Старый дом

Пройдя мимо мастерских, Алимпия выглянула за ворота – не видать Кроненберга ни у мастерских, ни на улице.

– Не там ищешь, барышня, – окликнул ее Егор. – Свети сюда! – Он стоял у открытой двери в кузницу, в темном ватнике и черных штанах, заправленных в сапоги, почти неразличимый в темноте. При ее приближении снял картуз и сунул за пазуху.

«Не такой простофиля, каким кажется, – вспомнились ей слова Генриха. – Значит, ты, Егорушка, хитрый лис, а иначе не воротился бы оттуда живым».

– Заходь уже, чего застыла? – проворчал Кравцов и посторонился.

Пригнув голову, Алимпия вошла в кузницу. Посветила под ноги. У порога крепко втоптанная в глину стальная пластина тихим лязгом отозвалась на стук ее каблучков. Дальше идти не решилась, обернулась. Позади Егор звучно стукнулся лбом о низкую притолоку и в сердцах помянул чью-то мать.

«Ух, как срамно ругается, – вздохнув, подумала Липа и поднесла к его лицу лампу: красный рубец посреди широкого лба наливался багровый цветом. – Видать крепко приложился».

– Рано кепи снял, все б не так больно было, – пожалела его, как смогла. – Сейчас железяку какую найдем…

– Заживет, как на собаке. Не беспокойтесь, барышня!

Нахлобучив картуз, Егор со злостью захлопнул осевшую дверь. Серая мышь, испуганно пискнув, бросилась наутек, прямиком под столярный верстак.

– Давайте сюда фонарь, Алимпия Аркадьевна, – скомандовал он и отобрал у нее керосинку. – Теперь я светить буду, а вы следом держитесь вон в тот закуток, где горн стоит.

«Чего это он Алимпия Аркадьевна? Может, обиделся?» – Она медленно двинулась за Егором, поглядывая по сторонам.

Липа никогда не была в кузнице: по малолетству – отец не разрешал, а как подросла, так уже в пансионе училась, да и интерес совсем другой появился.

Со стен белила обсыпались, покрыли пылью верстак. Какие-то железки ржавые, напильники, гвозди, молоточки на нем. Рядом у окна на деревянном чурбане стальная платформа с остроконечными треугольниками на концах.

– Что это? – спросила она, дернув Егора за рукав.

– Шперак.

– Что такое шперак?

– Наковальня малая. Да зачем вам надобно знать? Гляньте, лучше, туда! – Он указал головой на здоровенную махину в углу кузницы.

Толстенная труба печи уходила прямиком ввысь и врезалась в крышу, а над кирпичным сводом висел железный колпак. В центре свода Липа разглядела небольшое углубление, а сбоку в стенке – две печурки: одна маленькая, другая большая, и обе дверцами прикрыты.

– Это и есть горн? – спросила она уважительно.

– Ну да…

– А зачем печурки?

– Та, что малая – портянки сушить, что поболе – уголь хранить, – охотно пояснил Егор и отвел лампу в сторону, – а может и не только уголь… Как мыслите, доктор Монпансье?

Странное мычание донеслось откуда-то справа. Липа вздрогнула и посмотрела на Егора.

– Вот, Алимпия Аркадьевна, а эта уж будет большая двурогая наковальня, – продолжил как ни в чем не бывало Кравцов и подтолкнул ее к стоящему на низкой колоде массивному приспособлению. Водрузил лампу на перевернутую кверху дном бочку. – Ну, а этот мил человек – достопочтимый доктор Кроненберг, вчерась только дружка дружке руки жали.

У Липы голова пошла кругом.

«Так вот кто мычал!» – догадалась она, разглядев возлежавшего на шлифованной поверхности наковальни несчастного Генриха. Из его рта торчал носовой платок. Руки и ноги были туго связаны бельевой веревкой. Малейшие телодвижения в попытке высвободиться грозили ему скорым падением на загаженный грызунами пол, поэтому психиатр старался не двигаться, а лишь вращал выпученными глазами и осторожно постанывал. Но даже в такой нелепой позе он выглядел изысканно и франтовато: ни единый волосок не выбился из лощеного образа.

