Истинный король

Истинный король
Кайл Иторр

Книга ТьмыКречет #3
Галлия, времена неверия и смуты, времена, когда величие и власть позабыты, о чем сожалеют лишь помнящие былые времена, но сожаление это умирает вместе с ними. И все же однажды приходит тот, кто был назван потомками королем истинным, владыкой былого и настоящего – хотя тайны былого не открылись для этого короля, а настоящее даже не признало его королем. И потребовалось чудо, чтобы власть оказалась в руках рожденного для лучшей участи, имя которого, искаженное потомками – Артур Пендрагон. Смесь политико-исторического фэнтези с пародией на оное.

Кайл Иторр

Истинный король

Наши беды здесь связаны с еще большими опасностями в других местах, в мирах, которых мы никогда не видели и не увидим, разве что во сне.

    Ги Гэвриэл Кей «Тигана»

Вместо пролога

или как Магнус Максимус не стал императором

– А что, надо было? – недовольно вопросил имперский полководец. – Не очень-то и хотелось, знаешь ли. Осточертел мне и Рим, и вся Италия. Вот хоть ты скажи, как там тебя – Беркут?

– Кречет, с твоего позволения.

– Беркут, Кречет – главное, что не дятел… Не, старик, вот ты вроде бы жизнь повидал больше моего, вот скажи на милость, зачем люди взбираются на трон?

– Не знаю, – пожал плечами старик, назвавшийся Кречетом.

– О! – Максен торжественно направил указательный палец куда-то в сторону, желая указать ввысь в традиционном жесте «небесам ведомо, как же ты прав», но на деле усиленно тыча ногтем в нос собеседнику. Последний, впрочем, успел уклониться и не обиделся. – Не знаешь. Так ведь и никто не знает! Хошь, у самого Теодозия попытаем? У кесаря нашего августейшего, чтоб на него Митра трясучку сирийскую наслал. Вот прям так к нему придем и спросим: а с чего это ты, Теодозий, вдруг в кесари подался? Не ответит ведь. Умрет, а не ответит. Или мне голову снимет. – Максен немного подумал, в чем ему весьма помогли остатки испанского вина, и добавил: – Не, натурально снимет. Он любопытных ой как не жалует.

Несмотря на количество выпитого, язык у имперца почти не заплетался. Попытайся Максен встать, вино сыграло бы с его ногами дурную шутку, однако он был слишком опытен для такого безрассудного поступка. Пить – это пожалуйста, голову вино только освежает, слова с языка сходят легко и без запинок, а если не хочешь говорить чего – так и не говори. Вино смачивает язык, но не тянет за него. Вот бегать и прыгать после доброй порции вина лучше поостеречься: предки ведь, когда вино изобретали, его предназначали для услады желудка и удовольствия – а какое, спрашивается, удовольствие, едва выпив да откушав, бегать-прыгать-кувыркаться и нестись сломя голову на все четыре стороны? Потому-то вино и связывает ноги, чтобы не вздумалось какому невежде счесть себя умнее предков. А кому так уж хочется атлетических упражнений, пускай эль пьет или пиво. Бегать они не слишком мешают, зато связывают язык. То есть на самом-то деле они его развязывают, причем так развязывают, что поутру человек ползает, вывернувшись наизнанку, и пытается засунуть обратно и язык, и то, что с него вечером слетало. Язык обычно на место возвращается, но слова, разумеется, нет. Именно поэтому в просвещенной Pax Romana употребляли в основном вино, хотя знали и другие напитки, что согревали сердце и радовали душу. В Империи понимали цену не вовремя сказанного слова и не стремились ее платить.

Судя по всему, понимал эту цену и мудрый Кречет, даром что принадлежал к варварскому племени гэлов. Все варвары насчет выпить совсем не дураки, что цивилизованные предки имперцев усвоили давно и прочно, но в силу своих варварских предрассудков они обычно хлестали лишь свое варварское пойло – эль, пиво, брагу, медовуху и другие варева да настои, для цивилизованного желудка подобные крысиному яду. Вина же упомянутые варвары не то чтобы не пили вовсе, но находили его пресным и безвкусным. Или наоборот, чересчур сладким и приторным. Варвары, одно слово.

Максену, впрочем, попался на удивление утонченный собутыльник, с первого глотка оценивший хорошее испанское вино. Оценивали они оное вино не слишком долго, поскольку вина и было-то – небольшой бочонок. Зато под вино и разговор получился вполне пристойный, он не утомлял высокими материями и не отягощал излишними размышлениями о судьбах мира.

А Максену не хотелось ни размышлять, ни говорить о высоком.

– Вот меня хоть взять, – молвил он. – Всю Иберию, Дакию и Тракию от края до края не раз прошел, в пехоте и в кавалерии. Легионы меня знали и я их знал. Считай, вместо детей мне были. Звание выслужить много кому удавалось, особенно если чуть повезло с родней. А вот войска не всем подчинялись с охотой.

– Так в чем же дело? – спросил Кречет.

