Питер Пэн и Венди. Дети воды. Ветер в ивах

После этого Мейми не оставалось ничего другого, как выйти из укрытия и показаться, что немало удивило всё растительное королевство.

– Лично нас это, конечно, совершенно не касается, – произнёс бересклет после того, как они все вместе пошептались, – но ты сама прекрасно знаешь, что тебе не полагается здесь находиться. Так что нам, наверно, следует сообщить о тебе феям. Как ты сама считаешь?

– Я считаю, что это вовсе ни к чему, – ответила Мейми. Её слова сильно всех озадачили, и они с раздражением ответили, что если она так считает, то они с ней спорить не собираются. – Я не стала бы вас просить, – продолжала убеждать их Мейми, – если бы считала это нечестным.

Конечно, после этих слов они просто не могли её выдать. Одни сказали: «Увы!», другие – «Такова жизнь!» – они умели быть ужасно язвительными. Мейми стало жаль тех, у кого не было костылей, и она от чистого сердца предложила им:

– Прежде чем отправиться на бал фей, давайте я помогу вам прогуляться и пройдусь с каждым по очереди: вы сможете на меня опереться.

Тут все дружно захлопали в ладоши, и Мейми стала брать одно растение за другим и гулять с ними по тропе взад-вперёд, обнимая самых хрупких рукой или пальцем и ставя их ногу прямо, когда она выворачивалась слишком уж нелепо. С иноземными растениями она обходилась так же любезно, как и с английскими, хотя и не понимала ни одного их слова.

В целом они вели себя неплохо, хотя одни хныкали, что с ними гуляют меньше, чем с Нэнси, Грэйс или Дороти, а другие кололись шипами. Правда, у них это получалось совершенно нечаянно, поэтому Мейми, которая к тому же была настоящая леди, не плакала. От долгой ходьбы Мейми устала, ей хотелось поскорее отправиться на бал, но зато она перестала бояться. Объяснялось это просто: уже наступила ночь, а в темноте, как вы помните, Мейми всегда вела себя странно.

Однако растения вовсе не собирались отпускать девочку.

– Если феи тебя увидят, – объясняли они, – то обязательно что-нибудь с тобой сделают: или убьют, или заставят нянчить их детей, или же превратят в какую-нибудь зануду вроде вечнозелёного дуба. – При этом они с притворной жалостью посмотрели на вечнозелёный дуб. Дело в том, что каждую зиму все растения охватывала страшная зависть к семейству вечнозелёных.

– Ха-ха! Неужели? – язвительно ответил дуб. – Вы бы только знали, как удобно стоять здесь застёгнутому на все пуговицы и смотреть, как вы, несчастные голыши, трясётесь от холода.

После этих слов все погрустнели (хотя, по правде говоря, они первые стали цепляться к дубу) и начали рисовать Мейми ужасную картину тех бедствий, которые будут её подстерегать, если она всё-таки решится пойти на бал.

Орешник поведал ей, что на этот раз весь двор против обыкновения пребывал в дурном расположении духа и причина этого крылась в том, что недавно прибывший с Востока Герцог Рождественских Маргариток испытывал танталовы муки из-за того, что его сердце оставалось холодным ко всем тем прекрасным дамам, у которых он искал избавления от своего недуга – неспособности любить. Он пробовал полюбить множество дам во многих странах, но не смог полюбить ни одну. Королева Маб, повелительница сада, не сомневалась, что её фрейлинам удастся обольстить герцога, однако, по словам доктора, его сердце оставалось, увы, таким же холодным, как и всегда. Этот довольно неприятный доктор, состоящий при герцоге в должности личного врача, ощупывал сердце герцога сразу после появления каждой очередной дамы, а потом качал лысой головой и бормотал всегда одно и то же:

– Холодное, совершенно холодное.

Честь королевы Маб, естественно, была задета. Сначала она приказала своему двору рыдать девять минут подряд, а потом обвинила во всём купидонов и издала указ, повелевающий им носить шутовской колпак до тех пор, пока замёрзшее сердце герцога не растает.

– О, мне бы так хотелось увидеть купидонов в шутовских колпачках! – воскликнула Мейми и побежала их искать. С её стороны это был очень рискованный шаг, потому что купидоны терпеть не могут, когда над ними смеются.

Где даётся бал фей – узнать всегда легко: между этим местом и всеми населёнными частями сада натянуты ленты, по которым приглашённые могут следовать на бал, не замочив бальных туфель. На этот раз ленты были красные и очень красиво выделялись на белом снегу.

