позвала Басиат.

– Да, – недовольно откликнулась Мотави. – Слышу.

– Ты сегодня какая-то рассеянная. Следи за огнем, отравить меня вздумала?

– Я слежу, – раздраженно буркнула Мотави.

Басиат прищурилась, всматриваясь в лицо дочери.

– А я, кажется, знаю, почему ты сегодня сама не своя, – она зло и коротко рассмеялась. – Я тоже о ней думаю. Десять лет прошло, а я все помню. Думаешь, я старая и глупая? Нет, я помню, как ты со мной обошлась, со мной и с ней.

– Я не хочу об этом говорить, – Мотави отвернулась, убавляя огонь на плите.

– Не хочет она, конечно, не хочет. Ты не сказала мне даже ее имени. Ты разбила мне сердце, поломала жизнь всем нам, наверное, довольна тем, чего добилась?

– Довольна! – зло вскрикнула Мотави.

– Ну и хорошо, что довольна. Я ночей не сплю, от горя и тоски сгорела вся, а ты даже не шелохнешься. Что за камень у тебя вместо сердца?

– Точно, ты права, камень. Только моему камню с твоим по жестокости не сравниться. Не смей даже ровнять нас, слышишь?! – Мотави швырнула ложку в угол и в бешенстве кинулась прочь из кухни.

– Вот и славно, бросила все и бежать. – Басиат тяжело поднялась, опираясь на больные руки. – А доваривать кто будет? Все испортила, как всегда. Никакого толка…

Силы старой ведьмы были на исходе – будет чудом, если Басиат переживет зиму. Мотави самой придется искать дочь, теперь это ее дело – исправлять свою же ошибку. Когда старый дом опустеет, когда зеркала будут занавешены черным, а часы остановлены, Мотави осознает свое одиночество. Вот тогда она поймет правоту Басиат, поймет и раскается.

Той ночью Басиат не спалось. Она вспоминала, как, будучи молодой, распускала свои черные волосы до пят, и как мать наряжала ее в платья тонкого красного шелка, и как плясала она на балах, сводя с ума многих своих поклонников одной лишь улыбкой. И только сердце сохраняла Басиат пустым, ибо таков был обычай ее рода.

Мотави была другой. Застенчивая и скромная, она любила уединение и покой, вызывая у матери недоумение и раздражение своим тихим нравом. Много резких слов было сказано Мотави, много ссор и скандалов видел этот дом, и лишь теперь Басиат сожалела о всех обидах, причиненных дочери. Ей вдруг захотелось увидеть Мотави, обнять ее и просить прощения. Басиат поднялась наверх, в спальню дочери, надеясь полюбоваться ее сном, как делала когда-то.

С тех времен в комнате Мотави мало что изменилось – все те же уютные кресла, старинный комод и зеркало в резной оправе, расцвеченные лиловыми тонами шторы – Басиат хотела сохранить обстановку, надеясь удержать как можно дольше ту благословенную эпоху, в которой она была молода и счастлива.

На широком ложе, под цветасто-голубым балдахином спала Мотави, уткнувшись носом в сгиб локтя и одним глазом смотря прямо в лицо луне. На ее плече сидела густая тень со злым зелено-желтым пламенем в глазах.

Басиат беззвучно вскрикнула, хватаясь за сердце, а тень спрыгнула с постели, меняя свои очертания, отряхнулась, будто привыкая к новой форме, метнулась к раскрытым створам балкона и сиганула вниз. Ведьма кинулась за ней так быстро, как только могла и, холодея от ужаса, увидела ее, стремительно удаляющуюся от дома.

Тень скользила по едва различимому лунному следу, что тянулся через поле и дорогу, минуя чужие крыши и соседский сад, пересекал уютный двор дома Басиат, устремляясь к самому балкону, становясь едва различимым, похожим на язык тумана.