– Да в том, что мне императорские почести даром не нужны, а Теодозий не верил. Флавий ведь, у них у всех со времен Домитиана на этом пунктик. И восстания преторианцев боятся пуще чумы, и положиться на преторианские когорты не могут, если вдруг однажды легионы захотят посадить на трон «солдатского императора». Чуть кто из полководцев начинает выдвигаться, за ним сразу орава шпионов-наушников начинает бродить. Каждое слово ловят и на таблички записывают, да не абы как, а с подковырками… Солдаты тебя уважают и любят – ага, значит, готовишь переворот и заручаешься поддержкой действующей армии…

Старик искоса посмотрел на беглого римлянина. Узкий профиль Теодозия ему доводилось видеть на имперских денариях. Доводилось и на профили предыдущих владык Pax Mediterrania глядеть, на подобных же монетах: гэлы сами не чеканили денег и мерили золото и серебро на вес, но по Галлии давно ходили монеты Империи, завезенные купцами с юга. Совсем нетрудно было вообразить новенький серебряный денарий с римскими письменами Magnus Maximus и профилем Максена.

– Вот и он вообразил, – вздохнул имперец. – И намекнул, что негоже так. Доходчиво намекнул. Тут уж или действительно войска подымай, или давай деру во все лопатки.

– А ты мог поднять войска?

– Наверное. Я ведь тебе сказал, меня в легионах знали очень хорошо. Было кому поддержать. И когда солдатский император займет трон и удержится на нем первые несколько лет, после никто ему не будет пенять на знатность фамилии…

– Но тогда…

– Объяснил ведь, кажется! Осточертело мне все. В отставку хотел подать, уехал бы к себе в поместье в Калатраве, женился… – Максен тоскливо посмотрел на пустой бочонок. – Эх, раньше умным надо было быть! Не сидел бы сейчас в этой Лагрии…

– Ллогрис.

– Один хрен…

Бывший полководец и триумфатор Магнус Максимус, которого наемники-гэлы уважительно прозвали Максен Вледикс, то есть Максен Великий, устало смежил веки. Через несколько мгновений до Кречета донесся тихий храп римлянина.

– Хорошо ты умеешь притворяться, Максен, – с одобрением проворчал старик. – Не хуже ваших кесарей. Правду говорил, святую правду и ничего кроме правды, – а самого-то главного так и не рассказал…

Что Кречет понимал под «главным», ведал лишь он сам.

Да еще, возможно, помянутый римлянином Митра, бог легионов, но не знати, – ибо последняя полных три четверти века как начала поклоняться богу своих рабов – Белому Христу. Распятый и воскресший триста пятьдесят лет назад где-то на восточном берегу Срединного моря, этот бог не терпел рядом с собой других небожителей.

Во всяком случае, так теперь твердили его жрецы, чье прикосновение обращало узурпатора-захватчика – в законного владыку, благословенного небесами. Максен мог при поддержке легионеров сместить Теодозия, но чтобы занять трон Империи, солдатскому императору пришлось бы отречься от своей солдатской веры и стать христианином, по крайней мере внешне. А Магнус Максимус не напрасно был любимцем легионов, причем не столько знатных и родовитых командиров, сколько простых вояк. Они действительно были семьей Максена, слово его никогда не расходилось с делом. Редко среди высшего сословия Империи попадались люди, которые отрицали притворство и лицемерие не только своими речами, однако Максен был одним из них.

Максен Вледикс, Максен Великий, некоронованный король Ллогрис в очень недалеком будущем…

Кречет мог бы сказать, что трон подарит Максену судьба, но слова «подарит» по отношению к судьбе он предпочитал не употреблять. Поскольку лучше многих ведал, кому и во сколько такие подарки обходятся.

Важно, однако, другое. Максен сядет на престол и править будет лучше, чем все прежние князья-риксы Ллогрис, это друид мог прочесть уже теперь, но важно опять-таки не это.

Важен приемный сын одного из союзников Максена, Килох по прозванию Свинопас, без задней мысли считающий себя сыном вояки Аэрона, того самого, что проложил себе дорогу на небеса несравненным боевым искусством. Важно, что Килох будет землю грызть, только бы доказать свое божественное происхождение, и докажет, когда сам Ильмаринен закроет перед ним двери кузницы, где куется оружие для небожителей и – реже – земных героев. Важно, что в молодости Килох будет верным сторонником Максена, потом уйдет собственной дорогой, а под конец жизни вторгнется в Ллогрис во главе лихого отряда и сложит из голов клановых вождей курган в человеческий рост. И одни будут думать, что его после этого подвига тоже взяли живьем на небо, другие поверят, что Килоху явился звездный мост и герой ушел по нему на волшебный Авалон, третьи начнут уверять, что мост этот под Килохом растаял, ибо герой преступил наложенные на него запреты-геасы… Самого Килоха, разумеется, спросить уже не смогут.

К счастью для Максена, он к тому времени давно будет покоиться в Гарре, около Хоровода Каменных Великанов, и не увидит, во что превратит страну очередной великий герой. На мгновение Кречет позавидовал римлянину; сам он был обречен наблюдать за этим дважды, сперва звездным зрением ведуна-провидца, потом как обычный человек. Потому что час его собственной смерти к тому времени еще не настанет…

Сон Максена

(легенда, не вошедшая в каноническое собрание сказаний Галлии)

Тот, кто на троне сидит истуканом,
Вскорости будет забыт.
Тот, кто войска ведет в дальние страны,
Будет бесславно убит.
Тот, кто покорен традициям старым,
В прах перед ними падет.
Тот, кто минувшее видит кошмаром,
В розовых грезах сгниет.

Тем, кто чурается умных советов,
Разум уже ни к чему.
Тем, кто повсюду взыскует ответа,
Двери открыты во тьму.
Тем, кто пророчествам верует слепо,
Счастья вовеки не знать.
Тем, кто смеется в разоренных склепах,
Вскоре придется стонать.