Немного пройдя вдоль одной из них и никого не встретив, Мейми наконец увидела приближающуюся кавалькаду фей. Было похоже, однако, что они возвращаются с бала, и это немало удивило Мейми. Она едва успела спрятаться: согнув колени и раскинув в стороны руки, она притворилась садовой скамейкой. Кавалькада состояла из шести всадников спереди и шести сзади, посредине шла чопорная дама, за которой два пажа несли длинный шлейф, и на этом шлейфе, словно на диване, полулежала хорошенькая юная фея. Именно так принято путешествовать у фей-аристократов. Вместо платья на ней был надет золотой дождь, однако внимание Мейми привлекал отнюдь не он, а голубая и удивительно бархатистая шея юной особы, как нельзя лучше оттенявшая бриллиантовое колье. Феи благородного происхождения добиваются такого восхитительного голубого цвета следующим образом: они прокалывают кожу, и выступившая голубая кровь окрашивает шею. Только манекены в окнах ювелирных магазинов могут сравниться с ярким блеском бриллиантовых колье на голубых шеях фей.

Мейми также заметила, что вся кавалькада, по-видимому, пребывала в сильном возбуждении: феи задирали нос выше, чем это следует делать даже феям. Из этого Мейми сделала вывод, что перед ней, должно быть, одна из фрейлин, услышавших от герцогского доктора его неизменные слова: «Холодное, совершенно холодное».

Мейми пошла вдоль ленты дальше и дошла до подсохшей лужи, над которой лента висела словно мост. В эту лужу упала какая-то фея и теперь тщетно пыталась выбраться из неё. Сперва эта крошка ужасно испугалась появления Мейми, которая с самыми добрыми чувствами бросилась ей на помощь, но скоро она уже сидела на руке у Мейми, весело болтая. Она рассказала Мейми, что её зовут Брауни, что она идёт на бал и надеется завоевать любовь герцога, несмотря на то что она всего-навсего простая уличная певица.

– Конечно, – добавила она, – я не очень красива.

От этих слов Мейми стало неловко, потому что крошечное создание и впрямь не отличалось красотой по сравнению с другими феями. Девочка никак не могла придумать, что же сказать в утешение.

– Мне кажется, вы думаете, что у меня нет никаких шансов, – неуверенно произнесла Брауни.

– Этого я не говорила, – вежливо ответила Мейми. – Конечно, твоё лицо немножечко простовато, но… – Да, положение у Мейми было действительно неловкое.

К счастью, она вспомнила, как её отец однажды посетил благотворительный базар, где за полкроны можно было увидеть самых красивых женщин Лондона. Вернувшись домой и увидев свою жену, он, однако, не испытал ни малейшего разочарования. Напротив, он сказал: «Ты и представить себе не можешь, дорогая, какое это облегчение снова видеть милое, простодушное лицо».

Когда Мейми рассказала Брауни эту историю, та воспряла духом. Она больше ни капельки не сомневалась, что станет избранницей герцога, и со всех ног помчалась по ленте, на прощание крикнув, чтобы Мейми не ходила на бал, потому что королева может её за это наказать.

Однако Мейми, подгоняемая любопытством, пошла вперёд и вскоре у семи испанских каштанов увидела удивительный свет. Крадучись, она подошла поближе и выглянула из-за дерева.

Источник света располагался на высоте вашей головы и состоял из мириад светлячков, сцепившихся друг с другом и образовавших слепящий навес над кольцом фей. Вокруг кольца толпились тысячи маленьких человечков, но все они казались серыми тенями по сравнению с яркими фигурками в освещённом круге, которые так сверкали, что Мейми приходилось сильно зажмуриваться, когда она на них смотрела.

Мейми очень удивлялась и даже сердилась, что Герцог Рождественских Маргариток был способен хоть на одну-единственную секунду остаться равнодушным, и всё-таки его светлость сидел именно с равнодушной, сумрачной миной. О том, что он так ни на ком и не остановил свой выбор, говорил и пристыженный вид королевы и её двора (хотя они и пытались напустить на себя полное безразличие), и рыдания отвергнутых красавиц, и мрачное лицо самого герцога. Мейми также видела, как надменный доктор щупал сердце герцога и каждый раз, как попугай, повторял одно и то же. Особую жалость Мейми испытывала к купидонам, которые в шутовских колпаках жались по тёмным уголкам и каждый раз, когда доктор произносил: «Холодное, совершенно холодное», – качали опозоренными головами.

К её великому разочарованию, Питера Пэна нигде не было видно, но я могу объяснить, почему он опаздывал. Дело в том, что его лодку затёрло на озере плывущими льдинами и ему пришлось с трудом пробивать дорогу своим верным веслом.

Впрочем, феи едва ли заметили его отсутствие, ведь они не могли танцевать – так тяжело было у них на сердце. Когда они грустят, они забывают все па, зато когда веселы – тут же вспоминают их снова. Дэвид говорит, что феи никогда не скажут: «Мы счастливы». Они скажут иначе: «Нам хочется танцевать».