– Ну, хватит, Егор! – рассердилась Липа, топнув ножкой. – Развяжите Генриха! С вашей чрезмерной подозрительностью, как бы ни пришлось воспользоваться его услугами.

– Меня зовут Курт, Курт Краниц, – тихо, но грозно обронил Егор. – Так что, Монпансью, будешь правду глаголить?

– Угу, – закивал головой Генрих и, освободившись от душного кляпа, натужно закашлялся. – Да как вы смеете?! Развяжите меня немедленно!

– Не торопись в камыши, уважаемый! – Егор ловко усадил плененного психиатра на наковальню. Тот перестал кашлять и принялся разглядывать свои брюки, перепачканные серой пылью.

– Господин Краниц, потрудись объяснить, что здесь происходит? – строго спросила Алимпия, пытаясь загладить свою оплошность.

– Я все сейчас объясню, – неожиданно вмешался психиатр и проворно соскочил с наковальни. Прислонился к махине спиной. – Ваш покойный кузен, действительно скончавшийся от анафилактического шока, поведал мне некую тайну, которую я вначале, впрочем, как и всякий практикующий психиатр на моем месте, воспринял как… гм… бред сумасшедшего. Однако, систематизируя свои личные записи, я пришел к выводу, что степень безумия баронета напрямую связана с целенаправленным угнетением в течение длительного времени нервной системы вследствие страха разоблачения некоего неблаговидного проступка, предположительно, уголовно наказуемого. Кстати, мои конфетки – натуральный чистейший продукт, а не то, что вы там себе напридумывали. Да-да, господа! Я заметил, как вы вчера подозрительно переглядывались.

– Так что же учудил Гектор? – перебила его Липа, поежившись от холода.

– Он прикончил убийцу нотариуса, – быстро ответил Егор. – Настоящего убийцу!

Нестерпимо жарко вдруг стало Алимпии: возможно, именно сейчас она узнает разгадку этой запутанной истории из ее далекого детства.

– Если достопочтимый господин Краниц не будет меня перебивать, то я продолжу, – напомнил о себе Генрих. – И развяжите меня, в конце то концов! Я абсолютно безопасен, уверяю вас.

Переглянувшись с Липой, Егор нехотя перерезал веревку на руках пленника.

– Дальше сам справишься, – сказал он и, почесав затылок, озадаченно зыркнул по углам кузницы. – Точно, чурбан!

– Сам такой! – по-мальчишески выкрикнул Генрих и сунул в рот вожделенный леденец. И куда только делся его напыщенный лоск?! Он даже не стал заботиться об испачканной одежде: вновь уселся на наковальню и взъерошил прилизанные волосы.

– А я что говорил… – пробурчал Кравцов, сняв шперак с деревянной колоды. – Барышня, вы сюда присаживайтесь. – Он бухнул колоду возле Липы. – А ноги сюда давайте. – Он сбросил с плеч ватник и обмотал вокруг ее зеленых сапожек.

«Ох, заботливый какой!» – Липа провела рукой по его склоненной голове.

Егор дернулся, сверкнув фиолетом глаз снизу вверх.

– Спасибо, Курт, ты очень добр ко мне, – улыбнулась она.

– Вам, Алимпия Аркадьевна, о семье заботиться надо, а не на тайные свиданки бегать, да по кузням мёрзлым скакать, – тихо сказал он, уперев взгляд в глиняный пол.

– Эй, вы чего там шепчетесь? – раздухарился на наковальне Кроненберг. – Не пора ли потрясти заплесневелое бельишко Грондбергов?

– Что это с ним? – спросила шепотом Липа. – Будто подменили.

– Дурь в голову бьет, – ответил Егор и обернулся к пленнику. – Ты, мусью Монпансью, заканчивай свой сказ, покамест совсем не накрыло, а я меж тем уголек в печурке поворошу.

– Э-ге-гей, молодец! – воскликнул тот, замахав руками. – А если там улики?

– Вот и проверим…

– Какие улики?! – Алимпия решительно вскочила с колоды. Запуталась ногами в ватнике, да чуть не упала, но Генрих подоспел вовремя и со словами: «Он и вас спеленал», освободил ее от пут.