– Из Гроня.
– А какие овцы у тебя на Озерах?
И недоверие закралось в её горскую голову.
– И, да я тебе только так сказал. Нет у меня там никаких овец! – сказал Ясек.
– А что?
– Я только пройду теми краями, по Лиловым.
– Куда?
– К Тиховерховью. Повидаться там кой с кем надо.
Глаза его хитро блеснули из-под ресниц. Поглядела на него Кристка: два ножа за ноясом и пистолет.
– Э! – подумала она. – Да это разбойник!..
И сразу какое-то удивление и какой-то восторг наполнили ей сердце.
– А когда будешь возвращаться?
– Да так через недельку, иль дней через пять. Тут будешь пасти?
– Тут!
– А как тебя зовут?
– Кристка. А тебя?
– Ян. Поцелуешь?
Кристка сильно покраснела и опустила голову на грудь, потом улыбнулась и взглянула исподлобья.
– Поцелуешь?
Она тихо шепнула: поцелую!
И Ясек обнял ее и поцеловал; сразу какая-то томность разлилась у неё по жилам.
А когда он пошел от неё к лесу, под гору, стройный, высокий, в белой блестящей чухе, с длинным пером на шляпе, отливавшим на ветру, что-то захватило у неё в груди и она бросила ему во весь голос:
Жаль тебя мне, жаль тебя мне,
мил-сердечный друг.
Не забуду, не забуду
никогда тебя.
А он ей ответил уже из лесу:
Не плачь, красотка, хоть на разбой иду,
Помолися Богу, к тебе навек приду…
И долго еще слышалась из лесу его песня – уходила все дальше, все тише становилась, пока не замолкла, не растаяла в глуши лесного мрака. Так и ушел он от неё куда-то в поседевшие от инея Татры – в мороз, в пустыню, в страшное одиночество осени – веселый, распевая песни, румяный, одетый, как в праздник, – с блестящим оружием, с блестящим поясом.
Вокруг Кристки все смолкло.
* * *
В знойный польский полдень шла Кристка под Волошином в сосновый лес, что рос на горах. Издали доносились медные колокольчики овец.
Шла Кристка и пела.
Ты, венок мой девичий,
с головы слетел, –
Тонешь в быстрой реченьке
и потонешь в ней…
– А я не жалею, – думает она в душе и поет.
Гей, вы добры молодды,
Бога вы побойтесь:
Вы венок мой девичий
из реки достаньте…
– Как же, достанут! Чортовы дети! – говорит она в полголоса.
Прислушалась она минуту… вдали изредка тихо звенели колокольчики. И запела жалобно:
Яна очи синия
мне одна отрада, –
Яна ручки белые
работать не рады.
– И зачем ему? Мало-ль серебра в моравских городах да в лавках?..
Эх, Боже! А блестело ж его перышко, блестело, как мы с ним первый раз на пастбище повстречались. Скоро уж три года тому будет, осенью…
Люби, добрый молодец,
как любил меня.
На других и издали
и глядеть не смей!
– Уж дала бы я им! Ведьмы чертовы! Тут и смерть вам!
Она топнула ногой, а потом опять запела от сладкой, безмерной тоски:
Приходи же, молодец,