Сейчас же было видно, что танцевать им совсем не хочется. Вдруг среди зрителей раздался смех: они смеялись над Брауни, которая только что подошла и настаивала на своём праве быть представленной герцогу. Хотя Мейми и не верила в успех своей новой подруги, она вся вытянулась, чтобы получше видеть, как пойдут её дела. Похоже, никто, кроме самой Брауни, не верил, что у неё что-нибудь получится, зато она нисколько в этом не сомневалась. Вот её подвели к его светлости, и доктор, небрежно коснувшись пальцем его сердца (в алмазной рубашке герцога для удобства была проделана маленькая дырочка), начал уже механически повторять всё то же своё: «Холодное, совер…», когда вдруг остановился на полуслове.

– Что это? – воскликнул он. Он встряхнул сердце, как встряхивают часы, затем приложил к нему ухо. – Господи помилуй! – пробормотал доктор.

К этому моменту возбуждение зрителей, можете не сомневаться, достигло наивысшей степени. То тут, то там феи падали в обморок.

Затаив дыхание, все устремили взоры на герцога, который пребывал в крайнем возбуждении. Казалось, ему очень хотелось убежать.

– Господи помилуй! – снова и снова повторял доктор. Сердце уже совершенно явно пылало, и доктору пришлось отдёрнуть руку и сунуть пальцы в рот.

Все сгорали от любопытства.

Доктор отвесил герцогу низкий поклон и громко, с ликованием в голосе произнёс:

– Милорд, имею честь сообщить вашей светлости, что ваша светлость влюблены.

Вы не можете себе представить, какие последствия имели эти слова. Брауни протянула руки к герцогу, и он бросился в её объятия. Королева бросилась в объятия Лорда-Гофмейстера, а все придворные дамы попрыгали в объятия придворных джентльменов: этикет требует во всём следовать примеру королевы. Так за одну секунду свершилось пятьдесят свадеб, потому что у фей существует такой закон: если двое бросаются в объятия друг другу, то они считаются вступившими в брак. Конечно, не обошлось здесь и без священника.

О, как все веселились и плясали! Трубы трубили, тысячи пар схватились за лучи только что вышедшей луны, словно за ленты во время танцев на майских гуляниях, и закружились в вальсе по кольцу фей, отдавшись охватившему их порыву. Купидоны сорвали с себя ненавистные шутовские колпаки и побросали их высоко в воздух, – эта картина порадовала Мейми больше всего. А затем она взяла и всё испортила.

Ей было просто не удержаться. Радуясь успеху своей маленькой подруги и забыв обо всём на свете, она сделала несколько шагов вперёд и закричала в полном восторге:

– О, Брауни, как замечательно!

Все как стояли, так и застыли, музыка оборвалась на полуноте, свет погас, и всё это произошло так быстро, что вы и ахнуть не успели бы. Мейми охватило чувство надвигающейся беды. Она слишком поздно сообразила, что находится совершенно одна в том месте, где после закрытия ворот не должно оставаться ни одного человека. Она услышала многочисленные сердитые возгласы, увидела тысячи обнажённых мечей и испугалась. Завизжав от страха, Мейми помчалась прочь.

Как она бежала! Несколько раз она ложилась на землю, но затем снова и снова вскакивала и бежала дальше. В её головке теснились всякие ужасы, и она совсем забыла, где находится. Лишь одна мысль ни на секунду не покидала её: она должна бежать и бежать не останавливаясь, и в мыслях продолжала свой бег ещё долго после того, как свалилась под деревом и заснула.

На её лицо падали снежинки, а ей казалось, что это мама целует её перед сном. Её занесло снегом, а ей думалось, что это тёплое одеяло, и она даже попыталась натянуть его на голову. Услышав сквозь сон какие-то голоса, она решила, что это разговаривают папа с мамой, пришедшие посмотреть, как она спит. Но на самом деле это разговаривали феи.

Я с радостью могу сообщить вам, что они уже не хотели причинить ей зла. Только сначала, когда Мейми бросилась бежать, феи и эльфы огласили воздух криками: «Убьём её! Превратим во что-нибудь отвратительное!» и тому подобными. Им, однако, никак не удавалось снарядить погоню, потому что всем хотелось быть первыми и они только мешали друг другу, что дало герцогине Брауни время броситься к ногам королевы и попросить исполнить её желание.

Каждая невеста имеет право на исполнение желания, и Брауни попросила подарить ей жизнь Мейми.

– Проси всё, кроме этого, – твёрдо ответила Королева Маб, и все повторили.

– Всё, кроме этого.

Но когда Брауни поведала им, как Мейми выручила её из беды и тем самым помогла попасть на бал, к всеобщей радости и веселью, все дружно прокричали три раза «ура!» смелой девочке и целой армией выступили за ней, чтобы поблагодарить её. Впереди шёл королевский двор, за ним тянулись все остальные. Им не пришлось долго блуждать, потому что на снегу виднелись свежие следы.