Грехи маленького городка

Единственное, чего я когда-либо хотела, это стать медсестрой. Какой-нибудь доморощенный психолог скажет: мол, все дело в том, что ребенком я слишком много времени проводила в больницах. Возможно, так и есть. Медсестры относились ко мне хорошо, во время разговора смотрели мне прямо в глаза и никогда не лгали. А вот врачи, наоборот, заверяли, что все будет прекрасно и следующая операция починит меня на всю оставшуюся жизнь. Но потом, когда лицо не заживало как следует, обещали, что уж в следующий-то раз все пойдет как надо, давая мне надежды, которые в конечном итоге оказались напрасными. Медсестры ничего не обещали, только подбадривали и учили быть сильной.

Мой официальный диагноз звучал так: врожденная двусторонняя полная челюстно-лицевая расщелина с сильной деформацией верхней губы и нёба. В наше время этот дефект устраняется несколькими операциями, после которых, если сделать их в детстве, остается лишь небольшой шрам. Однако около тридцати лет назад технологии еще не были столь совершенны, а две чуть не отправившие меня на тот свет инфекции, которые последовали за хирургическим вмешательством, так усугубили проблему, что врачи почли за лучшее больше не вмешиваться.

– Ей нужно просто научиться с этим жить, – сказал как-то один из хирургов, обращаясь к моей матери, а не ко мне, хотя я сидела тут же на соседнем стуле.

В результате я осталась с грубым розовым шрамом длиной в два дюйма от носа до верхней губы, который иногда заставляет рот кривиться, будто в усмешке. А ярко-рыжие волосы, похоже, лишь усугубляют ситуацию, потому что привлекают внимание к лицу. Ковид стал для нашего городка катастрофой, но для меня лично у пандемии нашелся интересный побочный эффект. Маска отлично скрывала шрам, и как-то раз я даже отправилась в Харрисбург, убеждая себя, что еду за покупками, хотя на самом деле мне было просто интересно, как станут вести себя незнакомые люди, если не видят нижнюю часть моего лица. В тот день двое мужчин попытались назначить мне свидание. Не знаю уж, обрадовало меня это или опечалило. Я вежливо отказала обоим, и по этому поводу чувства у меня тоже были двоякие.

Но точно могу сказать, что к двадцати восьми годам меня ни разу не приглашали на свидание, пока я не вышла в люди в маске.

* * *

На следующий день я приехала на работу, проверила журнал пациентов и обнаружила, что занята лишь одна палата, та, где лежал мужчина с ожогами. Ночная сестра при моем появлении удалилась, оставив меня в обществе администраторши и доктора Уиллиса, который пошел вздремнуть в свободную палату, наказав не будить его без крайней необходимости.

Одноэтажная больница на десять коек вполне может в течение нескольких часов быть очень тихим местечком, и я подумывала тоже прилечь, но тут у входа остановилась машина. Ее водитель вошел в автоматические двери.

– У вас есть инвалидная коляска? – спросил он. В голосе не было тревоги, и я сделала вывод, что посетитель, вероятно, привез старичка с больной спиной или вывихом голеностопа.

Я подкатила к автомобилю неприлично скрипящее инвалидное кресло и увидела девушку лет шестнадцати, которая тихо постанывала от боли. Вот и доверяй после этого логике!

– Привет, моя хорошая, – сказала я. – Что случилось?

– Мне немножко больно, – отозвалась она, изо всех сил стараясь скрыть страдание. Однако правду можно было легко прочесть по глазам.

– Я не хочу тебя двигать на случай перелома или…

– Никаких переломов, – заверила она, а потом добавила будничным тоном: – У меня рак.

Тут девушка попыталась улыбнуться, но рот искривился в гримасе, когда накатила новая волна боли.

– Меня зовут Келли, – представилась я. – А тебя?

– Габриэлла.

– Ясно, Габриэлла. Давай помогу тебе выбраться из машины.

Отец девушки стоял чуть в стороне, словно стыдясь происходящего.

– Я забыл ее обезболивающие, – пояснил он. – В смысле, не пополнил запас.

Охренительный папаша, подумала я и кивнула, давая понять, что услышала. А потом спросила у него:

– Кто ее ведет?

– В смысле?

– Кто ее лечащий врач?

– Какое это имеет значение? Нам же просто нужно что-нибудь от боли.

– Доктор Стейси Йеллен, – вмешалась Габриэлла. – Мы из Пайн-Хилл.

– Понятно. Давай-ка поедем в палату.

Я устроила девушку в постели, разбудила доктора Уиллиса, а когда тот отправился к больной, пошла звонить ее лечащему врачу.

– У нас ваша пациентка, Габриэлла Стэнхоуп, – сообщила я доктору Йеллен.

– Как она?

– У нее сильные боли. Доктор Уиллис интересуется, что ей прописать.

– Пусть даст ей гидроморфин, – ответила доктор Йеллен. – С кем она?

– С отцом.

– Отлично, – буркнула моя собеседница, явно имея в виду нечто совершенно противоположное.

– А что такое?

– Вы совсем не знаете ни девочку, ни ее родню?

– Нет. Я в первый раз вижу Габриэллу.

– Напомните, пожалуйста, как вас зовут.

– Келли.

– Келли, я могу поговорить с вами конфиденциально? Чтобы все осталось между нами. Мне нужно знать, что…

– Доктор, у меня за стенкой шестнадцатилетняя девушка, которой очень больно. Пожалуйста, давайте поскорее.

– Вы правы, извините. Сделайте вот что: введите ей гидроморфин внутривенно и побудьте с ней в палате. И не в коем случае не оставляйте Габриэллу наедине с отцом.

– Почему?

– Пойдите и займитесь ею, а мне перезвоните попозже, и я все вам расскажу. Но помните: они не должны оставаться вдвоем. Вам понятно?

– Понятно, – заверила я и повесила трубку.

Пока доктор Уиллис вводил Габриэлле лекарство, ее отец сидел, подавшись вперед на стуле и сложив руки, будто в безмолвной молитве. Он не сказал дочери ни единого слова утешения, не задал нам ни одного вопроса. Я не понимала, какая опасность может от него исходить. При росте примерно пять футов восемь дюймов он был таким худым, что пиджак на нем болтался. Правда, если бы вдруг пришлось его хватать, то явно не за волосы: они были коротко подстрижены и зализаны назад.

Чтобы скоротать время, я задала все вопросы, необходимые для заполнения медкарты, и попросила мужчину поставить подпись в нужных местах.

– Помолимся? – вдруг спросил он. Сперва я подумала, что он обращается к дочери, но та дремала. Он говорил со мной.

– Конечно, я помолюсь за нее, – ответила я. Никогда не была религиозной, но если это кого-то поддержит или как-то поможет, я готова молиться каким угодно богам. Мужчина перекрестился, я последовала его примеру, чувствуя себя самозванкой, а то и шпионкой: в жизни не участвовала ни в каких обрядах, а в церкви бывала разве что на похоронах да на венчаниях.

– Давайте произнесем молитву. Отец наш небесный, – начал он, и я сложила руки как полагается, – благодарим Тебя за Твои неизреченные милости и за наши страдания, которые приближают нас к Тебе. Мы…